6

6

По закону чекистской чести и совести, я считал арест Чарустина преждевременным. Мы не утвердились во мнении, что он изменил Родине, согласился сотрудничать с врагом и катастрофа на нефтепроводе — дело его рук.

Если поверить показаниям Фишера, то западногерманская разведка завербовала советского инженера Чарустина, имеющего доступ к промышленным секретам. Вербовка такого агента — большая удача. Он может работать годы, поставляя секретную информацию, ценность которой во много раз превышает эффект от диверсии. Если рассматривать пожар на нефтепроводе как диверсию, то диверсия эта, конечно, не из значительных. Если встать на позиции БНД, то ее руководители в данном случае действовали крайне расточительно. Диверсия или несчастный случай привлекают ко всем лицам, прикасавшимся к строительству нефтепровода, повышенное внимание, что может привести к разоблачению агента.

Диверсия и вербовка. Поначалу это завязывалось в один узелок, теперь, когда мы узнали некоторые подробности о вербовке, этот узелок развязывался и одно с другим не сходилось.

— Что же делать?

Еще раз допросить Фишера? Я высказал руководству свое желание встретиться с Фишером, но особых надежд на эту встречу не возлагал. Не верить его показаниям особых оснований не было. Гертруда — вот кто еще мог бы подтвердить или опровергнуть показания Фишера. Но она живет в ФРГ и ее не допросишь.

Вечером я вышел пройтись по городу. Город незнакомый, но расположение главных улиц я уже знал. Мне было все равно куда идти, но влекло меня к Чарустину, к дому, где он жил.

Стандартный типовой дом нового жилого квартала. Внизу — гастроном. Я зашел в магазин, осмотрел прилавки, вышел. В сквере возле дома присел на скамейку. Посреди сквера детская площадка. Там резвились самые маленькие жители дома. Качались на качелях, возились в ящике с песком. Я смотрел на окна дома. Здесь он живет, здесь его мир, здесь он остается один на один со своей совестью.

Мои товарищи работали, собирая все, что можно было узнать в короткий срок, об этом человеке. Мы не обошли вниманием и подсказки Баландина. В институт, где Чарустин защищал диссертацию, поехал наш сотрудник выяснить все что можно об этой диссертации. Консультировались наши товарищи и со специалистами, пытаясь выяснить, что могло быть основой конфликта между куратором и Чарустиным в московской аспирантуре. Нам надо было понять этого человека. Что могло привести его в объятия Фишера?

Я задумался и не услышал шагов. Раздался знакомый голос.

— Вы ко мне, товарищ Дубровин?

Я оглянулся. Передо мной стоял Чарустин. Высокий, седой человек с усталыми карими глазами. Он осунулся за эти дни, и даже угасла та тревога, которую я приметил у него на пожаре.

Неладно получилось, что он застал меня возле своего дома, я не собирался за ним следить.

— Да вот, выдался свободный вечер...

Чарустин сочувственно улыбнулся.

— И вечер и день, я всегда в вашем распоряжении. Я ждал.

— Вы ждали?

— Ждал! Мне известно, что Баландин настаивает на том, чтобы расследованием занялось ваше учреждение. К тому же у следователя прокуратуры я уловил некий оттенок, подозрительности.

Он сам шел к нам навстречу? Это всегда интересно. Что это? Попытка разведать боем, что нам известно? Обычное в таких случаях нетерпение?

— Вы один? — спросил Чарустин.

Задавая этот вопрос, не высказал ли он опасение, что мы пришли за ним?

— Один.

— Неофициальный допрос?

— Нет, расследование ведет прокуратура. Баландин действительно сделал нам некоторые представления. Но это же объяснимо, Василий Михайлович... Такое несчастье...

— Чем обязан я вашему визиту? — сухо и даже вызывающе сказал он.

Визита не было. Не объяснить же Чарустину, что ноги сами меня привели к его дому, а стало быть, и к этой встрече.

— Считайте нашу встречу случайной! — ответил я Чарустину.

Он грустно усмехнулся.

— Наш город невелик, вы приметны. Поверьте, я не вижу ничего необычного в том, что катастрофой заинтересовалось ваше учреждение. Я рад, что встретил вас... Случайно! Я знаю, что у вас побывал Баландин. Он об этом всех оповещал. Я ждал вызова — вызова нет. Самому идти как будто бы и незачем... А надо бы! Надо! Баландин у вас побывал, в этом есть особенный смысл!

— В чем же вы видите здесь особенный смысл?

— Мне кажется, что Баландин решил меня уничтожить... Мне надо бы с вами объясниться, поскольку вы причастны к расследованию причин катастрофы.

— Технические вопросы, товарищ Чарустин. Технические вопросы...

Чарустин искоса посмотрел на меня и предложил:

— Может быть, вы зайдете ко мне? В технических вопросах я могу быть полезен.

Пришлось принять приглашение.

Квартира на третьем этаже. Две комнаты. Мы прошли в кабинет. Вдоль стен книжные стеллажи. Письменный стол не очень просторный, да их сейчас и не делают массивными. Над книжными полками несколько эстампов. Над письменным столом фотография двух ребятишек: мальчик и девочка.

