ВЗРЫВ ЗА ВЗРЫВОМ
ВЗРЫВ ЗА ВЗРЫВОМ
— А хотите послушать, что пишет нам бригадир Анна Смородина с Челябинского тракторного? — спрашивает Василий Дьячков, обходя отсеки.
Очередное письмо получено в канун похода, и Дьячков, посоветовавшись с Хрулевым, решил прочитать его по пути на боевую позицию.
Раздаются голоса:
— Слушаем.
— Да не тяни ты.
— Личное, Вася, или всем?
— Всем, — отвечает Дьячков. Он развертывает письмо и начинает, не торопясь, читать.
«Ваш адрес, дорогие герои-североморцы, я узнала от Димы Дадонова. Он ездил к вам с делегацией…»
Послышался шум: «Это тот, курносый, что выступал на митинге?». — «Да не только на митинге, но и в клубе». — «Да тише вы, не перебивайте! Читай, боцман!»
Дьячков, окинув взглядом матросов, продолжал:
«…И вот решила написать вам письмо. Очень рада была услышать, что вы вернулись из похода живыми-здоровыми, потопив гитлеровское судно. Сколько горя принесли нам фашисты! Сама я не уральская, а из Белоруссии. Около года жила в оккупации, насмотрелась всего. Кто мог носить оружие, уходили в леса партизанить. И я ушла. Деревню фашисты сожгли дотла, расстреляли всех, кто еще оставался в ней. Погибла вся наша семья: мать, бабушка, младший брат.
В бою я была ранена. Самолетом меня перевезли через линию фронта. В конце концов попала в госпиталь в Челябинск. Врачи поставили на ноги. Сейчас работаю на заводе, выпускающем оборонную продукцию.
За смену выполняю две нормы. Но вот я услышала о вашем боевом успехе и дала слово увеличить выработку еще на 50 процентов. Давайте договоримся: мы, девушки и женщины, перевыполняем задания на заводе, а вы — в далеком море. Отомстите за мою маму, бабушку и семилетнего братика Петю. Отомстите за всех, кто погиб от виселицы и пули на нашей земле!»
Закончив читать, боцман осторожно сложил треугольник и, помолчав, спросил:
— Так что же ответим?
Сжались кулаки у трюмного машиниста Николая Господченко. Семья у него — мать и сестренка — не успела эвакуироваться, осталась по ту сторону фронта. Живы ли? А, может быть, тоже…
— Ответ у нас один, — голос у Николая звучит глухо. — Будем топить фашистов.
— И по норме, и сверх нормы! — добавляет главстаршина Владимир Краснов.
— В его базах, — говорит Василий Казанцев.
За все время, пока Дьячков читал письмо, Сергей Руссков не проронил ни слова. Молчал. А кончил Василий, сказал:
— За нами, торпедистами, дело не станет!
Командир отделения радистов, старшина 2-й статьи Николай Хомутов, только что прибывший на лодку, как бы подводя итог, произносит:
— Вернемся на базу, пошлем этой Нюре телеграмму.
— Вирно бачив, — поддерживает Хомутова Петренко. — Что сробим, вси опишэм. Торпеда шоб митче била, с пирвого разу — в борт.
Послание бывшей партизанки прозвучало как крик души. Федор Малых поместил письмо в стенной газете.
Корабль двигался все с той же скоростью, но Федору Силычу Петренко казалось, что «Челябинский комсомолец» пошел быстрее. Письмо о расстрелянной семье набатом ударило в сердце.
Шла вторая половина июня. Два месяца минуло с тех пор, как лодка пустила ко дну фашистское судно. Чем же экипаж занимался все это время?
В мае «Челябинский комсомолец» совершил второй поход. Почти десять дней лодка находилась на боевой позиции в Варангер-фьорде, но так и не встретила противника. Вернулась ни с чем. Однако, когда Хрулев доложил на совещании в бригаде о результатах похода, Колышкин ни словом не упрекнул его, напротив, успокоил:
— Не огорчайтесь. Все впереди.
Каким он будет, третий поход?
Вот что мучило не только Хрулева и Петренко, но и весь экипаж.
