ГЛАЗА, ГЛАЗА… (Продолжение первой главы)

ГЛАЗА, ГЛАЗА…

(Продолжение первой главы)

…Прошел год. И вдруг телеграмма из клуба любителей стендовой стрельбы в Балашихе — тут рядом, под Москвой:

«Сергееву… Телеграфируй согласие выезда Азовские плавни».

Это мои друзья охотники напоминали о себе.

Я ответил: «Не могу».

— Почему? — запросил один из них по телефону.

— Еще не научился стрелять с левой руки.

— Значит, правый всерьез отказал?

— Отказал… Смотрю прямо, но вижу только правое плечо. Может случиться такая же история и с левым, — пояснил я.

— Не допустим, — категорично заверил меня друг и, помолчав, посоветовал пробиться на прием к профессору Федорову: — Он тоже охотник, ветеранов войны принимает в первую очередь. Это «глазной бог». Впрочем, я сейчас же позвоню его друзьям — пусть наседают на него без отступлений. Понял?

— Мне отступать некуда, — ответил я. — Глаукома перекидывается на левый глаз.

— Ах, так… Тогда сиди дома до завтрашнего утра. Подскочу к тебе на машине. Прошвырнемся на стенд, а там… посмотрим.

На стенде я выпалил дюжину патронов с левой руки, но ни одной тарелочки не разбил. С правой прикладываться не стал — стволы растворяются в туманной серости.

— Садись в машину! — скомандовал друг. — Поедем к Федорову.

О профессоре Федорове, о его методе лечения глаз, пораженных катарактой — затемнением хрусталика, — мне доводилось слышать разные толки: «Одержимый… Приживляет искусственные хрусталики… Осваивает новую технику… Экспериментатор…» Это как-то сдерживало меня прорываться к нему со своей глаукомой. Но вот он принял меня, что называется, во всеоружии. Невысокого роста, энергичный, чуть прихрамывая на правую ногу, он быстро провел меня к аппарату для обследования глазного дна, уточнил диагноз — травматическая глаукома — и объявил:

— На подготовку к операции даю сутки.

— Только сутки? — удивился я.

— Откладывать нет смысла. Послезавтра в одиннадцать ноль-ноль быть на моем столе. Займусь твоим левым лично. Охотники просили…

В этот момент я еще не знал, благодарить или сетовать на друзей охотников, — уж больно круто принял решение Святослав Николаевич. Но когда оказался в палате на шесть коек с такими же, как я, «глаукомщиками», мои сомнения рассеялись: все послеоперационные больные бодро перекидывались шутками, подсмеивались над своей робостью перед операционным столом, вспоминали музыку, которая звучала для них в ходе операции. Невероятно, операция с музыкой! Никто не хнычет. Почти все собираются «обмыть» расставание с глаукомой…

К полудню палата опустела. Четверо из шести выписались с направлением по месту постоянного места жительства. Не получил такого предписания только один. Его оперировали позавчера. Он лежал на самой большой кровати, поставленной возле окна. Огромный, грузный, дышал прерывисто, на глазах целые копны бинтов.

— К вечеру его тоже должны выписать. Ждем Святослава Николаевича, — сказала палатная медсестра, показывая глазами на кровать возле окна.

— А что с ним?

— Катаракта была. Теперь сняли. Новые хрусталики поставили. Ничего не видел шесть лет.

— Восемь, — уточнил тот.

Часа через два в палате появился Святослав Николаевич. Появился с группой ассистентов. Среди них были иностранцы, то ли англичане, то ли американцы. Профессор переговаривался с ними на английском языке, поясняя, что перед ними ученый-математик, который восемь лет приходил к студентам с поводырем, писал на доске формулы с помощью специальной линейки, а теперь он будет видеть.

— Так, Борис Маркович?

Больной ответил:

— Шутите, Святослав Николаевич.

— Шутить никому не запрещено. Но, похоже, вы не верите мне. Поднимайтесь.

Ассистенты помогли больному сесть, зашторили окно и принялись неторопливо снимать бинты и тампоны. Наступила тишина. Последнюю повязку снимал Святослав Николаевич, приговаривая:

— Тихо, тихо… Не спешите открывать веки… Вот так, так…

И вдруг невероятное: грузный Борис Маркович с удивительной легкостью вскочил на ноги, волчком повернулся, ощупывая руками свои бока, плечи, затем протянул ладони к затемненному окну, словно норовя поймать в горсть воздух, подносил руки к глазам.

— Свет, свет!.. Вот он, на моих ладонях, Святослав Николаевич, вот он, на ладонях!.. Или это сон?

Святослав Николаевич посмотрел на часы, ответил:

— Через пятнадцать минут по телевидению футбол «Спартак» — «Динамо». Держитесь не ближе трех метров от экрана.

— Я вижу яснее, чем до наступления слепоты.

— Так и должно быть… Мы вживляем просветленные голубые хрусталики. Голубые, — уходя, подчеркивал Святослав Николаевич. За ним последовали ассистенты.

Борис Маркович растерянно топтался на месте, метнулся к дверям, остановился, вернулся обратно к своей кровати и, ощупывая подушку, одеяло, тумбочку, подоконник, похоже, проверял увиденные предметы по привычке ощущениями. Не зря же говорят, что у слепых зрение перемещается в пальцы рук.

— Ух, ух, — выдыхал он. — Просветление… Просветление…

В палату вернулась сестра. Она увела Бориса Марковича к телевизору. А в моих ушах продолжали звучать его вздохи и радостные возгласы: «Свет, свет… Вот он, на моих ладонях!»

Значит, профессор Федоров умеет дарить людям такую радость — возвращать зрение. Буду надеяться и я…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.