26 июля 1977 года.
26 июля 1977 года.
Спасательные работы заняли ровно неделю. Ребят сняли живыми, вывезли с четырёх тысяч на вертолете, все в порядке. Но план экспедиции поломан. Не все прошли шеститысячную акклиматизацию, в том числе Богачев и Хохлов. Так вот получается, нас пожалели, а эта жалость может выйти боком, ибо ребята на спасательных работах вошли в хорошую форму, а кто не был там, этой тренировки и акклиматизации не имеет.
Хохлов и Богачев вышли из лагеря на плато только 24 июля. Без меня. Рем Викторович спешит, в первых числах августа ему нужно быть в Москве. Если решат идти на вершину, акклиматизацию они будут проходить на «Востоке». Следом за ним идут ещё две наши группы, акклиматизировавшиеся во время спасработ — группа Володичева и группа Урумбаева. Они подстраховывают Хохлова.
Раздал своё снаряжение, которое приготовил и привел в порядок ещё неделю назад. Поскольку Володичев ушёл, мне приходится выполнять его обязанности, хотя официально меня на это никто не уполномочивал. Хлопот много, птицами заниматься некогда. Сижу на рации, узнал, что Иван Богачев заболел и спускается, сегодня должен прийти. Дошел только до Парашютистов. Так же было бы и со мной, Иван сильнее меня, он высотник. Как теперь без Ивана? Кто будет с Ремом? Никакого чёткого плана нет. Всё будет решаться там, на месте.
Сижу на камне с Широковым, держу в руках рацию, ждём связи.
— Нехорошо, что не было у них шеститысячной акклиматизации, — говорит Юрий Михайлович, — для акклиматизации надо подняться на «Восток» и спуститься сюда. Что за акклиматизация на месте?
— Недаром Иван не потянул, — согласился я.
— Трудное у меня положение, Сан Саныч. Вроде бы вы не входите в мою епархию, экспедиция научная, но ведь Рем пойдет на вершину. А его никто не выпускал...
— Думал я об этом, Юрий Михайлович, и не раз уже, — отвечаю я и рассказываю Широкову о нашем разговоре с Машковым.
— Научно-спортивная экспедиция дело новое, — как бы размышляет про себя Юрий Михайлович, — всякое новое дело требует основательного продумывания. Ведь опыта такого еще нет. Машков вошел в конфликт с альпинизмом. Пока я вижу только явное противоречие между ведением научной работы и альпинизмом. Надо искать пути к разрешению возникшей здесь двойственности.
—А вы бы поговорили с Хохловым.
—Говорил, Сан Саныч, говорил. Не советовал ему идти без акклиматизации.
—Ну и что?
—Ответил, что другого выхода у него нет, он торопится, ему надо быть скоро в Москве.
—Торопиться в таком деле...
—Вот и я говорил о том же, а Рем ответил, что, может быть, на вершину они не пойдут, поработают на плато и вернутся.
—Вряд ли... — усомнился я.
—Вот и я так думаю. Очень уж он заводной. Помню, лет двадцать назад в МГУ было много несчастных случаев в альпинизме и альпинизм прикрыли. Рем тогда еще не был ректором. Так он стал нам предлагать взамен альпинизма то ловлю тигров, то подводную охоту, то парашют. И что вы думаете? Прыгал с парашютом и подводной охотой тоже занимался. Один раз ехали мы к Чёрному морю, так он вел машину двадцать восемь часов подряд. Это у него в характере, не остановится на полпути.
Боюсь, что читатель, прочтя последние строки моего рассказа, опять задаст этот сакраментальный вопрос: «Зачем?»
Совершенно ясно, что Хохлов шел на вершину как спортсмен, а не как ученый. И подвигом ради науки не объяснить его чисто альпинистское восхождение. Так для чего же он шёл к вершине? Для чего преодолевал нечеловеческие трудности? Почему не берег свою жизнь? Надо разобраться в этом, понять, попытаться понять Рема Викторовича. Без этого рассказ о нем не имеет смысла. Но ответить на эти вопросы непросто, ох, непросто! Но и не ответить нельзя.