В полночь Петренко вылез на мостик определить местонахождение корабля. Осмотрелся. С трудом нашел Полярную звезду: в бледном небе она то и дело терялась. Сигнальную вахту нес старшина 2-й статьи Евгений Шатов. Наблюдая краешком глаза за Петренко, который уж очень долго смотрел в секстан, стараясь зафиксировать звезду, Шатов несмело кашлянул:
— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?
— Бачьте.
— Много ли осталось пути?
— Половина.
— А не меньше? Волна ныне попутная, бьет в корму, — сказал Шатов и тут же пожалел об этом. Петренко сердито заметил:
— Трэба молчати!
И увидев, что Шатов пытается что-то сказать, произнес тоном, не терпящим возражений:
— Довольно балакать!
Помощник командира на «Малютке» выполнял одновременно и обязанности штурмана. В сутки ему много раз приходилось выходить наверх, чтобы определить место, где находится лодка. А потом он тут же нырял в люк. Как-то Шатов сказал ему дружелюбно:
— Вы как поршень.
Петренко в ответ улыбнулся:
— Як поршень и есть: ввирх, вныз.
Тем не менее заниматься посторонними разговорами на вахте он не разрешал никому, в том числе и Шатову, который был не против «потравить».
Петренко стал спускаться по трапу, держа в руке секстан с такой осторожностью, будто нес хрустальную вазу, которая может разбиться при малейшем ударе о металл.
До берега оставалось еще десять-двенадцать миль. На расстоянии трех-пяти миль вдоль берега тянулось минное поле. «Челябинский комсомолец» стал осторожно курсировать вдоль зловещей кромки, стараясь найти безопасное для прохода место.
«Эх, если бы из базы или в базу шло какое-либо судно! — с досадой думал Хрулев. — Вслед за ним можно бы спокойно форсировать минное заграждение».
Судов, к сожалению не было, сколько их ни ожидали.
Целый день «Малютка» вела разведку района. В полночь она погрузилась и на предельной глубине направилась к берегу. Хрулев спустился в центральный пост, включил переговорное устройство, объявил:
— Форсируем минное поле.
Затем он приказал всему экипажу внимательно прислушиваться к забортным шумам.
Прошел час. Лодка благополучно избегала минрепов. От мин, поставленных в шахматном порядке в несколько ярусов по глубине, шел к якорям вниз стальной трос, именуемый минрепом. Лодка, задев его, тащит за собой, а тот — мину. Достаточно мине слегка коснуться корпуса лодки, как последует взрыв. А это — конец.
Из торпедного отсека донесся голос Русскова:
— Слышу скрежет. Минреп по левому борту!
Надо во что бы то ни стало освободиться от стального троса. Вот уже и в центральном посту слышен его «скрипучий голос»: словно кто рвет тебе душу. Хрулев подал необходимые команды, боцман Дьячков чуть-чуть переложил штурвал вертикального руля и стоит, весь превратившись в слух. Но вот из его груди вырвался вздох облегчения. Минреп, проскрежетав до кормы, сорвался.
Два часа преодолевала лодка минное поле. Два часа с перерывами, то с правого, то с левого борта слышался зловещий скрежет, леденящий кровь. Наконец все стихло. По всем расчетам «Малютка» миновала минное заграждение, однако какое-то время она продолжала все так же осторожно двигаться вперед. Прошло еще двадцать минут. Ни одного касания. Потом, соблюдая все меры предосторожности, лодка всплыла на перископную глубину.
И опять потянулись томительные часы. «Малютка» медленно двигалась вдоль берега, на мгновение поднимая перископ. В сумерках она всплывала. Тогда несли сигнальную вахту. И вот однажды вечером вахтенный старшина 1-й статьи Иван Овсянников доложил с мостика:
— Вижу катер! Курсовой… Дистанция…
— Все вниз! — приказал командир и, когда Овсянников скатился по трапу, скомандовал:
— Срочное погружение!
Через некоторое время Хрулев поднял перископ и вздохнул, словно охотник при виде уток, плывущих по озеру. За катером, идущим несколько мористей, шел транспорт.
— Боевая тревога!
На лодке установилась такая же напряженная и чуткая тишина, какая была два месяца назад, когда М-105 выходила в свою первую атаку. Она и на этот раз, казалось, не торопилась, подворачивала то вправо, то влево. Наконец, прозвучали команды: «Аппараты — товсь!», а через две секунды: «Пли!»
