12 июля 1977 года.

  12 июля 1977 года.

  Вернулся с Камня. Акклиматизация и ведение научной работы. Вылез я на этот проклятый Камень при последнем издыхании. Не спал ни минуты! Палатка на снегу, холод адский, ветер палатку рвет, вырывает растяжки из снега, а я пошевелиться не могу. Всего-то поднялись на тысячу метров! Посреди ночи, когда стал задыхаться, захотелось расстегнуть па- латку и выброситься вниз. Николай Николаевич утешает: в следующий раз будет легче. Но будет ли он, этот следующий раз?!

  Камень — округлая снежная вершина и на ней большая светлая скала. Выглядит отсюда все, конечно, здорово. Открывается вид на пик Корженевской, на плато, на пик Коммунизма. Хотелось сделать круговую панораму на широкую пленку, но спусковой механизм в аппарате замерз. Потом отогрел его за пазухой и удалось сделать несколько кадров с поднимающимися сюда тренерами международного лагеря. Они пришли все вместе, переночевали и ушли, у них тоже акклиматизация.

  Восхождение на вершину Камень окупилось для меня несколькими счастливыми минутами. Минуты две я наблюдал пару красных вьюрков. Ружья,я не брал, да и не стал бы стрелять: красный вьюрок занесен в Красную книгу. Мне достаточно было отметить сам факт его пребывания здесь. Второе наблюдение — осуществление моей хрустальной мечты: я видел белогрудых голубей. Пара совершенно белых птиц держалась в стае чёрных альпийских галок и вместе с ними облетала скальные стены. Галки не прогоняли голубей, видимо, присутствие их рядом было для галок вполне обычным. Пара в середине июля... Стало быть, можно предположить, что голуби где-то здесь гнездятся, а если так, то у них должны быть сейчас птенцы, для которых родители собирают корм. Что это за корм?

  Чёрная стая с двумя белыми голубями скрылась за скальным отрогом, исчезла, словно видение. Это, конечно, большое везение, но о такой встрече можно лишь упомянуть в статье, ничего не утверждая. Хотя я и ни минуты не сомневаюсь, что видел белогрудых голубей, для утверждения этого факта требуются документы: шкурка, гнездо, яйца, скелет, на худой конец — фотографии.

(Белогрудый голубь. В орнитологических коллекциях Зоологического музея МГУ хранится более 100 тысяч птиц. Белогрудый голубь в этих коллекциях представлен одним-единственным экземпляром. Добыл этого голубя знаменитый русский путешественник и ученый Н.М. Пржевальский. Это произошло более 100 лет назад. С тех пор птицы этого вида и коллекцию не поступали. Белогрудый голубь остается таинственной, недоступной и неизученной птицей.)

  Завтра на Камень пойдет Рем Викторович с группой. Николаю Николаевичу удалось даже поработать. Он расставил на снегу свою аппаратуру которая получает солнечную энергию через самодельные батареи, все сидел над ней на корточках в тёплой красивой пуховке и что-то записывал. Его портативные приборы умещаются в обыкновенном рюкзаке, сам их придумал, сам изготовил. На эти приборы специально приходил смотреть вице-президент Таджикской Академии наук П. М. Соложенкин, гостивший на поляне Сулоева. Очень был ими заинтересован. Володичев занимается изучением особенностей космического излучения в высокогорье.

  — Ты первый?

Нет, почему же, Азимов и Вавилов измеряли спектр в горах, но тогда не было еще таких счетчиков, — указывает он на свою аппаратуру.

  — А какое практическое значение имеет эта работа?

  — Задача чисто научная, — отвечает Николай Николаевич недовольно.

  — Будешь мерить и выше?

  — На плато буду работать, а если удастся, то и на вершине.

  Нет, не нашего это птичьего ума дело. Отошел я от Коли и стал делать круги вокруг Рема Викторовича. Выбрал удобный момент, спрашиваю:

  — Рем Викторович, как вы посмотрите на то, что я напишу о вас очерк в «Литературную газету»?

  — Отрицательно, — говорит и улыбается.

  — Почему?!

  — Не из скромности, по другим причинам. Напишите о Машкове. Куда лучше? Интересный человек.