В одной из своих книг я уже пытался понять суть альпинизма. Призывал на помощь многих выдающихся людей, занимавшихся альпинизмом, и на нескольких страницах цитировал мысли и высказывания С. М. Кирова, академика И. Е. Тамма, Антуана де Сент-Экзюпери, всемирно известных альпинистов Евгения Абалакова, Чарлза Эванса. Герберта Тихи и многих других. И что же? Однозначного ответа так и не было найдено, альпинизм для каждого из них означал своё. Сколько людей, столько и ответов. На вопрос, что двигало Ремом Викторовичем на пути к вершине в семь с половиной тысяч метров, мог ответить только он сам.
Нам остается лишь размышлять и предполагать. Для того, чтобы хоть как-то приблизиться к пониманию дела, я пробовал задать эти самые вопросы себе: «А почему ты стремился к вершине? Ты остался в живых, так и ответь людям, что тебе там было нужно. Ты что, никогда не бывал на вершинах? Раз сто пятьдесят...» И, загнав себя в угол, я вынужден был ответить: «Не знаю». А потом: «Мне хотелось Очень хотелось!»
Но ты же «человек разумный», а не птичка божья, ты можешь объяснить свое желание, — вступал я в отчаянный спор с самим собой.
«Сложно... Здесь много всякого. Хорошо, попробуем. Первое, что лежит ближе всего: мне уже пятьдесят, поэтому хочется быть молодым и доказать себе и окружающим, что ты можешь всё, что мог раньше. И даже более того. При сём я понимаю всю бессмысленность такого желания».
«Ладно уж... Люди постарше, может быть, тебя поймут. Но ведь ты ходил и в двадцать лет».
«Ходил. И после каждого восхождения отлично чувствовал себя в этой жизни. Строил дерзкие планы и осуществлял их. Радовался жизни. Ощущал, что после всего пережитого самые простые радости приносят счастье».
«А еще?»
«А еще я любил все доводить до конца. Поэтому хотел стать мастером спорта и чемпионом Союза. Пустое тщеславие, пусть так. Теперь знаю, что лучше быть живым значкистом, чем мёртвым мастером спорта».
«А теперь выкладывай, ради чего рисковал».
«Не рисковал никогда. На волосок от смерти бывал, но не потому, что рисковал. Альпинизм — не охота на леопарда по Хемингуэю. И ты же не один идешь. В связке. Запиши, кстати, еще один пункт: человеку бывает очень нужен отказ от эгоизма, единение со своими близкими, с друзьями. И если это не удается в жизни, люди ищут удовлетворения этой потребности, уходя в горы. Сколько их было, эгоистичных, самовлюбленных мужей, которые бросали своих детей, а в горах жертвовали жизнью ради друга!»
«Послушай, по этому поводу составляли специальные анкеты, опрашивали сотни альпинистов. Вопрос ставился так: «Что дают вам занятия альпинизмом?» И ни один из этих сотен альпинистов не дал полного, исчерпывающего ответа на вопрос. Да и не от большого ума он поставлен. Подобная категоричность свойственна детям и женщинам. Некоторым женщинам, скажем, чтобы их не обижать. Нет и не может быть двух людей, совершенно похожих друг на друга, поэтому нет и не может быть однозначного Ответа на поставленный вопрос.
Здесь можно поговорить о самоутверждении, о самовоспитании, о самовыражении, о возвращении к природе, о заложенных в нас инстинктах борьбы, о радости победы... но важнее, наверное, понять, что альпинизм, устремленность человека к вершине выходит за рамки материального, Это духовная жизнь человека. То, что мы стараемся здесь понять, — область духа, а может быть, Высших сил. И это делает человека человеком.
Животное лишено духовной жизни, все животные приспосабливаются к окружающей среде или вымирают. Они не пытаются воздействовать на нее. Человек же это делает. Стремление познать мир запрограммировано, как бы мы теперь сказали, в человеке. Что же, как не желание познать мир, самого себя и свои предельные возможности, заставляет людей отправляться на Северный полюс, на дно океана и, наконец, на вершины гор?