В торпедный аппарат из-под боевого клапана стремительно ворвалась тугая струя сжатого воздуха. Командир опустил перископ. Толчок, еще толчок.
— Торпеды вышли! — доложил Руссков.
Освободившись от грозного груза, лодка стремится вверх. Голубев строго смотрит на Дьячкова. Боцман уже успел переложить рули чуть ли не полностью на погружение и поторапливает трюмного машиниста Николая Господченко. Тот заполняет цистерну быстрого погружения и принимает воду в носовую — дифферентную. Хрулев увеличивает обороты, разворачивается на глубине.
Взрывов пока не слышно.
«Только бы враг не заметил белого следа торпед, — думает Хрулев. — Отвернет, и они пройдут мимо».
Стрелка отстукивает секунды. Вот и расчетная цифра. Пора бы!
Наконец донеслись два глухих взрыва. Хотелось уйти сразу как можно дальше. Место, откуда лодка дала залп, противник мог засечь.
И в самом деле, Демьяненко доложил, что с левого борта — курсовой сорок — шум винтов, пеленг быстро меняется на нос. Противолодочный корабль заходит в атаку. И не один.
— Над нами три катера! — Григорию Демьяненко не удалось скрыть тревогу в голосе.
— Спокойно!
Лодка развернулась на север. За кормой, совсем близко, рванула первая серия бомб, вторая прошлась по правому борту, третья — чуть спереди, слева.
Одна серия бомб громыхнула совсем близко. Демьяненко помотал головой, в ушах у него стоял сплошной звон. С трудом он поднялся, сел, еще плотнее прижал головные телефоны.
При каждом взрыве, и близком, и далеком, торпедист Сафонов откладывал спичку в сторону — так он считал количество глубинных бомб, сброшенных на лодку.
— Внушительная симфония, — тихо проговорил Руссков, прислушиваясь к бомбометанию. И, взглянув на Сафонова, спросил:
— Коробка?-то хватит?
— Хватит. А не хватит, есть второй.
— Тогда давай считать вместе, — Руссков потянулся было за коробком, однако Дмитрий сердито отмахнулся:
— Не мешай!
Рванула очередная серия. Будто кто молотом ударил по корпусу. Потух свет. Включили аварийный. Хрулев приказал осмотреться в отсеках.
«Малютка» пока избегала прямых попаданий. Однако и близкие разрывы были чрезвычайно опасны.
Время от времени вражеские катера стопорили ход, стараясь дать возможность своим акустикам точнее определить, в каком направлении движется советская лодка, где она находится в данный момент. Но и на «Малютке» тут же выключали электромоторы, и она некоторое время шла по инерции.
На какое-то время и на воде, и под водой наступала тишина. Потом сверху снова доносился шум винтов, и очередная серия глубинных бомб взрывалась то справа, то слева, то по корме. «Челябинский комсомолец» тотчас резко менял курс и глубину. Преследование продолжалось несколько часов. Наконец шумов почти не стало слышно. Хрулев обрадовался: вот-вот должны оторваться.
Он с нетерпением взглянул на часы:
— Ого, сколько времени прошло! Шума, кажется, совсем уже нет, что скажешь, Демьяненко?
Но М-105 всплыла лишь через час… Хрулев приник к окуляру. Горизонт был чист.
Новый, 1944 год экипаж «Челябинского комсомольца» встретил вдали от родных берегов и преподнес фашистам хороший «подарок» — разворотил борт транспорта.
— Ай, да молодцы, — похвалил Колышкин моряков, когда лодка вернулась на базу. — Только так и надо «чокаться» с врагами — торпедами.
Так «чокаться» хотелось чаще. «Малютка» брала с собой всего лишь две торпеды, выстреливая ими одновременно. После каждого залпа приходилось возвращаться на базу, чтобы зарядиться, взять запас горючего, провизии, дать возможность отдохнуть экипажу.
В одну из таких вынужденных пауз Хрулева хотели перевести на большую лодку. Но в штаб бригады вовремя явилась целая делегация с «Челябинского комсомольца» и упросила оставить командира.
— Твоя работа, Виктор Николаевич? — недовольно спросил на утро Колышкин.
— Сами узнали, пошли без разрешения, — ответил Хрулев.
