14

14

Наступил подходящий момент для очной ставки Фишера и Гертруды.

Первым ввели Фишера.

Когда к нему обращался следователь, Фишер буквально вытягивался навстречу каждому его слову.

— Мне хотелось бы, — начал я, — господин Фишер, уточнить некоторые детали ваших показаний.

Фишер вытянулся в мою сторону.

— Слушаю вас, господин следователь!

— Господин Фишер, правильно ли мы вас поняли? Вы изъявили готовность говорить вполне откровенно.

— Конечно, конечно, господин следователь! Полная откровенность. Полное признание. Никаких тайн от следствия. Я надеюсь, что полное признание смягчит мою вину. И что же у меня за вина? Сегодняшние мои действия? Прошлое? Прошлому уже более двадцати лет! За давностью смягчается наказание. Я действовал лишь по приказу...

— Господин Фишер, — перебил я его. — Мне стало известно, что на новой работе вы имели неприятности. Вами были недовольны ваши хозяева из федеральной разведки.

— Мной! Недовольны?.. А бывают ли эти господа кем-нибудь довольны?

— В чем-то у вас получился срыв. В чем?

Бесцветные, студенистые глаза уставились на меня. Он явно старается понять, откуда у нас сведения, что мы знаем.

— Я умею служить, — сказал он медленно. — Я службист, господин следователь, и горжусь этим. Я был всегда на хорошем счету у начальства. Если бы вы вдруг пожелали взять меня на службу, вы убедились бы в моей исполнительности. Я не понимаю, о каких неприятностях вы говорите. Скажите мне, господин следователь, прямо: что вы от меня хотите?

— Мы вас предупреждали, что нам нужна правда. Только правда! Вы нигде в своих показаниях не лгали?

— Вам надо, чтобы я изменил показания? Пожалуйста! Я откажусь, если это вам нужно...

Я поинтересовался, где мы могли бы найти доказательства вербовки Чарустина, кинофильм, о котором он рассказывал, и прочее.

— А разве мои показания не убеждают вас? — Фишер сказал это даже с некоторой издевкой. — Вы понимаете, господин следователь, что такие вещи не являются личной собственностью. Обратитесь к господину Шварцу. Вам известен его адрес. Возможно, он передаст вам этот документ.

— А почему бы и нет? — ответил я. — А пока мы обратились к Гертруде Ламердинг.

Фишер откинулся на спинку стула. Мы ждали, что он скажет. Он это понял и тоже молчал. Молчание затягивалось. Если бы он был уверен, что его показания не разойдутся с показаниями Гертруды, зачем бы ему сейчас так упорно молчать?

— Господин Фишер. Мы вам сейчас предоставим возможность изложить свои показания, касающиеся Гертруды Ламердинг, в ее присутствии.

— Я вас еще раз спрашиваю, господин следователь, какие вам нужны показания?

— Нужна правда и только правда!

— Эта формула для всех судов! И ни один суд не искал правды. Правда лишь то, что хотят считать правдой! Что вы хотите, господин следователь, считать правдой?

— Действительно ли вы засняли кинофильм, о котором говорили нам?

— Как вам нужно?

— Вы показывали правду или нет? Вот что нас интересует...

— Правду... — процедил сквозь зубы Фишер.

Мой коллега снял трубку и попросил привести Гертруду Ламердинг.

— Она арестована? — вырвалось у Фишера.

Ожидание длилось довольно долго, во всяком случае вполне достаточно, чтобы Фишер успел обдумать сложившуюся ситуацию.

Наконец послышались шаги за дверью, и в кабинет следователя вошла Гертруда.

Фишера словно ударило электрическим током. Гертруда поздоровалась, а он вдруг крикнул:

— Как ты сюда попала, как они тебя заманили?

Гертруда окинула его холодным взглядом и отвернулась.

— Я слушаю вас, — обратилась она к нам. — Это, вероятно, очная ставка.

Бледное, землистое лицо Фишера не могло изменять окраски, но вдруг он осунулся, сник и сгорбился. Несколько оправившись от волнения, Фишер ровным, спокойным голосом начал рассказывать. Он полностью повторил свои прежние показания.

И вот он, главный вопрос, ради которого и устроена очная ставка.

— Расскажите, Фишер, в присутствии Гертруды Ламердинг, каким образом вы засняли фильм... кадры, которые могли скомпрометировать инженера Чарустина и Гертруду Ламердинг?

— Я дал задание Гертруде Ламердинг соблазнить инженера Чарустина. Фотографирование велось...

Он замолк.

— Как велось? — воскликнула Гертруда. — Как велось? Вы расскажите, кто делал фотомонтаж, где вы взяли всю ту порнографию, которая вами была предъявлена Чарустину?

Кто из них говорит правду? Или, может быть, вся эта сцена искусно разыграна для нас, чтобы спасти действительно завербованного агента. Если считать, что она — агент федеральной разведки и все рассказанное о ее чувствах к Чарустину — сентиментальная выдумка, то и тут есть логика... Ну хотя бы в том, что она по служебной своей обязанности должна спасти Чарустина любой ценой.

Нет, Гертруда говорит правду. А Фишер поставил простейшую задачу. Как это раньше не пришло в голову мне и моим коллегам: это просто попытка оговорить, оклеветать человека.

Почему же именно Чарустина? И это объяснимо. Из-за него рухнула карьера, потеряны последние крохи с господского стола. Месть за провал!

Он вдруг поднял глаза на Гертруду и бросил ей:

— Вы, кажется, упрекнули меня, что я палач! Да, я палач! Я приводил приговоры в исполнение, а выносились они вашим отцом, Гертруда... Это не Ламердинг! Вы считаете своим отцом Эриха фон Ламердинга? Он убит в Сталинграде. Ваш отец жив, хотя вы и ваша семья его второй раз умудрились похоронить.

Фишер обернулся к моему коллеге.

— Пишите протокол. Я расскажу еще об одном псевдониме...

Двумя днями позже мне принесли одну из вечерних газет, издающихся в ФРГ. В газете сообщалось, что в автомобильной катастрофе погиб преуспевающий коммерсант Пауль фон Ламердинг, сын бывшего генерала Эриха Ламердинга, участника восточного похода.

Автомобиль Пауля фон Ламердинга марки «Мерседес-300» следовал в Гамбург. На окраине города в него врезался на полной скорости тяжелый грузовик. Пауль фон Ламердинг умер сразу, шофера грузовика не нашли. Он выскочил из кабины и скрылся.

Далее шло сенсационное повествование о семье Ламердинга, удивительно схожее с тем, что нам рассказал Фишер во время очной ставки с Гертрудой.