Может быть, чем сложнее устроен человек, чем больше его возможности, тем сильнее его тяга к познанию. А чувство самосохранения при этом пропорционально не увеличивается...»
Рем Викторович Хохлов жил всегда предельными категориями. Это одно из главных его качеств.
Я включил рацию. Эфир был полон нашими «Ласточками»: иностранцы расползлись по всем вершинам, одна «Ласточка» говорит по-немецки, другая — по-французски, третья — по-японски. А то вдруг нежный женский голосок:
—Владимир Сергеевич, я сижу на Верблюде с крысами, я с крысами сижу на Верблюде. Всё в порядке. — Это Римма Сабирова, конечно.
На Камне прочно обосновался ретранслятор, Время от времени будем менять сидящих там ребят.
Вчера явился наконец Боря Струков с палатками-гималайками, и смогла выйти последняя группа. Насмешил он нас, хотя комедия обернулась еще двухдневной задержкой выхода. Дело обстояло так.
Надо было забросить на плато с вертолёта высотные гималайские палатки. У нас очень хорошие палатки — двойные, лёгкие, с выходом-трубой. Они яркие, красивые и удобные, хотя и дорогие. Одна такая палатка стоит около пятисот рублей. Володичев накануне договорился с вертолетчиками об этой заброске. Прилетел вертолёт, сел, но не выключается, шум от лопастей, ничего не слышно. Николай Николаевич показывает вертолётчикам вверх, те кивают головой в знак согласия. Кинули в брюхо вертолета палатки и говорят Борису Струкову: «Боря, сбрось, ты знаешь, где надо». А он стоит в одних плавках. Накинули на него пуховку, сунули в шекельтоны и посадили в вертолёт. Вертолёт взлетел и пошел... в город Ош. А тут непогода... вылетов нет. И сидит наш бедный Боря в таком виде в областном городе Оше два дня. А может быть, он уже в сумасшедшем доме. Надо ещё знать, как выглядит этот прекрасный парень: длинный, нескладный, огромные руки, кулак с голову. Злой явился как чёрт, а мы смотрим на него и помираем со смеху.
С вертолётчиками у нас отношения непростые. Они словно прилетают к нам из другого мира, где люди работают только за деньги, где товарищеские отношения и общее дело ничего не значат и где не бывает таких энтузиастов-казанцев, благовоспитанных и душевных грузин и грузчиков — докторов наук.
Альпинисты, базирующиеся на леднике Фортамбек, хорошо изучили их характеры. Тот капризен, этот покладист, один летит только в хорошую погоду, другой когда просят, кто возьмёт лишнее, кто не возьмёт. Больше всех нравился Владимир Сергиенко, спокойный и безотказный, меньше всех — Игорь Иванов. Этот высокомерен, напыщен и не в меру криклив. Вертолетчик он отличный, но когда с высоты своей кабины он позволяет себе кричать на нас: «Куда? Тебе что сказали ? Как бараны, говори — не говори!» — то нам остаётся только опускать головы и молчать. Мы очень от него зависим, ох как мы зависим от него!
Валя Огудин принёс мне горсточку птичьих костей. Он собрал эти косточки, аккуратно завернул в бумагу и даже этикетировал: «Памирское фирновое плато, «Восток», 6100, 26 июля 1977 года».
—Не знаю, может быть, альпинисты курицу ели, — несколько смущенно улыбается Огудин в свою большую русую бороду, — но решил взять на всякий случай.
Развернув бумагу, я сразу понял, что кости голубиные.
—Валя, дорогой мой! Вы не представляете. какую вы мне оказали услугу! Я подозреваю, что это кости белогрудого голубя! Белогрудого голубя! Неизвестной никому птицы! Другого голубя здесь не может быть, разве что кто-то из хищных птиц мог занести, но это маловероятно.
—А как вы это установите? — широко открыл свои синие глаза Валя.