  Всё, разговор окончен. Спорить не будешь. Ах, чёрт возьми, жалко! А я такой хороший заход придумал для очерка! Что делать? Ему виднее.

Сегодня проводил наверх Юру Арутюнова. Он пошел на плато вести свои гляциологические наблюдения. Веселый пошел, счастливый! «Приходи, — говорит, — Санечка, на «Восток», гостем будешь». Завтра туда же выходят для акклиматизации и исследований гляциологи Дюргеров, Урумбаев. С ними ребята из спортгруппы. Надо и мне идти. Теперь, после Камня, должно быть полегче. Не помру же я на тренировочном выходе. А если и помру, не самая плохая будет смерть. Мне вспомнилось почему-то, как в доме творчества Союза писателей сидел я в столовой за одним столом с очень старым писателем. Ему было восемьдесят девять лет. Совершенно беспомощный, плохо уже соображал, заговаривался, всё ронял, и мне приходилось заправлять ему за галстук салфетку, чтобы он не пачкал свой костюм. Я пошел в библиотеку, нашёл его книгу и стал читать. Она была полна задора, огня, искрометного остроумия. Написана книга шестьдесят лет назад, в первые годы советской власти. Как мне стало тогда грустно... Лучше уж остаться в горах. Что и случилось с Юрой. Но тогда я не знал, что Юра уходил навсегда.

  Теперь, спустя полгода, я думаю иначе. Юра Арутюнов получил желанную вершину ценой своей жизни. Не слишком ли дорогая цена? Я жив, вижу и слышу мир, воспитываю сына, хожу на работу, читаю, пишу... А его нет. Что может быть дороже жизни, дарованной нам Великим Случаем? И вправе ли мы распоряжаться жизнью, данной Богом? Может быть, и есть на свете вещи, что дороже жизни, скажем, самый любимый человек. Родина, убеждения, честь... Но ведь здесь не было такой альтернативы. Подвиг ради науки? Да. можно и так сказать, но наука не требовала от Юры его жизни. Говорили: «Преждевременно ушел от нас...» Ушёл. Очень далеко. Уходит все дальше и дальше. Что греха таить, начинаем забывать. Со временем всё чаще и чаще отпускает эта боль Помню, меня страшно поразило, что в день гибели Юры ребята, сидя на корточках, ели воблу и смеялись. В тот самый день Юра впервые был забыт на несколько минут. Потом на часы, на недели, а через несколько лет мы можем не вспоминать о нём и месяцами. Жизнь не останавливается, живут вдовы, осиротевшие дети, потерявшие детей матери, возлюбленные... Живу и я. И не могу сказать, что мир для меня стал иным. Нет. И альпинизм тоже. В том-то и дело, что все мы прекрасно знали и раньше, что альпинизм не риск, альпинизм — искусство с помощью опыта, техники и тактики устранять всякий риск, малейший риск. Юре ли не знать этого, мастеру спорта, профессиональному горноспасателю? Так как же так?! В чем же дело?!

14 июля 1977 года.

  Сегодня к нам в палатку заглянул Иван Дмитриевич Богачев. Нуриса не было. Я посадил Ивана на кусок поролона и сказал:

Хочу задать тебе один вопрос. Работа экспедиции в самом разгаре, каждый занимается своим делом, каждый что-то копает, ковыряет, но в науке мы никак не связаны друг с другом. Ты не знаешь, чем занимаюсь я, а я совсем не представляю себе твоих задач. Никакого общего разговора у нас по науке не было и, видно, не будет. Можешь ты мне популярно объяснить, для чего все это нужно? Иван засмеялся, сморщив свой округлый и облупленный уже нос.

— А ты знаешь, что сказал по этому поводу Максвелл?

— Откуда мне знать?

— Он сказал: «В науке был сделан большой шаг вперед когда убедились, что не следует начинать с вопроса »а для чего это нужно?».

— Это ты брось, Ваня, я отлично знаю, что ты человек земной, сугубо практического склада, что ты всегда занимался вещами чисто утилитарными, тут же находящими применение. Недаром ты лауреат Ленинской и Государственной премий. Я серьёзно. Хочу знать, какую роль могут играть мои птички, мое чисто фаунистическое исследование в общих задачах нашей экспедиции. И каковы задачи самого нашего отряда?