— Ну, а как ты смотришь?
— Оставьте на «Малютке».
— Это почему же?
— Слово я дал уральцам, что буду воевать на ней до полной победы.
— Слово, говоришь?.. Аргумент веский. Они хозяева корабля. Кстати, подарки-то роздали?
— Роздали. Поблагодарили в письме.
Речь шла о подарках, присланных с Урала экипажу «Челябинского комсомольца».
И, неожиданно меняя тему разговора, Колышкин спросил:
— Слышал, сын к тебе приехал?
— Позавчера.
— Сколько ему лет?
— Четырнадцать. Просится в юнги.
— А на какую лодку хотелось бы определить? Кстати, как его звать?
— Валентином.
Хрулев на какое-то время задумался. Лучше было бы его взять к себе, но Колышкин вряд ли согласится. Семейственность, то да се. А какая тут, спрашивается, семейственность — воевать, что называется, бок о бок. Словно отгадав его мысли, командир бригады сказал:
— К себе не проси. Избалуешь.
— Так уж и избалую?
— Не ты — подчиненные. Кто по головке погладит, кто конфеткой угостит. Направим-ка его в дивизион Лунина. Лодки там большие, есть чему поучиться малому. Ну-ну, не обижайся. Есть чему поучиться и у отца. Но…
И Колышкин сделал жест, который говорил: «И рад бы, да не могу. Ты уж извини…»
На другой день Лунин получил письменный приказ командира бригады о зачислении Валентина Хрулева юнгой. Прежде чем назначить паренька в экипаж, командир дивизиона решил побеседовать с ним, попросил, если позволит время, прийти и отца. Время нашлось, и Хрулевы в назначенный час явились к комдиву. Пожимая руку Хрулеву-старшему, Лунин одобрительно взглянул на сына.
— Значит, моряком хочешь стать? В море-то раньше бывал?
— Ходил с папой. До войны еще.
Лунину понравился ответ — короткий и правильный, с точки зрения морской терминологии. Именно ходил, а не плавал. Плавают утки на озере, а военные корабли ходят.
— Расскажи-ка о себе. С какого меридиана прибыл?
— С Урала.
— Откуда именно?
— Из Свердловска.
Лунин потрепал паренька за непокорный вихор и, обращаясь к Хрулеву-старшему, весело проговорил:
— И везет же тебе, Виктор Николаевич! И корабль у тебя уральский, и сын оттуда приехал.
— В эвакуации там был, — пояснил отец.
— Понимаю, — Лунин взглянул на Валентина на этот раз почему-то строго и проговорил, как бы рассуждая сам с собой:
— Так вот и кончается детство. — С минуту помолчав, комдив тихо и тепло промолвил: — Пойдешь на подводную лодку «Ка-двадцать один». Людей там знаю хорошо. Избаловаться тебе, дружочек, не дадут.
В Полярном никого не удивишь морской формой. Но когда через неделю Валька надел тельняшку и бушлат, сшитые на заказ и точно пригнанные по его росту, все поневоле останавливали взгляд на мальчишке: уж очень ладно сидела на нем форма. Вот только ботинки не нашлись по ноге, чуток великоваты.
— Смотри, чтоб мне не пришлось краснеть! — напутствовал Вальку отец перед тем, как отправиться в очередной поход. — Служи, сынок, честно. Кривить душой моряку нельзя, море этого не любит. Ну, до свиданья!
Отец обнял сына и по сходням перешел на «Челябинский комсомолец», стоявший у причала. Заработали моторы. Валька долго смотрел вслед удаляющейся лодке, махая маленькой бескозыркой.
Через сутки «Челябинский комсомолец» пришел на хорошо знакомую боевую позицию — на Варангер-фьорд. Семь дней и ночей корабль терпеливо ожидал гитлеровского конвоя. И вот издалека донесся шум винтов. Случилось это ночью. Лодка находилась неподалеку от берега, и Хрулев пришел к выводу, что надо атаковать врага в надводном положении. Такое решение было продиктовано точным расчетом, многочисленными наблюдениями, которые командир успел накопить.