—Сам я этого сделать не смогу, но я отдам их на исследование специалисту — Евгению Николаевичу Курочкину. Тот не ошибается. И, если он подтвердит мое предположение, это и будет как раз тем самым документом, которого мне не хватает для утверждения, что здесь, на Фортамбеке, обитает таинственная птица.
30 июля 1977 года.
После двухдневного пребывания на станции «Восток», на высоте 6100, Рем Викторович решил подниматься выше. Из группы Володичева никто идти не может, группы Нуриса почему-то нет, но она на подходе. Хохлов, Зарудин и Мигулин присоединяются к группе Машкова, в которой идут казанцы. Все мы снизу порадовались этому, с Машковым всё-таки спокойнее.
29 июля они встретились на пути вверх с Арутюновым, Дюргеровым и Лифановым. Гляциологи работали на плато и на склонах пика Коммунизма около трёх недель. Большой срок для пребывания на такой высоте, можно сказать, подвиг. Накануне они поднимались под вершину и рыли свои шурфы, брали пробы снега на высоте около семи тысяч метров. Чувствовали они себя хорошо, ребята здоровые. Марк Дюргеров только что вернулся из Антарктиды, поэтому его называют Марком Антарктидычем. Там же побывал и Петр Лифанов, работающий сейчас на Фортамбеке от одного из институтов Узбекистана. Юрий Арутюнов — мастер спорта. Дюргерова не интересовала вершина, он мне говорил: «Зачем мне туда подниматься? Чего я там не видел? Я не альпинист, я гляциолог и делаю здесь свою работу». Но Арутюнов-то альпинист! А какой альпинист откажется от восхождения, когда вершина вот она — рукой подать. Арутюнов уговорил Дюргерова вернуться и вместе с Хохловым подняться на вершину. Их стало тринадцать.
«Разные люди по-разному переносят пребывание на семикилометровой высоте, — напишет потом B.C. Машков. — У недостаточно акклиматизированных пропадает аппетит, плохо спится, не хочется двигаться. Но вершина всё равно манит, и редко кто при этих признаках горной болезни спешит уйти вниз: два - три дня недоедания не так ощутимы для организма, а цель-то — рядом! Вот и Рем Викторович сказал, что чувствует себя хорошо, но есть ничего не хочет и — только вверх. Наутро все тринадцать тронулись в путь, к вершине».
Рем Викторович идет к вершине. Приходилось слышать разговоры о том, что таких людей, как Рем Викторович Хохлов, не следует пускать на восхождение, что, мол, нельзя подвергать их малейшему риску. Хорошо. Но кто, скажите мне, запретит ему это, кроме врачей? А врачи пустили. Когда погиб в авиационной катастрофе Юрий Алексеевич Гагарин, тоже ведь говорили многие, что нельзя таким людям, как Гагарин, летать на самолете. Но как летчику запретить летать?! Никак нельзя. Так же, как и альпинисту нельзя запретить подниматься на вершины. А Рем Викторович — опытный альпинист. Несмотря на всю свою занятость ученого, ректора, крупного общественного деятеля, он каждый год выкраивает время для гор. И зимой, и летом (Хохлов, как и большинство альпинистов, катается на горных лыжах). Он спортсмен и никогда не оставляет тренировок. Может быть, запретить ему этим заниматься? Не всем ведь нравится, что ректор Московского университета, академик, вице-президент Академии наук СССР, лауреат Ленинской премии и т.д. и т.п. бегает невесть зачем по Ленинским горем?
Всё это так, но лагерь, вся поляна Сулоева и ребята наверху в страшном напряжении. Все следят за каждым передвижением его группы. Как связь, так у рации толпа народа. Установили трубу с увеличением в 60 раз и смотрим на вершину. Вчера хорошо было видно, как все тринадцать человек вышли на 6900 и поставили палатку. Сегодня утром видим: все вышли из палаток, шесть человек сразу ушли вверх (группа казанцев), а остальные семь двигались как-то непонятно — сходились, расходились, стояли, сидели. Что-то не то... Узнаем по радио, что Рем Викторович идет медленно, но от восхождения не отказывается. Пока всё в порядке.