Богачев уселся поудобнее.

— Рем Викторович придает большое значение комплексным исследованиям высокогорья, — начал говорить Иван своим тихим вкрадчивым голосом, — ты же понимаешь, что на такие исследования способны только альпинисты. Пусть каждый из нас работает над своей темой. Я думаю, он потом посмотрит, кто что сделал, как сделал и тогда направит на главное, найдётся место и для твоих птичек.

— В чем оно, в чем главное?!

— У Рема широкие интересы и такой размах, что ты не можешь себе представить.

— Это я слышал. Очень хорошо. А конкретно? — наседал я.

— Пожалуйста. Одно из направлений нашей работы: на плато, на скалах пика Кирова, на 6100, там, где сейчас находится машковская станция «Восток», будет построен дом-лаборатория. Недавно я видел эскиз этого дома. Он сделан известным архитектором Градовым. Научная фантастика! Рядом посадочная площадка для вертолетов. Таких вертолетов, чтобы садились на шесть тысяч метров, еще нет. но они будут. Тут же бассейн. Там есть небольшое озерко, в теплые дни оно оттаивает и будет использовано для набора воды. В доме несколько помещений. Одно для научной работы. В нем поддерживается атмосферное давление, равное давлению на высоте 3—3,5 тысяч метров. Известно, что такое давление достаточно для умственной работы. Другое помещение предназначается для отдыха, тут «высота над уровнем моря» будет 4—4,5 тысячи метров. Такое же, как у нас на Фортамбеке.

— Ничего себе отдых... — вспоминаю я первую ночь на леднике.

— Да, в таких условиях, — терпеливо и с вежливой улыбкой продолжает рассказывать Ваня, — трудовая деятельность уже менее интенсивна, но отдыхать можно. Нормального давления по нашим подсчетам в комнатах отдыха установить не удастся, это слишком увеличивает энергетические расходы. В третьем помещении давление будет равно давлению на плато. Только в нём будет тепло. Такая комната нужна для спокойного выхода наружу. Одно помещение будет отведено даже под оранжерею. Туг можно будет интенсивно выращивать овощи, фрукты, цветы. В небольшом объеме, конечно. Солнца хватает, почву привезем, хотя частично используем и горные породы.

Стены дома и крыша будут использованы под солнечные батареи. Для максимального получения энергии используется вся поверхность дома, она будет оборудована солнечными энергетическими установками.

— И в каком же состоянии сейчас находится этот дом? Он проектируется?

— мне не до конца верится в реальность идеи.

— Проектируется Сейчас разрабатываются исходные данные — кислород, поддув, температурный режим и т.д. Идут расчёты физиков, медиков, гляциологов... Именоваться дом будет станцией «Прогноз». Еще одна лаборатория МГУ. Видишь, даже название уже есть.

И программа исследований для «Прогноза» продумана: постоянное наблюдение за состоянием атмосферы, очень важные исследования озонного слоя земли (на высоте шесть тысяч метров можно будет постоянно оценивать, как деформируется приземный слой озона), частиц, приходящих из космоса, и вторичных, образуемых в результате взаимодействия космических частиц с атмосферой.

— То есть то, чем занимается сейчас Володичев? — Приятно проявить свои познания в области, в которой ты ничего не понимаешь. — Равновесный спектр в области низких энергий.

Но Богачев никак не реагирует. Он. видимо, полагает, что это знает всякий.

— Не только Володичев. Большая программа будет у наших гляциологов. Им не придется уже таскать на себе по стене тяжелые буры.

Арутюнов, Урумбаев, Дюргеров будут жить наверху, со всеми удобствами. Как короли. Сейчас они ста-вят себе задачу изучить зависимость накопления снега от высоты, что важно для прогнозов стока. Ведь в летнем стоке рек Средней Азии ледниковая вода составляет добрую половину. Представляешь, как это важно для хозяйства? Программа их исследования будет значительно расширена.

И, наконец, намечается большая программа исследований медико-биологических, тех, которые с такими трудностями ведут сейчас Белкин с Машковым. Медики будут изучать также жизнедеятельность научных коллективов на больших высотах и искать, оптимальные условия жизни и труда в такой искусственной обстановке.