В темноте советская лодка сливалась с береговой линией и ее трудно было заметить даже вблизи. К тому же, как давно убедился Хрулев, фашистские дозорные, выставленные на палубах, смотрят обычно в сторону открытого моря, ожидая нападения в первую очередь оттуда. В сторону берега — куда меньше внимания. Ведь до него — рукой подать.
На этой психологической тонкости и решил сыграть Хрулев. Не всегда же рвется там, где тонко. Он тихо перебросился с помощником двумя-тремя фразами, и, нагоняя одна-другую, понеслись по отсекам негромкие, но четкие команды. Выпустив торпеды, «Малютка» быстро развернулась к берегу. Она находилась по-прежнему в надводном положении. Хрулев не спускал глаз с транспорта, по которому выпустил торпеды. Темнота скрыла белый след от торпед. Наконец взметнулось пламя огня и дыма, похожее на верблюжий горб, и раздался мощный взрыв. Торпеды, видимо, одновременно ударили в борт. Григорий Демьяненко, присвистнув, даже снял телефоны и помотал головой, на секунду оглушенный взрывом.
В свете огня было видно, как немецкие сторожевики, похожие на стаю гончих, кинулись в сторону открытого моря. Демьяненко вновь натянул головные телефоны.
— Бомбят! — доложил он.
— Вижу! — отозвался Хрулев.
Но вот сторожевики вернулись к тонущему судну и стали спешно спасать людей, мечущихся по накренившейся палубе и плавающих неподалеку от транспорта, который, высоко задрав нос, проваливался кормой вниз.
Когда судно скрылось под водой, сторожевики ушли.
— Це гарно у тибя получилось! — радостно потирал руки Петренко, обращаясь к врагу. — Впридь з нами не шуткуй.
— Видно, подумали, что нарвались на мину, — рассмеялся Хрулев. — А может быть, спешили за транспортом?
— Та ни! Якой там транспирт. Нарвались на мину, и, возможно, свою, як неразумная дытына. А бомбы бросали швидко, шоб успокоить совесть. Здорово провели нимцив!
Помощник командира лодки Ф. Петренко.
Вот и родная гавань. На пирсе: Головко, Колышкин, Морозов и чуть в сторонке Валька Хрулев. «Челябинский комсомолец» произвел орудийный выстрел. Валька гордо посмотрел вокруг.
Головко поманил его. Юнга подбежал, козырнул.
— Встань рядом с нами, — ласково предложил адмирал.
Головко внимательно выслушал доклад командира лодки, поздравил с потоплением большого транспорта и попросил представить всех, кто достойно вел себя в походе.
— Отличились все матросы, старшины, офицеры, — твердо заявил Хрулев.
— Значит, всех и представьте.
— А теперь, — сказал Головко, — пусть сын тебе расскажет о своих успехах.
Только поздно вечером Хрулевы остались вдвоем. После того, как экипаж помылся в бане, поужинал, Виктор Николаевич привел сына в свою комнату.
— Ну вот, — сказал отец, смахивая пот со лба, — наконец-то я освободился и готов тебя выслушать. Рассказывай.
— А чего рассказывать… В поход не пустили.
— Правильно сделали. Прежде чем отправиться в поход, надо стать специалистом.
— А я учусь…
— Ну и как? Довольны тобой?
— Мной-то довольны. Я недоволен.
— Чем же это?
— Хочу стать торпедистом, а учат на электрика, — пожаловался Валька, — затирают.
Виктор Николаевич внимательно, с укоризной посмотрел на сына.
— Садовая твоя голова! На подводном корабле нет второстепенных специальностей, запомни раз и навсегда. Без электричества, брат, и под водой не поплывешь.
— Мне уже объясняли.
— А ты мимо ушей пропустил. Кто тебя обучает?
— Дядя Саша.
— На флоте нет дядей. Звание, должность, фамилия?
— Командир отделения старшина первой статьи Матюшин.
— Придется попросить его, чтобы построже был с тобой.
— Он и так слишком строг. Физику заставляет зубрить, раздел об электричестве.
— Ну что ж, ученье — свет, — сказал отец, улыбнувшись.
Вошел Фисанович.
— С благополучным тебя возвращением! — весело воскликнул он с порога. — А это кто? Сын? Давай тогда знакомиться. — И Фисанович, как взрослому, протянул Вальке руку. На груди у него горела Золотая Звезда, и юнга с удовольствием обменялся рукопожатием с Героем Советского Союза.
