Макс Чирик

Фото 18. Максим, середина 90-х. Из архива автора

М. Б. Как говорится, результат у нас налицо. Но любопытны предпосылки; ты как-то можешь обосновать свое жизненное кредо? А то у нас несколько сумбурная информация состоящая из отрывочных фрагментов.

М. Ч. Ну так и мотивы на мне настолько же отрывочны и сумбурны… Образ формировался эволюционно, вместе с временем и сознанием. А само сознание формировалось… ну, наверное, в подвале этого дома… с дворовыми человечками.

М. Б. Чем тебя ударили-то, короче?

М. Ч. Просто был себе таким нормальным советским пареньком, а тут друзья-подонки взяли и спящему набили на лице автографов. Где-то году в 82-м это случилось, мне тогда четырнадцать лет было. Получилось приблизительно как в фильме Данелии о мальчике Сереже – дворовые хулиганы начали ставить точки-крестики. Потом надписи культовые в ход пошли типа «ХэМэРэ». Все эти брендовые надписи нового времени наносились подростками везде: на остановках, стенах, заборах. А у меня – на лице.

М. Б. То есть, друзья тебя как бы с остановкой спутали или вы вместе решили остановится на этом?

Андрей Гернеза (вмешался в диалог)Ага. Еще вместо надписи на лбу была дабл-ю.

М. Ч. Была, причем она тоже как-то спонтанно получилась. Сначала полоски какие-то рисовали, а потом решили, что дабл-ю круче. Но все-таки первая осмысленная татуха была про хеви-металл. Все это шло в рамках сложившейся позиции, которая была, наверное, у большинства сверстников. В первую очередь аллергия на мерзкое слово «работать». Меня от одного этого слова начинает плющить. Причем немалую роль в формировании асоциальных позиций сыграло и советское кино, в котором было множество афоризмов и крылатых выражений – таких, как «пускай медведь работает – у него четыре лапы», «по фене ботать – не работать», «нехай коня работает».

М. Б. Ага. И думает, у нее голова большая. То есть, если вникнуть, образ антигероя формировало советское кино?

М. Ч. В общем, это так; отрицательные персонажи, даже из мультфильмов, были привлекательнее, потому что их пытались сделать трогательно карикатурными. И более живыми, чем стандартизированные положительные.

Как-то образ антигероя и хулигана формировался в сознании сам собой. Было желание выйти за рамки дозволенного. Официальные взаимоотношения казались неискренними, ненастоящими, и в какой-то момент сами стали походить на карикатуру. А неформальная среда привлекала обилием пусть и оторванных, но цельных личностей. Со своими историями, гоном, заморочками и приключениями. То, из чего складывается настоящая жизнь подростка. Ну, и дурачились. Параллельно шло занятие музицированием и исследование окружающего пространства. А оно было подзастывшим, изредка потрясаемое школьными актами вандализма и шумом разбитых стекол. Сама обстановка провоцировала на скандал, поскольку удаленные районы постепенно пропитывались клеем «Момент», «Толуолом» и «Сопползом». Проще говоря, токсикоманили подростки и выпадали из реалий, подразумевая под этим некое расширение сознания. Как-то знакомые меломаны, Миша Сигал и Дима Дракула, притащили меня для совместного и приятного времяпровождения в одну типографию. Я в этот период уже собрался поступать в «Гнесенку», а поскольку в стране можно было только учиться или работать, нужно было где-то на какой-то отрезок времени перекантоваться. Вот как раз и подвернулось это место, на память о котором я даже ксиву сохранил. Было это году в 1985-м, и в этой типографии находилось некоторое количество странных людей… и «сопполз»…