А там происходит вот что: Рем Викторович не может принять общий темп, задерживает группу. А в этот день надо дойти до вершины и спуститься обратно на 6900 к палатке. Стало ясно, что в этот день до вершины не дойти, надо или возвращаться или устраивать дополнительную ночевку под вершиной. Накануне Рем Викторович высказал сомнение: стоит ли идти дальше? Наутро Машков спросил:
— Вернёмся?
— Ну что вы, — ответил тот, — ни в коем случае.
Тогда шесть человек машковцев идут налегке на вершину, а остальные семь остаются ночевать на 7300. Машков — с Хохловым, его ребята поднялись на вершину, спустились и ушли подстраховать группу Хохлова на 6500. Погода испортилась, видимости уже никакой. Там, наверху, сейчас здорово метёт и засыпает палатку. Неясно, где Нурис, с ним — тоже нет связи.
На Фортамбеке в эту ночь не спали. Я слышал, как ворочается в соседней палатке Иван, как кто-то ходит в темноте, то и дело раздавались приглушенные голоса. Лёжа с открытыми глазами, я смотрел в темноту и старался представить себе, что происходит там, наверху. В одну палатку набилось семь человек. Можно только сидеть. Градусов двадцать мороза, резкий, пронизывающий ветер валит, рвет палатку, не хватает воздуха... Уже на плато, на высоте 6000 метров атмос-ферное давление меньше половины нормального, на 6500 оно равно всего 330 миллиметрам ртутного столба, а на 7000 - 300 миллиметрам. Дышать нечем. Уже здесь, на Фортамбеке, ёмкость лёгких за счет внутрибрюшного давления и отечности сокращается наполовину. И после такой ночи идти... На один шаг четыре вдоха и выдоха, а то и все шесть. Передали, что Рем Викторович не хочет ничего есть и пить. Потеря влаги большая, обезвоживание идет через усиленное дыхание. Тут только пить и пить. О, господи, скорее бы наступило это завтра и дал бы Бог, чтобы все было в порядке!
31 июля 1977 года.
Утром они долго не выходили из палатки. Судя по висящим на гребнях «снежным флагам», наверху холодно и метёт. Наконец мы насчитали всех семерых. Они медленно двинулись вверх. Отделилась и ушла к вершине четверка. Тройка остановилась, долго стояла на месте, потом медленно пошла вниз. В 14.30 узнаем по радио, что четверка, идущая к вершине, состоит из Арутюнова, Дюргерова, Лифанова и Мигулина. Машков и Зарубин спускают Рема Викторовича к палатке на 7300 и далее к палатке на 6900, которую поставила для них спустившаяся с вершины четверка Арутюнова. Около палатки остался встречать тройку Арутюнов, остальные трое восходителей ушли вниз: они не нужны, да и места им в палатке нет. С Ремом Викторовичем остаются Машков, Зарудин и Арутюнов.
1 августа 1977 года.
На первой утренней связи узнаем от Машкова, что тяжело заболел Юра Арутюнов. Диагноз: острый живот. Это может быть и приступ аппендицита, и холецистит, и непроходимость... Многое может быть, но ничего хорошего. Короче говоря, необходимы немедленный спуск и срочная операция. Идти Юра не может. Подошедшие снизу на помощь ребята упаковывают Арутюнова в спальный мешок и волоком быстро спускают. Там работают, кроме университетских, ребята Машкова и тренеры международного альпинистского лагеря. К вечеру Юру Арутюнова доставляют на станцию «Восток», спустив на 800 метров.
Рем Викторович идет вниз сам. По радио мы без конца спрашиваем Машкова: «Как чувствует себя Рем Викторович? Как состояние Хохлова?». Машков всегда на этом месте делает паузу и отвечает осторожно: «Самочувствие удовлетворительное». Мы прекрасно понимаем, что Рем Викторович слышит разговор и что во время паузы Володя поворачивает голову в его сторону. Но знаем также, что Рем Викторович не ест и не пьёт, идет плохо, очень медленно, что было бы быстрее опустить его по снежному склону в спальном мешке. Иван твердит в микрофон: «Вниз, вниз, вниз!» К кислороду, к теплу, к жизни.