— Вот ты рассказываешь, Ваня, а я вижу совершенно неземной, какой-то лунный пейзаж с этим причудливым домом...

Богачев меня перебивает:

— Ты угадал. Это и есть в конце концов самое главное. Станция «Прогноз» с ее искусственым климатом и всем необходимым жизнеобеспечением будет служить моделью для создания научных поселений между Землей и Луной.

—Ну, Иван, удивил... — Я только руками развел. — Спасибо. Только почему бы не рассказать об этом всем? Так интересно! Или «Прогноз» — закрытая тема?

—Тогда бы я не стал тебе рассказывать, — смеется Богачев. — Ничего тут секретного нет, ты можешь даже писать о наших планах, если захочешь. Могу тебя познакомить с архитектором, стоящий человек. Понимаешь, —добавил он после короткой паузы, — Рем в отпуске, ему тоже надо отдохнуть. В Москве соберёмся, поговорим.

Мы вышли из палатки и я увидел Рема Викторовича, который сидел вместе со своим сыном Митей и чистил картошку. Они помогали дежурным. Причем, они умеют делать это так, что их помощь ненавязчива и никому не бросается в глаза. Чистят картошку за палаткой.

Что написано на двери его кабинета в университете? «Р. В. Хохлов» и больше ничего. Перед самой экспедицией я был у него на приеме как у ректора. Желая, видимо, облегчить решение вопроса, моё непосредственное руководство взяло меня с собой для подкрепления. Но Рем и виду не подал, что мы давно знакомы: дело есть дело. В две минуты всё было решено самым лучшим образом. Да и все дела решаются у него так. Принимает всех, находит время и для студентов. И всех провожает до двери. Это каждые две минуты! Набегаешься... А на горных лыжах? Придёт на канатную дорогу и встанет в очередь. Ему говорят: «Пожалуйста. Рем Викторович, проходите. А он: «Ничего. спасибо, я постою. Народа немного». До подъемника всегда пешком, никакой машины.

Боря Струков рассказывал, шли они с Ремом и его сыновьями через несколько перевалов Кавказа и пришли через много дней пути в Домбай. Стали было палатку ставить для ночлега, да ребята попросились в гостиницу, хотелось помыться после стольких дней похода. Обросшие, грязные заходят они в гостиницу, а администратор и разговаривать с ними не желает, нет мест и всё. Рем не рассердился. А когда понял, наконец, администратор с кем имеет дело, тут сразу и номер, и сервис, и всё, что угодно. Вымылись, поужинали, а Рем Викторович говорит: «А что, Боря, ведь в палатке было лучше, верно?»

В таком духе он и сыновей своих воспитывал. На «Приюте 11-ти» под вершиной Эльбруса Нурис сказал как-то Хохлову, что ему нравится приверженность сыновей Рема Викторовича к горам. На это Хохлов ему ответил:

— Один из способов научить их чего-то достигать — пересиливать себя, трудиться, уживаться с людьми. У них всё есть, нет только никаких трудностей в жизни.

А Юра Арутюнов как-то говорил мне, что в тяжелом походе Рем в присутствии сыновей полностью подчинялся ему по всем. Даже в мелочах, что иной раз удивляло Юру. А потом он понял: это для детей.

16 июля 1977 года.

Вчера был день рождения Хохлова. Надо бы его хорошо описать, да не получается: пламя свечи колеблется от ветра, холодно, неуютно, руки мерзнут. Тахикардия. Вот и записываю только факты. Думаешь, потом, в Москве, вспомню. Чёрта с два! Что не записано, то, считай, пропало.

Думали мы думали, что бы такое сотворить для Рема Викторовича на день его рождения, вижу — надо брать дело в свои руки. Решил устроить большое представление «цирк факира Фортамбек». Заранее написали огромную афишу, красочную, с рожами и со страшными названиями номеров. Афиша получилась длинной в шесть метров. Пришлось ее разрезать и повесить тремя кусками в нашей шатровой палатке-столовой. Вся поляна бегала смотреть афишу и все с нетерпением ожидали самого представления.

Рем подходит ко мне, спрашивает:

— А какова будет моя роль? Что я должен делать?

