ГЛАЗА, ГЛАЗА… (Продолжение первой главы)

ГЛАЗА, ГЛАЗА…

(Продолжение первой главы)

Операция длилась более часа. Щадящая… В самом деле, операционный стол напоминал мне домашнюю кушетку с мягким подголовником — лежи, отгоняй от себя усталость, только не засыпай. И хирургические инструменты будто не прикасались к больному глазу, щадили его. Лишь в конце операции, когда накладывался шов, на роговице повыше зрачка почувствовал словно несколько комариных укусов. Все просто и безболезненно. Напрасно боялся… Боялся самого себя.

Выезжая из операционной, ощутил присутствие жены, улыбнулся ей, разумеется, одними губами — глаза вместе с бровями и подстриженными ресницами были спрятаны под целыми копнами тампонов и бинтов, — но она, вероятно, не поверила моим улыбающимся губам, прошептала тихо-тихо:

— Сердце, как сердце?..

Я показал ей большой палец.

Сию же секунду операционная сестра предупредила меня:

— Никаких лишних движений… Трое суток лежать вот так. Ни в коем случае не крутить головой, иначе загипсуем до самых бровей. Кормить будем бульончиком через трубку.

Операция щадящая, а режим после нее беспощадный. Лежать трое суток без движения. Темнота и неподвижность…

Моего терпения хватило лишь на одни сутки. Руки жены, затем дочерей и сына, дежурящих возле меня, на вторые сутки стали раздражать меня до предела. Не дают пошевелить головой ни вправо, ни влево, хоть реви. Даже сонного держат неотступно. Казнители… Захотелось курить. Так захотелось, что вот-вот разразится кашель. А кашлять нельзя. Кашлянешь — и шов на глазу разойдется. Уговорил сына. Он дал мне затянуться раз, другой… И надо же, в этот момент заглянула в палату дежурная сестра. Поднялся переполох.

В коридоре, перед дверью палаты, нарастало шарканье ног, слышался шепот, но никто не решался войти. Я готов был вскочить, распахнуть двери и сказать: «Входите или убирайтесь отсюда подальше, шептуны!..» Вскочить действительно хотелось, однако рука сына легла на грудь двухпудовой гирей:

— Лежи…

Рядом с ним звякнула какая-то склянка, похоже, шприц в тарелке. И голос:

— Что случилось?

По голосу узнал: это мой хирург.

— Ольга Георгиевна, без курева меня задушит кашель.

— От кашля у нас есть таблетки. И сейчас сделаем один укольчик, — сказала она.

— И после этого можно будет сходить в курилку? Вот спасибо, — схитрил я.

— Завтра.

— Снимете повязку?

— Завтра.

— До завтра не вытерплю, не выдержу.

— После укола будет легче.

И все же я не выдержал. Утром после каменного сна крутнул головой. И, не почувствовав боли в оперированном глазу, спустил одеревеневшие ноги на пол, чем огорчил, кажется, до слез Ольгу Георгиевну. В полдень она сняла повязку с моих глаз. Левый принял свет затемненной комнаты с болью в затылке, правый разучился моргать, мешал шов, и перед зрачком покачивалось сдвоенное лицо хирурга.

— Ну как? — спросила она.

— Нормально, — ответил я.

Такой ответ смутил ее, ибо она видела, что до нормального еще далеко, и, помолчав, сказала:

— А вот и ненормально, но сдвоенное изображение пройдет дней через пять.

И мне стало стыдно, будто уличен во лжи. «Перед врачами надо быть как на исповеди, ведь и самообман равнозначен уходу от самого себя».