— Откуда ты, такой орел?
— С «Ка-двадцать один», с большой крейсерской, — уточнил Валька и со вздохом признался: — В походе я еще не был. Но обещали в следующий раз взять.
— Обещали — значит возьмут… Ну, и как твои успехи? — обратился Фисанович к Хрулеву-старшему.
— Потопили транспорт… А у тебя?
— Тоже пустили на дно. Солидная такая посудина. На семь тысяч тонн.
Когда Фисанович возвращался на базу, они подолгу беседовали с Хрулевым. Вот и на этот раз поговорили, посмеялись, пожелали мальчишке побыстрее «оморячиться».
— А я знаю о вас стихотворение, — сказал Валька Фисановичу. — Хотите прочту?
Валька сделал шаг вперед и оказался на середине комнаты. Встряхнул головой, словно на сцене, и, слегка волнуясь, начал читать.
Фисанович, смеясь, зааплодировал.
— Браво, браво! Слышь, Виктор, — обратился он к Хрулеву-старшему.
Вечерами Фисанович пишет книгу «История «Малютки» — под таким названием она будет издана позже. Поэтому Виктор Николаевич возвращается домой попозднее, чтобы не мешать другу.
В середине марта 1944 года М-105 ушла в очередной поход. На этот раз экипажу было приказано занять позицию в Перс-фьорде. Три дня курсировали вдоль берега. 19 марта исполнялась годовщина, как на корабле поднят военно-морской флаг, и Хрулев накануне вечером попросил Сафонова приготовить праздничный ужин.
— Сделаю, — пообещал тот. Потом многие шутили, что в памятную дату кок угостил ужином экипаж, а «завтраком» — немцев.
Дело было так. На рассвете Демьяненко услышал шум винтов. Вскоре из-за мыса показался вражеский конвой: три транспорта и девять сторожевиков. Низко над ними появились два воздушных самолета типа «арадо». Высоко в небе кружило еще пять самолетов противника.
Через десять минут лодка развернулась и легла на боевой курс. Хрулев поднял перископ и тут же опустил, крякнув от досады: борт облюбованного им для удара транспорта закрывал сторожевик. Выждав с полминуты, командир снова осмотрел горизонт.
— Ага, второе судно приближается к перекрестию. Какое же расстояние до транспорта? — в раздумье шептал Виктор Николаевич, опуская перископ.
В притихших отсеках время тянулось томительно долго. Сафонову казалось, что лодка маневрирует уже по крайней мере час. Сегодня он будет производить залп. Так сказал старшина команды Руссков. И Сафонов стоял у торпедных аппаратов, замерев и дрожа от нетерпения.
Между тем Хрулев вновь взглянул на море и удивился: окрест бушевала метель, скрыв очертания транспорта.
Но вот мелькнул борт вражеского судна. «Челябинский комсомолец» повернул градусов на десять влево. И наконец в первый отсек полетела долгожданная команда:
— Аппараты — пли!
Бурным горным потоком зашумел в торпедных аппаратах воздух, выталкивая длинные стальные сигары, начиненные взрывчаткой.
— Торпеды вышли! — доложил через несколько секунд в центральный пост Сафонов.
И тотчас поступила команда уходить на глубину. Николай Господченко заполнил цистерну быстрого погружения.
В центральном посту равномерно раздавались доклады боцмана:
— Десять метров, пятнадцать, двадцать…
— Продуть быструю! — командует командир.
Продули.
— Двадцать пять, сорок… — продолжал докладывать боцман.
Лодка наконец остановилась на нужной глубине и, развернувшись, двинулась в направлении, обратном движению конвоя.
Словно эхо разнеслись по отсекам протяжные взрывы: один, второй.
Больше двух часов отрывалась М-105 от преследовавших сторожевиков. Они бомбили на этот раз особенно яростно, у Сафонова не хватило коробка, и он перекладывал спички уже по второму кругу. Вода тугими и сильными ударами остервенело била в борта. Подводный корабль то замирал, когда наверху становилось тихо, то резко отворачивал в сторону, когда глубинные бомбы рвались совсем близко.