И тут возникает идея, кажущаяся на первый взгляд совершенно бредовой: а что, если посадить на плато вертолет? И снять Хохлова вертолётом? Вертолёт никогда не садился на такой высоте, он не мог взлететь даже с пяти тысяч. Мы могли лишь сбросить с вертолета на плато грузы, сбросить со 150—200 метров и так, что бочки с бензином порою разрывались. а сгущенка перемешивалась с шекельтонами. Бывало, заброску вообще не удавалось найти. Ах, как нужны специальные вертолеты, которые могли бы садиться на плато, как нужна на нем посадочная площадка! Без них плато — ловушка. Все хорошо, пока ничего не случилось, а произойдёт вот такое — человека надо нести и спускать по двухкилометровой стене. А это занимает несколько дней, а то и неделю. А если попробовать «раздеть» вертолет, снять с него все, что можно, облегчить на тонну?
Иван Дмитриевич — человек волевой и энергичный. Осуществление этой идеи он взял в свои твердые руки. Иван тут же летит в Джиргиталь, связывается там по телефону с самыми высокими инстанциями и с министром гражданской авиации, получает от него разрешение рискнуть машиной ради такого случая. В качестве исполнителя называется имя вертолетчика Игоря Григорьевича Иванова. Колесо завертелось...
•
Возвращаюсь от радиста, встречаю Юрия Михайловича Широкова. Он обут в ботинки с триконями, в пуховке, с ледорубом.
—Борис Струков пришел. Сан Саныч, что-то неладно... — Юрий Михайлович натягивает на свою седую голову вязаную шапочку.
—Где он?
—У себя в палатке. Не ходите к нему, бесполезно: молчит, не разговаривает. Спрашиваю, с кем спустился — молчит, где остальные — молчит. Сказал только: «Надо встретить Васильева и Зарубина, они недалеко». Я смотрел в трубу, их видно. Надо идти.
В лагере больше никого нет. Быстро одеваюсь, хватаю ледоруб, пуховку, и мы идем втроем: с нами еще дочь Левы Васильева — Лена, студентка. У нас жили несколько взрослых детей в лагере. Митя Хохлов уже давно уехал, ему надо в стройотряд.
—Лена, только до ребра. — предупреждает ее Юрий Михайлович.
В быстром темпе проходим ледник Фортамбек и за одним из ледовых нагромождений — сераком я вижу вдруг сидящего на камне Петю Лифанова. Его трудно узнать. Мы привыкли видеть его в плавках, бугры мышц, всегда черный от загара — красавец парень. А тут сидит сморщенный старичок с жалкой виноватой улыбкой.
—Петя, что произошло?!
—Ничего...
—Где Васильев и Зарубин?
Он тяжело поднимает руку и показывает на нижнюю часть ребра «Буревестника»:
—Недалеко.
Бежим дальше. Оставляем Леночку на леднике, ибо переход с ледника на склон опасен: глубокий рантклюфт и переходы по острому гребешку. Начинаем подниматься по склону. Видны два человека — близко, идут вместе.
Сходимся. Похудевшее лицо Славы Зарубина покрыто белой глетчерной мазью, не поймешь, как он выглядит, но, вроде, ничего. У Лёвы Васильева всё лицо в коросте от ожогов и обморожений и сразу видно, что обе руки не работают. Однако держатся они бодро, шутят. Забираем у них рюкзаки, спускаемся на ледник.
Встреча отца с дочерью несколько необычна. Никаких вопросов.
—Привет! — говорит Лева.
И Лена отвечает:
—Здорово, альпинист!
Слава Зарубин был с Хохловым, это мы знаем, а где был Лёва и что с ним произошло? Мы не расспрашиваем Будет ещё время.
