ГЛАЗА, ГЛАЗА… (Продолжение первой главы)

ГЛАЗА, ГЛАЗА…

(Продолжение первой главы)

Я и сейчас содрогаюсь, вспоминая иглу шприца перед глазами.

После серии уколов исчезла сдвоенность предметов. Вместо десяти пальцев на одной руке я стал видеть снова пять. Тревожило другое — сокращение поля зрения. Причина — умирание зрительного нерва. Восстанавливать работу нервных волокон еще никто не научился.

И тут надо признаться: я сам виноват, не придавал значения периодическим приступам глаукомы. Она, коварная злодейка, зажимала нерв, душила его до потери чувствительности света. Затем слишком долго я тянул, избегал, увертывался от операции. Хитрил против себя. Теперь казнюсь…

Лечение в специальном санатории не давало ожидаемых результатов. Поле зрения продолжало сокращаться. Повышенное внутриглазное давление ускоряло этот процесс. Потребовалась повторная операция. Иначе обострение болей, ампутация глаза, замена его стеклянным протезом. Решился и на повторную. Но это не значит, что я шел вторично к операционному столу запросто, без волнений. Ничего подобного. Шел и вспоминал броски в атаку. Первый бросок незабываемый. Все последующие давались все труднее и труднее, потому что знал — постоянному везению верить нельзя. Так и случилось — поймал в голову осколок немецкой мины. То было в октябре сорок второго у подножия Мамаева кургана. Поймал, и теперь, через столько лет, тот осколок заставляет ложиться на операционный стол.

…Шла подготовка к отражению очередного наступления противника на северные склоны кургана. Я пробирался во вторую роту своего батальона. Мне предстояло проскочить в окоп боевого охранения. Уже приготовился подняться на бруствер и… запнулся. Нет, не запнулся. Чьи-то сильные руки схватили меня за ноги и сдернули на дно окопа.

— В чем дело?! — возмутился я.

Ротный наблюдатель, сдернувший меня на дно своей стрелковой ячейки, молча поднял над бруствером лопату, и она тут же со звоном отлетела назад. Наблюдатель, ничего не говоря, поднес ее к моим глазам. В полотне лопаты светились две свежие вмятины. Затем он поднял черенок лопаты, который через считанные секунды был расщеплен разрывной пулей: губительный, до предела плотный огонь вели гитлеровские пулеметчики. Подавить их должны были наши батареи, расположенные за Волгой. Ожидался залп «катюш» в момент появления гитлеровцев на нейтральной. Но об этом не знали бойцы из боевого охранения, которых следовало отвести назад до залпа. Посылать за ними кого-то вместо себя я не собирался. Но наблюдатель, зная скрытый ход к боевому охранению, по-прежнему ничего не говоря, пополз вперед. Я за ним. Он будто нечаянно дважды ударил меня ногой по каске: дескать, отстань. Каска слетела с моей головы, но я не отстал от него.

Добрались до боевого охранения. До начала удара нашей артиллерии остались считанные минуты. Торопливый отход боевого охранения заметили вражеские минометчики. Мы были уже в лощине, но и здесь нас достали мины.

Осколки немецких мин злые. Они разлетаются настильным веером и скребут, скребут землю. Как бы плотно ни прижимался к земле, от них трудно уйти невредимым. Командир боевого охранения и мой молчаливый проводник ползком поволокли меня к воронке от бомбы.

— Прочь! Прочь! — заорал я.

И они, кажется, обрадовались тому, что я не потерял сознание и подсказываю верное решение — не группироваться возле меня, не превращать себя в легкоуязвимую цель. Следовало готовить людей к решительному броску из зоны огня.

Они так и поступили.

В медпункте фельдшер бритвой очистил левую сторону моей головы от слипшихся волос, и вскоре на мою ладонь лег буроватый осколок. Он был похож на расплющенный желудь с колючими краями. «Благо плашмя пришелся, — сказал фельдшер, — иначе могло быть хуже…»

Рана была засыпана белым стрептоцидом, и через сутки я вернулся в строй.

Тогда я не думал и не мог предполагать, что тот гадкий осколок заставит меня теперь так часто вспоминать его.

Повторная операция прошла без неожиданностей, хотя с большим нервным напряжением.

— Теперь будем строго соблюдать послеоперационный режим, — сказала Ольга Георгиевна.

Измучилась она, бедная, со мной.

Через месяц стало ясно, что сокращение поля зрения приостановилось. И меня снова потянуло в Сибирь, в родную тайгу.