КРАХ ЗАРУБЕЖНОЙ «ФИРМЫ»
КРАХ ЗАРУБЕЖНОЙ «ФИРМЫ»
Марантиди хмуро смотрел в окно. В последние месяцы он стал сутулиться, в движениях его грузного тела появилась какая-то неуверенность, жирные, тщательно зачесанные назад волосы поредели. «Сдает милейший Аршак Григорьевич», — подумал Невзоров; он сидел в кресле, глубоко затягиваясь папиросой и искоса поглядывая на Марантиди.
— Да, глупейшая история, — вздохнул грек. — Конечно, мне следовало быть осторожнее — в городе орудуют бандиты. Но думаю, что все это не будет иметь последствий.
— Не разделяю вашей уверенности, — сказал Невзоров скрипучим голосом. — Сегодня утром у меня был Генрих Карлович. Грабителей удалось задержать. К сожалению, это произошло при свидетелях. Ваши вещи находятся в милиции.
— А черт, дернула же его нелегкая!
— Генрих Карлович не мог знать, что в вашем бумажнике находится шифрованная записка.
— Ну, этого не может знать и милиция!
— Не надо забывать о Дончека. Вы исходите из того, что за вами не следят. А если это не так? Тогда есаулу Ушакову лучше не показываться в Ростове… История довольно неприятная, Аршак Григорьевич.
— Зачем же брать наихудший вариант? — неуверенно возразил Марантиди.
— Это мое правило, и оно не раз выручало меня. — Невзоров пожал плечами. — Вы меня несколько удивляете, Аршак Григорьевич.
— Хорошо, что вы предлагаете?
— Ничего особенного — осторожность и еще раз осторожность. Систему конспирации придется менять.
— Сейчас это невозможно. — Марантиди отошел от окна, сел в кресло, закурил. — Вообще, не спешите с выводами, Григорий Петрович. Моя единственная за все годы оплошность не может скомпрометировать тщательно продуманную систему. До сих пор она действовала безотказно. Сегодня я вас познакомлю с оставшимися деталями. Думаю, вы придете к такому же выводу.
— Дай бог, — уже более спокойным голосом сказал Невзоров.
* * *
В ходе операции крайне важно было выяснить связь вражеского подполья юга с центром страны, и в Ростов приехал Роман Александрович Пилляр, работавший под непосредственным руководством Дзержинского. Зявкин рассказал ему все, что знал о Невзорове.
— Мне кажется, для него участие в операции — возможность не просто реабилитировать себя, а найти свое место в жизни.
— Вы правильно сделали, что дали ему эту возможность… Случай, конечно, исключительный — бывший враг в роли активного помощника Чека, — заметил Пилляр. — Но исключительность в нашей работе вовсе не дело случая. В целом Феликс Эдмундович доволен ходом операции. Что касается частностей, у нас есть несколько вопросов. Почему вы не установили, когда и кто конкретно завербовал Марантиди?
— Невзоров прямо этого вопроса не ставил, боялся его насторожить. Сам Марантиди пока отделывается общими фразами, вроде «хозяева вас разыщут».
— Надо создать такую обстановку, чтобы он назвал их именно сам. Как Марантиди поведет себя на следствии, это еще бабушка надвое сказала. Агенты тайных разведок боятся своих хозяев. Вы помните Коломатиано, который проходил по делу Локкарта? Когда у него в трости нашли список завербованных — казалось бы, уж ясное дело, крутить нечего, — он заявил, что эти люди оказывают ему коммерческие услуги, а номера им присвоены потому, что так легче вести денежные расчеты. Изворачивался как мог, до последней возможности. Вряд ли Марантиди поступит иначе… Почему вы не изучили белогвардейские архивы? По ним можно установить сотрудников иностранных военных миссий, имевших дело с Деникиным. Агентуру насаждали они — на долгие годы, может быть, тот же Сидней Рейли или Джордж Хилл, — кто знает, на чьи следы мы можем наткнуться! Важно узнать, кому принадлежит «почерк», с которым мы столкнулись. Тогда легче будет разыскать хозяев, если они окажутся на нашей территории.
— Начальник архивного отдела сегодня же займется этим… Чего греха таить, — сказал Зявкин твердым голосом, лишенным интонаций «кающегося» перед старшим начальником работника, — упущений больше, чем нужно.