— Ничего, — говорю, — только сидеть в первом ряду партера.

Камушками мы обложили «сцену» перед нашей с Нурисом палаткой, которая служила кулисами, а для зрителей выложили перед ней «партер» из больших камней. Факиром был я, а моей ассистенткой, несравненной красавицей Востока Бейбаба-Заде — Вадим Павлов. Его нарядили в платье повара Ирины, из-под которого торчали длинные волосатые ноги в альпинистских ботинках и выглядывали футбольные трусы. Сгоревшую рожу Вадима мы скромно прикрыли вуалью из марли — не полагается мужчинам видеть лицо красавицы. Когда же раскланивались после каждого номера, факир милостиво приоткрывал вуаль.

  Мне трудно описать это представление, поскольку я не мог посмотреть на него со стороны. Я видел только серьёзные и сосредоточенные лица своих партнеров, которые в сочетании с их костюмами придавали «артистам» самый дурацкий вид. Я разрубал кинжалом грудь красавицы, доставал сердце и швырял его публике, глотал ледоруб, лежал на кошках. Потом мы с Нурисом поднимали пятипудовые гири, делали пирамиду, изображали вертолёт и творили разные мелкие чудеса. Например, принесли мне большой кухонный нож и я попросил у публики чистый носовой платок. На представление пришла вся поляна, в том числе и гости Машкова. Нам было известно, что у профессора-параальпиниста [15] Льва Ефимовича Этингена есть носовой платок. Больше ни у кого чистого носового платка не было. И вот на глазах у изумленной публики стал я этот платок рубить и кромсать ножом. А ведущий — Юра Ермаков — предупреждает публику, что работа требует у артиста большого нервного напряжения, и если во время исполнения номера будет шум или смех, номер может не получиться. Но как только все увидели, что я делаю с несчастным платком профессора, стали смеяться и, естественно, номер не получился.

  Никогда я не видел, чтобы Рем так хохотал. Он сидел в первом ряду и укатывался от смеха. А мы, взрослые, седые и лысые люди валяли дурака и сами получали от этого огромное удовольствие.

  Рем просто обожает свою альпинистскую братию, эту своеобразную касту, где все равны, все на ты и все называют друг друга по имени. И его по праву старой дружбы в горах добрая половина экспедиции зовет просто Ремом. Он отлично чувствует себя здесь, среди старых друзей-альпинистов. Недаром в прошлом году он сбежал сюда на Фортамбек от своего юбилея, от своего пятидесятилетия и от всех пышных московских торжеств. Правда, и тут его настигли. Вчера прилетела делегация от местных товарищей с халатами, тюбетейками, с чайниками, пиалами... И, конечно, с бутылками и речами. Чайники и пиалы пошли на кухню в общее пользование. Они у нас еще с прошлого года оставались от юбилея. А по поводу бутылок и речей Рем сразу установил такой порядок: кто будет говорить о нём за столом, на того накладывается штраф — пиала водки или коньяка. Поскольку никто из нас пить не может, нарушать правила решались только гости.

  Был приятный вечер. Сидели в большой палатке при свечах и пели до глубокой ночи. Рем любит сидеть и слушать, когда ребята поют. Он в таких случаях досиживает до конца, уходит последним. Осипшие голоса, сгоревшие лица в свете пляшущих свечей, раздутые пуховики, оранжевые — международников, синие, красные, жёлтые — наши. Рем с первого дня ходит в моей красной пуховке, чем- то она ему понравилась, его не отличить здесь от остальной братии. Хотя и рожи у этой братии... Чего стоит один только Игорь Полевой, руководитель украинской экспедиции — голос хриплый, кожа на лице висит клочьями, как у прокаженного, седая щетина, мятая сигарета во рту... Прелесть! Настоящий волк из «Ну, погоди!».