Лёву надо срочно отправлять. Руки у него плохие... Но перед отлетом его вниз Юрий Михайлович Широков попросил Лёву в узком кругу старших товарищей рассказать о том, что же всё-таки с ним произошло. Широков пригласил на встречу Овчинникова, Севастьянова и меня.
Мы устроились вчетвером на солнышке за палаткой. Подошёл Васильев. Лицо чёрное, губы в коросте, обмороженные руки забинтованы и заправлены в пуховые рукавицы, на ногах меховые чехлы ротунтов.
Овчинников говорит: — Вам надо срочно улетать, спасать руки, но мы хотим попросить, пока вы здесь, рассказать о том, что с вами случилось. Возможно, у нас будет разбор в ваше отсутствие, поэтому нам бы хотелось услышать этот рассказ именно от вас. Другие нам ещё успеют рассказать.
И Лёва начал говорить.
РАССКАЗ ЛЬВА ВАСИЛЬЕВА
С «Востока» на 6500 мы вышли впятером: Урумбаев, Струков, Шиндяйкин и мы с Рокотяном. Остальные члены спортивной группы идти не могли. Они остались на «Востоке» с Володичевым. Нурис, Боря и Леша Шиндяйкин хотели догнать Хохлова, подстраховать.
Шёл я тяжело, отстал. Ребята вернулись, встретили меня. Утром на 6500 каждый надел свой рюкзак и пошёл вверх своим темпом. Струков и Шиндяйкин ушли вперед. Нурис и Рокотян остановились, ждали меня. Я им крикнул, чтобы они не шли дальше увала, они меня не поняли. Приблизительно к 15 часам я выключился. Что-то случилось, нет сил и всё, не могу поднять ногу для шага, не могу пошевелиться. Наверное, оттого, что не было у меня шеститысячной акклиматизации. Полчаса отдохнул, прошёл немного вперед на разведку. Темнеет. Ветер, снег... За те полчаса, что я отдыхал, выпало сантиметров десять снега, снежной крупой. Вернулся к рюкзаку и решил зарыться в снег, заночевать под снегом. Страха, паники не было, я знаю, что 2—3 дня спокойно смогу пересидеть под снегом. У меня есть такой опыт. В туристском походе по северному Уралу я так ночевал. У меня своя система — зароешься в снег, заметёт тебя хорошим слоем и тогда жить можно. Положил поролон в спальный мешок, вырыл яму и закопался. Стало снегом заносить, не холодно, я даже поспал. Руки теплые, ноги теплые, пальцы шевелятся.
Слышу крики, это Нурис с Шиндяйкиным меня ищут. Я им объясняю, что мне хорошо, прошу оставить меня в покое, а они не понимают. Говорю, это моя система, я не замерзну, а они знать ничего не хотят. Шиндяйкин кричал, ругался последними словами, Нурис молчал. Тогда Нурис пошёл наверх, чтобы спустить лагерь сюда. А Лёша всё кричит, то вставай, пойдем наверх, то вставай, пойдём вниз. Никаких обморожений у меня не было. Я не встал.
Опять крики, приходят Нурис и Валя, они разошлись, порознь пришли. Бориса нет, палатки нет. Сделали мы в снегу яму на четырех человек и легли вместе. Я очень жалел, что покинул свое убежище. Что за сон на 6700?! Стали мёрзнуть. У меня на шее висели специально для такого случая толстые носки, но я забыл про них. Плохо соображал, затмение нашло. Утром пришёл Борис. Руки у меня уже сморщены. Спустились на 6500. Опять ничего не поели, не попили, хотя примус у нас был и бензин. Стали обсуждать положение, спорили, но так и не договорились. Я им свое — они свое. Спустились на «Восток», а там вниз пошли...
(В этот раз Лева вернулся благополучно, а через несколько лет вместе с женой погибнет на пике Ленина.)
Здесь уместно сразу же привести рассказы Нуриса Урумбаева и Бориса Струкова, которые были записаны мною на последующем разборе восхождения. Я хочу, читатель, чтобы вы сравнили и про-анализировали их.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.