Сами понимаете, — продолжал он, — не ускользни от нас Беленков, — а ему, по некоторым сведениям, удалось бежать за рубеж, — мы бы уже давно разгромили гнездо иностранной разведки, действующее под вывеской ресторана «Медведь». Но ведь до сих пор мы еле успевали отбиваться от открытых врагов — белогвардейские восстания, бандитизм, всякой твари по паре. Сами были и разведкой и пехотой.
— Знаем, Федор Михайлович, потому и не взыскиваем. Но сейчас работа чекистов приобретает новое качество. Мы вступили в мирную жизнь. Теперь открытые выступления малореальны. Враги будут делать ставку на тайную агентуру. Наши сегодняшние даже незначительные просчеты могут обернуться в будущем непоправимыми бедами.
Зазвонил телефон. Зявкин снял трубку, выслушал кого-то, коротко сказал: «Хорошо, детали потом». И доложил Пилляру:
— Ушаков захвачен, ликвидируем новочеркасское подполье. В этом «провале» Невзоров обвинит Марантиди и снимет с себя подозрения.
— Отличная мысль! — Пилляр посмотрел на Зявкина сразу потеплевшими глазами. — Отличная мысль, — с удовольствием повторил он. — Невзорова нужно беречь для будущего. Вы поняли главное — задача разгрома контрреволюционного подполья уже не очерчивает рамок операции. Необходимо превратить «фирму» Марантиди в долговременную ловушку для белогвардейских эмиссаров и агентов иностранных разведок. Аналогичную операцию под названием «Трест» мы ведем в Москве. Руководить ею будет лично Феликс Эдмундович…
Замысел чекистов полностью оправдался. После ареста Марантиди и разгрома южных подпольных групп бывшая иностранная резидентура долго оставалась ловушкой, парализующей деятельность эмигрантских белогвардейских организаций зарубежных разведок. Другая ловушка безотказно действовала в Москве. В 1924 году она захлопнулась за Савинковым, в 1925 году попал в нее и английский шпион Сидней Рейли. Приговор Революционного трибунала был приведен в исполнение.
* * *
В Ростове состоялось совещание чекистов и пограничников юга страны, на котором были согласованы детали разработанной Дончека операции. Пилляр сообщил собравшимся о преобразовании Всероссийской чрезвычайной комиссии в Государственное политическое управление. Его голос прозвучал с непривычной на оперативных совещаниях торжественностью, когда он сказал:
— Феликс Эдмундович Дзержинский просил передать вам, что партия и правительство гордятся героями-чекистами. Они уверены в том, что щит и меч государства находятся в надежных руках.
И каждый из тех людей, которым Родина оказала честь, доверив заботу о своей безопасности, ощутил, как велика его ответственность перед нею, и порадовался этой высокой чести и трудному долгу.
Среди участников совещания был и Полонский. Он сидел в одном ряду с Вороновым и Бахаревым, взволнованный и напряженный. И если выходцы из чужого мира представлялись ему в образе чешуйчато-костистого Змея Горыныча, у которого на месте отрубленной головы вырастает новая, то чекисты, к товариществу которых принадлежал он и сам, походили в его воображении на былинных богатырей со щитом и мечом в руках, не знавших устали.
— Борьба потребовала от нас тяжелых жертв, — говорил Пилляр. — Имена погибших известны немногим. Еще не пришло время отлить их в бронзе. Но они всегда будут жить в наших сердцах…
В зал вошло молчание. Бежали секундные стрелки часов, но каждый отмерял время ударами своего сердца.
Полонский вспомнил Семена Левшина и Олю Доброхотову. Он прикрыл глаза, и к нему сразу приблизились их лица: маленькое, худенькое, с навсегда застывшим выражением удивления и испуга — у Оли, и длинное, в мелких рябинках, с закушенными губами и меловой полоской под прикрытыми веками — у Семена. Он увидел темную заснеженную степь и услышал винтовочные выстрелы вслед уходившему в степь полковнику Беленкову.
Потом на него в упор взглянули светло-серые, с темными ободками, широко раскрытые глаза Ани, и он вспомнил, как первый раз шел с ней по ночному городу. Девушка молчала, из тьмы над их головами падал влажный снег, и на пряди волос, выбившихся из-под ее платка, нарастал крохотный снежный сугробик.
Над залом текла минута молчания, и он стоял, закрыв глаза, опустив руки по швам, и что-то в нем кричало и пело, ликовало и плакало. Он думал о том, что называется коротко, просто и торжественно — жизнь, и знал каждой своей мыслью и каждым своим желанием, что в этой жизни, в борьбе и труде, в любви и ненависти, у него есть один-единственный выбор, одна-единственная дорога, уходящая в бесконечность…