  Наше единение могло бы выглядеть снобизмом, если бы оно не имело под собой прочной основы — испытанной дружбы. Каких только не вынесли нечеловеческих мучений на семитысячниках, сколько горя хлебнули вместе, сколько друзей похоронили. Как на войне. Не какой-нибудь зрелищный вид спорта, их никто не увидит ни на стене, ни на плато, ни на Большой горе. Собравшиеся здесь — секта, в которую путь никому не заказан, но и выхода из неё уже нет. На всю жизнь. Тут уж не притворишься, не подыграешь, все как голенькие, как на ладони. И потому они так доброжелательны и терпимы. Случается, конечно, ляпнуть кому-нибудь не то, так никто не заметит, сделают вид, что не слышали. И Рем такой же, он наш. Удивительный человек! Беспредельно добр и терпим к человеческим недостаткам. Со старыми друзьями за 20—25 лет происходят самые различные метаморфозы, но он остается верен старым друзьям, несмотря ни на что.

  Организованной зарядки у нас нет, а самостоятельно её не все делают. А Рем каждый день, пока мы все еще спим, сделает зарядку, сходит на ручей, принесет полные недра воды и поставит их на газовую плиту для каши и чая. Дежурные поднимаются — вода уже горячая. Всегда старается сделать больше других.

  Нельзя не любоваться также его отношениями с сыном. У нас тут есть сын такого же возраста и у другого члена экспедиции. Так он на своего отца покрикивает, без конца спорит с ним, и иной раз они начинают базарить на весь лагерь. Слушать такое неприятно и тяжело. Ровные же спокойные отношения между Ремом Викторовичем и Митей полны взаимоуважения и трогательной любви. Смотрю на них и думаю: вот бы мне наладить с моими детьми такой контакт, как было бы хорошо. Скажем, Рем говорит: «Уже холодно, Митя, стоит надеть пуховку». И Митя тут же идёт и одевается. Сядет Митя верхом на скамейку, поставит перед собой таз с горячей водой для мытья посуды, а напротив него сидит уже и Рем Викторович, засучивает рукава.

  Пока я размышляю, ребята всё ударяют по струнам. А потом кто-то говорит

  — Ну, а теперь для Рема, его любимую.

  — Давайте! — подхватывают все.

  — Давайте!!!

  И мы поем «В глухой таверне огонек...». Рем редко поет, но тут он подпевает и очень доволен. И странным кажется, что есть на свете люди, которые никогда не видели ледника и Большой горы.

    17 июля 1977 года.

Началось... Сегодня и завтра у нас у всех должен быть акклиматизационный выход Те, кто уже акклиматизировался на плато — Урумбаев, Струков, Зарудин, выходили на пик Корженевской. С ними группа под руководством Бориса Гаврилова. Группа из тренеров-международников лагеря под пиком Ленина, но маршрут у неё с нашей стороны. Четверка сорвалась на высоте 6900, пролетела пятьсот метров по крутому снежному склону, но задержалась, зацепившись веревкой за скалы. Остались живы, но побились, двигаться мог только Борис Ефимов, он и пришел в наш лагерь за помощью, проделав двухдневный путь с 6500 на 4000 метров без еды, без палатки, без страховки. Как он добрался, одному Богу известно. Пришел в себя он не сразу.

  Выходы наши сразу отложены, все идут на спасательные работы. Прямой связи с тем местом по радио нет, поэтому на вершине Камень организовывается пункт ретрансляции. Первым туда вышел с рацией Митя Хохлов, его догоняет Андрей Мигулин. Руководство спасательными работами взял на себя Иван Богачев. В лагере остаются только две наши женщины и «старики» — Богачев, Хохлов и я. Буду сидеть на связи. Многие международники сейчас на выходе, в эфире четыре их «Ласточки», «Восток», «Верблюд», спасотряд и ретранслятор.

  Отложено восхождение грузинской экспедиции, их двенадцать человек без повара. Прекрасные ребята! На спасательные работы идут и их руководитель Гиви Картвелишвили, и тренер Мито Ширашинидзе, и опытный спасатель Тариел Лухашвили. Не успели дать команду, как они уже тут как тут, с рюкзаками и в полной готовности.

18 июля 1977 года.