Наконец шум винтов стих. Что, сторожевики ушли? Оставили лодку в покое? Как знать? Скорее всего, они затаились, надеясь, что в конце концов подводный корабль даст о себе знать. Однако нервы у противника не выдержали: сторожевики включили двигатель и начали утюжить море, сбрасывая в него очередную порцию глубинных бомб. Оставив один конвойный корабль, сторожевики спешат вдогонку поредевшему конвою. Но на «Малютке» ни в центральном посту, ни в отсеках об этом ничего не знают. Им только позже донесет наш наблюдательный пост, спрятанный на скалистом берегу и видевший, как опускалось под воду с большим дифферентом на нос транспортное судно, и как яростно метались потом противолодочные корабли.
Стало душно. Очень медленно движутся стрелки часов, кажется, что они застыли на месте. Глотнуть бы свежего воздуха, и больше ничего не надо. О, как дорог и необходим сейчас хоть один глоток чистого воздуха!
Тяжело и учащенно дышит Сафонов, Руссков, наоборот, забирает воздух, высоко вздымая грудь. Данченко похож на рыбу, вытащенную на берег: открывает рот широко и медленно.
Командир корабля обходит отсеки. Его встречают вопросительные, а кое-где и умоляющие взгляды: «Когда?»
— Потерпите, — тихо говорит Хрулев. — Скоро.
И тут снова раздались взрывы бомб.
Силы покидали краснофлотцев. У них в глазах плыли красные круги. Голова у каждого налилась свинцом. Хотелось спать…
Владимир Краснов и Александр Гуторов борются со сном. Как рулевым и трюмным, им никак нельзя забыться: вот-вот поступят команды, по которым они должны будут включить электромоторы.
— Надо держаться, — шепчет Краснов. — Слышишь, Саша!
— Держусь, товарищ старшина!
Гуторову вспоминается митинг: состоялся он ровно год назад. Тогда моряки принимали лодку и давали торжественное слово оправдать доверие уральцев, беспощадно бить врага на море. Вот и пробил трудный час. Не первый и, видимо, не последний.
Слипаются у Гуторова веки, и мысли начинают путаться. Но он что-то тихо шепчет, отгоняя сон.
Николай Хомутов, секретарь комсомольской организации экипажа, заменивший Ивана Корчму, который уехал учиться, вместе с новым секретарем партийной организации Василием Дьячковым подбадривают моряков и дружескими взглядами, и теплыми словами, и крепкими рукопожатиями.
Было уже близко к полуночи, когда «Челябинский комсомолец» оторвался от преследования и на малых оборотах пошел в сторону открытого моря. Больше не бомбили. Сторожевик, видимо, ушел догонять свой конвой.
Когда всплыли, Хрулев отдраил люк. Внутрь хлынул свежий поток воздуха, заструился по отсекам. Как только Сафонов отдышался, Руссков требовательно сказал:
— Праздничный ужин за нами.
— Ведь уже ночь…
— Не беда. Засучивай-ка рукава, начнем готовить.
На другой день Совинформбюро сообщило в газетах, что в результате комбинированных торпедно-бомбовых ударов по конвою противника в Баренцевом море потоплены два немецких транспорта общим водоизмещением 10 000 тонн и два сторожевых корабля. Один из этих двух транспортов был пущен на дно уральской «Малюткой».
Первая страница флотской газеты.
Из Челябинска пришли поздравительные письма от рабочих, колхозников, учащихся, прослушавших очерк о родной подводной лодке по радио.
«Гордимся вами, герои… — писала Нюра Смородина. — А моя бригада досрочно выполнила квартальный план выпуска продукции. Будем считать, что победили и вы, и мы».
Теплую весточку послал подводникам Афанасий Черноиванов. Он рассказал о делах на селе.
«Снег уже стаял, не сегодня-завтра выйдем пахать, а там и сеять. У вас, моряков, штормовая волна, у нас, уральцев, трудовая. Однако она тоже крута и могуча, эта волна, фашисты на себе чувствуют. И ваши победы — еще одно тому свидетельство».
Что верно, то верно. Подводная лодка «Челябинский комсомолец» как в 1943, так и в 1944 году держала первенство среди «малюток» Северного флота по тоннажу судов противника, пущенных на дно. Она потопила шесть фашистских транспортов общим водоизмещением 37 тысяч тонн.