Я мгновенно все это обежал взглядом и... Я не мог скрыть своего удивления. На столе стояла фотография. Точное повторение фотографии Гертруды, присланной нам органами безопасности ГДР.

Признаюсь, к такому варианту я был не подготовлен.

Вежливый хозяин пропустил меня вперед, поэтому он не видел моего лица в тот момент, когда я заметил на столе фотографию.

Мы сели к столу. Я попросил листок бумаги и высказал предположение о наличии подземного хода под нефтепроводом.

Чарустин внимательно слушал. Какого-либо облегчения я не заметил у него. Он не ухватился, как утопающий, за эту соломинку.

Когда я кончил, он с сомнением покачал головой.

— Легенда о подземных ходах возле монастырей — явление распространенное. Вы утверждаете, что есть документы о подземных ходах именно в этом монастыре. Может быть... Были, вероятно. Но это четырнадцатый век. С тех пор минуло более шестисот лет. Предполагаемый подземный ход лежит в пойме реки. Давайте прикинем, какой слой песка могла нанести за шестьсот лет Талица. Она только на вид скромная речушка... Я ее видел и в дни разлива...

— На откосах видны камни. Можно предполагать, что она бежит по каменистому кряжу...

Чарустин покачал головой.

— Кремниевые прожилки и не более того. Песок. Талица в древности, вероятно, в меловой период, была дном моря. Вообще огромные площади этой области в меловой период были покрыты морем. Отсюда и пески. И не только по руслу Талицы. Со времен татарских нашествий здесь вырубаются леса. В петровские времена отсюда брали дуб и сосну. В прошлом веке разорившиеся помещики продавали лес на выруб. Пески не дремали, они тихо накатывались под ветрами, которым открыло дорогу безлесье.

Чарустин начал что-то подсчитывать на бумажке и вдруг остановился. Внимательно посмотрел на меня, и по бумаге опять побежали цифры. Карандаш сломался от сильного и, пожалуй, нервного нажима.

Он достал из кармана шариковую ручку. На листке выстроились в колонки цифры, пошла, в ход логарифмическая линейка.

Я смотрел на него, пытаясь угадать, всерьез все это или тонко рассчитанная игра?

— Я не хотел бы таких доказательств своей невиновности, — сказал задумчиво Чарустин. — Вам известно, какое обвинение выставляется прокуратурой?

— Мне известен акт технической комиссии... — ответил я уклончиво.

— В прокуратуре ход рассуждений сводится к тому, что я получил трубы некачественного металла... Слово «диверсия» не произнесено, но оно как бы повисло в воздухе. Мне легко было бы ухватиться за эту версию... но! Подземный ход в песчаном грунте поймы не мог сохраниться на протяжении шестисот лет. Это исключено. Что там произошло? Почему получился провал? Выводы технической комиссии относительно причин взрыва придется мне оспаривать.

— А каменная кладка?

— Она о чем-то говорит... Но о чем? Техническая экспертиза не упоминала о каменной кладке. Я буду настаивать на широких вскрышных работах. Может быть, что-то объяснит геолог... Но это все детали. Я отвечаю за эту аварию... Некачественный металл? Это я сразу и категорически отвергаю!

Я указал на листок бумаги.

— Что говорят ваши расчеты?

— Они приблизительны. Нанос песка должен составить за шестьсот лет... Это горы песка! Нефтепровод лежит значительно мельче. Но мы можем идти и от обратного. Мог быть нанос песка, а могло быть и смытие песка. Тогда бы подземный ход открылся и следы его исчезли бы еще в семнадцатом столетии...

— А каменная кладка?

— Она меня и сбивает. Нужны вскрышные работы...

Я встал. Чарустин проводил меня до двери. Визит окончился. Я медленно спускался по лестнице.

Портрет Гертруды? Что должно означать это? Он ее старше лет на двадцать с лишним. Портрет, конечно, дареный. Но это еще не обязывало поставить его на виду, на столе. Не для меня же он поставил его? Для тех, кто часто ходит в дом, для его приятелей это предмет интереса и прямых вопросов. Что он отвечает на такие вопросы? Любовь, разъединенная границами? Портреты переводчиц и просто приятельниц на стол не ставят.

Однако если состоялась вербовка, то никакой речи о чувствах быть уже не может. К тому же вступают в силу иные законы, а по этим законам привлекать внимание к Гертруде он не имеет права.

С Гертрудой связано важнейшее звено вербовки. Их свидания зафиксированы, и не только БНД и Фишером, но и его спутниками по поездке в ФРГ Даже имели место разговоры о странной их близости, о внеслужебных контактах.

Фишер или, скорее, те, кто с ним связан, могли дать совет Чарустину: поставить Портрет Гертруды на стол, афишировать связь с ней ссылкой на чувства. Любовь в общем-то не боится государственных границ. Они могли предполагать чей-то вопрос Чарустину о Гертруде. Фотография, да еще и с дарственной надписью, — готовый ответ на этот вопрос.

Стало быть, появление портрета на столе могло быть тонко рассчитанным ходом. Могло быть...