  Сегодня с ледника Трамплинного сошла гигантская лавина, ударилась о морену. снежная пыль поднялась вверх и осела на нас, повалив палатки в нашем лагере и лагере международников. Поляна покрылась толстым слоем снега, моментально уплотнившегося и тут же начавшего таять. Снежная пыль по мельчайшим щелочкам проникла в уцелевшие палатки, и в них всё сразу стало мокрым. Бед лавина наделала много, но когда она прошла, реакция у всех одна — веселье. Правда, вначале, когда увидели размеры идущей на нас лавины, было не до шуток. Иван Богачев крикнул: «Все в укрытие! За камни!». Однако я успел щелкнуть лавину на два кадра узкой пленки и только после этого бросился за ближайший камень. Там оказался Митя Хохлов, я прямо на него. В какой-то момент пришла волна удушья, потом сверху посыпало...

  Вечером пригласили в гости машковские казанцы. Они затащили снегоход «Лайка-2» по ребру «Буревестника» на плато и сегодня устраивают по такому поводу чай.

  Посреди шатровой палатки стоит на полу начищенный до огненного блеска самовар с медалями. Вокруг разложены всевозможные яства — сухари, сушки, баранки, печенье. По сторонам постелены пестрые ватные одеяла, на которых мы и устроились, поджав ноги по-азиатски.

  Казанская бригада Машкова состоит сплошь из старших научных сотрудников и кандидатов наук. Один только у них студент — Володя Ягафаров, но кличке Яга. Он разливает чай в пиалы и раздает их сидящим вокруг самовара оборванцам. Иначе этих ученых не назовешь. Обожженные небритые лица, истрепанные куртки и штормовки, хриплые, словно пропитые голоса.

  Давайте представим себе такую задачу: вам с товарищами надо на руках пронести по асфальтированной дороге в два километра машину, снегоход. Непросто, верно? А если эти два километра лежат не по горизонтали, а по вертикали? Скалы, крутой лед. Холод и ветер, высота, где каждое движение дается с трудом. Небывалый в истории человечества случай. Ни за какие деньги люди не возьмутся за такую работу. А тут только на одном энтузиазме, без всякой оплаты. Надо — и всё! Награда, правда, есть — восхождение на пик Коммунизма. Машков дает ребятам восхождение. Но я вам скажу, на такую награду не многие согласятся... А им больше ничего и не нужно.

  — Как вы его тащили?

  — Очень просто, — говорит Машков, — разобрали и тащили. Четыре дня.

  — Какие же были части, какого веса?

  Амин Хуснетдинов достает из нагрудного кармана штормовки мятую бумажку:

  — Значит так: рама — два метра сорок сантиметров, вес 40 килограммов. Несли все. На одном участке нам помогали тянуть ее на скалах ваши ребята — Нурис, Боря, Слава, Лева и Андрей. Мотор — 45 килограммов. Несли Эрик Раппопорт, Юра Хакимулин и я. Траки, 30 килограммов, нёс всю дорогу Владимир Сергеевич. Остальной груз был полегче, 20—25 килограммов.

  — Раму неудобно было тащить, — объясняет доктор Поткин, на снегу и льду мы её волокли на верёвках, а на скалах - все на руках.

  Ребята оживляются, начинают вспоминать.

  Машков наклоняется ко мне:

  — Как ты думаешь, что на них произвело самое сильное впечатление? Оно было у них от первого следа. Впервые на плато. Один дуралей как сел за руль, так и катался минут пятнадцать. Рот до ушей, забыл, что и другим хочется. И так им понравилось, что, когда бензин кончился, не пожалели из примусов слить. Готовы без еды остаться, только бы покататься, обновить машину. Тут как раз погода разошлась, красота!

  — Чего там... — раздаются голоса.

  — Давай гитару! Из угла палатки идет по рукам гитара.

  22 июля 1977 года.

  Пошёл я к доктору Юрию Степановичу Поткину, он работает у Машкова. Как-то мне не по себе. Одышка, пульс 100, а чуть нагрузишься — и 120 ударов в минуту. Все уже давно акклиматизировались, а я до сих пор не могу прийти в себя.

  Послушал меня Поткин и говорит:

  —У вас хрипы в лёгких. Хорошо бы вам спуститься в Джиргиталь и пожить там недельку.

  Вот оно что. Теперь всё понятно.

  —Отчего бы, — говорю, — вроде в Москве проходил осмотр и всё было в порядке.

  —Может быть, простудились, а возможно, осложнение после акклиматизации и горной болезни. Такое случается часто, — он берет со стола раскрытую книгу. — Как раз вот читаю новую книгу Малкина и Гиппенрейтера «Острая и хроническая гипоксия». Только что вышла, ребята привезли. Посмотрите этот абзац.

  Я стал читать.

  «ОСЛОЖНЕНИЯ ПРИ ГОРНОЙ БОЛЕЗНИ. Высотный отёк легких развивается обычно у недостаточно акклиматизированных лиц, которые за день-два поднимаются на высоту 3000 м и выше и сразу после этого начинают выполнять тяжелые физические нагрузки. Отёк лёгких может наблюдаться и у акклиматизированных людей... Ежегодно среди участников международного альпинистского лагеря на Памире наблюдаются несколько случаев отёка легких, они происходят преимущественно в самые первые дни пребывания в базовом лагере на высоте 3500 м, куда участники доставляются за один день из Москвы. Подобная заболеваемость среди участников лагеря составляет в среднем 5%».

  Далее шли такие страсти, что о них и говорить не хочется. Я захлопнул книгу. Ну ее к чертям собачьим! Давно известно, что, если человек начинает читать медицинские книги, он находит у себя симптомы всех болезней сразу. Хотя... «за день-два поднимаются на высоту 3000 м», а у нас 4000 м. «Сразу после этого начинают выполнять тяжелые физические нагрузки» — груз экспедиции, ящики и мешки, что мы таскали вдвоем с Вадимом. И так далее. Всё совпадает. Спрашиваю у Поткина:

  — Вы думаете, у меня отёк лёгкого? Смеется.

  — Нет, не думаю. У вас хрипы, вам надо поберечься. И уж, конечно, от восхождения в этом году придется отказаться.

  — А если я не буду спускаться в Джиргиталь?

  Юрий Степанович пожимает плечами.

  — Может быть, и ничего не случится, а может быть очень серьёзно. Если вы не хотите спускаться, поживите несколько дней в нашем домике, в тепле. Это совершенно необходимо. Тогда посмотрим. У нас здесь бывали случаи отёка лёгких и очень тяжелые случаи, но у вас картина пока несколько иная.

  Нурис в первую же ночь на Фортамбеке богатырски храпел, он даже не почувствовал высоты, а я не спал три ночи. Митя Хохлов сбегал на Камень для установки пункта радиотрансляции за несколько часов, а я еле-еле вылез. Машков ходит на «Восток», как я в Москве хожу на работу.

  Я уговаривал себя, что это всего лишь болезнь, она со всяким может случиться, но червь сомнения нашептывал, что это уже всё, что я никогда не буду стоять на вершине Самой высокой горы. Я говорил себе, что болезнь пройдет, что к моменту окончания спасательных работ и выхода на плато я буду опять в форме, а черный скептик, сидящий во мне, криво улыбался: «Твой выход будет выглядеть жалко и смешно. Нет, твоя песенка спета. В «Малеевке» ты еще лет десять-пятнадцать будешь на лыжне первым среди пожилых писателей, но не больше». Стыдно перед ребятами. «Я не иду, я заболел». Как это звучит? И означает лишь то, что я не принадлежу больше к их клану, что я не альпинист.

  После долгих самоистязаний я пришел к мысли, что не имею права мешать, быть обузой. Ведь сколько лет учил других: если не тянешь, не ходи. Лучше сразу остаться, чем потом возвращаться и срывать восхождение. По крайней мере, никому не придется нести мой рюкзак, а может быть, и тащить вниз меня самого. Так случилось, что делать?! Доктор и Машков скажут ребятам, они поймут и, как говорит Вадим, не осудят. Машкову очень хочется, чтобы я пошел. Он истинный альпинист. У всех, наверное, бывает так: когда видишь что-то прекрасное, редкое, удивительное, то хочется, чтобы твои близкие, твои любимые, твои друзья тоже это увидели. Для Володи нет ничего прекраснее его любимых гор. Я понимаю его. Но что делать, надо смотреть на жизнь реально. Надо смириться. Нурис сделает для меня хорошие кадры на широкую обратимую пленку, ребята опишут, как и что было. Юра Арутюнов расскажет, он умеет видеть то, что другие не замечают.

  На том я и порешил.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.