Там же «работал» ныне известный Юра Орлов, которому тоже было нужно независимое свободное пространство и трудовое прикрытие. И в этой типографии время пролетало незаметно, тем более что уже в девятом классе я очень плотно занялся музыкой. Было уже известно и до фестивального года, что лабухи, которые работали по ресторанам, зарабатывали своими как бы нетрудовыми доходами неплохо, имея в репертуаре до шестисот различных песен. И для меня это казалось приемлемым компромиссом между личной жизнью и обществом. Столько песен я, конечно же, не знал, но мог запросто сесть часа на полтора и петь всякую фигню. Михаил Светлов, будущий гитарист «Черного Обелиска», вел курсы электрогитары, и я стал самоопределяться. Думаю: «Так, в группе есть разные гитары. Если подбрасываю монету и выпадает «орел», то это бас-гитара или барабаны, если «решка» – то ритм или соло. В общем, выпала мне бас-гитара, а на чем играть – мне было абсолютно наплевать. Единственное, клавиши не покатили: не любил с детства. Когда мне сломали палец, я окончательно переключился на бас, а тогда я резко погрузился в атмосферу репетиций, обстановка которых была намного привлекательней первых рок-концертов.

Сам себя я никаким композитором, конечно же, не считал, поэтому путь самообразования для меня показался намного привлекательнее, чем официальное обучение. Таким образом, получив азы на курсах, я разъезжал на «Победе» по городу, который покрылся тусовочными местами. Прямо за рулем отрабатывая «слеб». Катался, катался… и докатился до «Мафии».

Которая поначалу назвалась «Детонатор», куда меня пригласили играть. Серьезного сценического опыта ни у кого не было, но все горели желанием погромыхать на ниве хеви-металла. У Юры Забеллы был небольшой вокальный опыт и небольшое участие в группе «Тяжелый день»; у меня был опыт игры в «До Мажоре», у Ужаса из «Обелиска» и Морга из «Коррозии» тоже что-то было за плечами. И мы по три часа в день точили звук и ритм, совмещая это хобби с тусовкой. Других любимых занятий у меня не было, да и не нужно было. Только бас и туса. Тем более, что последнее развлечение разделяло немалое количество отчаянных и колоритных людей. Уже были целые группировки, и татуировки тоже стали появляться у многих. Как визитные карточки.

М. Б. Я помню, тогда у тебя эти «карточки» постоянно менялись, что немало удивляло публику.

М. Ч. Нуда, у меня тогда родители были связаны с косметологией, и это давало возможность видоизменяться. Хулиганы кололи, родители стирали. Собственно, внешний вид и его изменения постепенно стали моей концепцией всего лайфстайла. И на сцене, и на улице. Прохожие всегда реагируют неоднозначно, но вздрагивают многие. А мне забавно, я им в ответку улыбаюсь железными фиксами. И такого рода известность, как в тусовке, так и на районе, даже помогала в жизни. Конфликтов из-за внешнего вида в те времена хватало с избытком у всех неформалов, а на меня, в силу необратимости изменений, видимо забили окончательно и особо не беспокоили. Но при этом был постоянный конфликт с начальником местной управы – и в итоге закончился его увольнением. Я так думаю, что здесь сыграла роль моя местная известность. Так что татуировки тоже выручали.

М. Б. А прошелся по тебе тогда уже Паша Автоген? Которого еще звали Автоген-голова.

М. Ч. Да, покойный ныне Паша… Кроме музыки и тусовки, в восьмидесятые меня мало что интересовало, потому как люди, которые собирались на концерты, были настолько фактурными и радикальными по сравнению с «совками», что иногда было намного интереснее в зале, чем на сцене. Субкультурный люд во второй половине восьмидесятых был разнообразен, многоголос и озвучивал интересные творческие мысли и идеи, многие из которых тут же воплощались – и это порождало новый всплеск активности. Концертная деятельность нарастала, начались гастроли. Случился Свердловск, где мы с тобой уже пересеклись совсем вплотную. Причем занятно, что в Москве я таких панков и на улице не особо встречал, не то что на сцене. Посему, честно, пересекшись в баре с вашими ребятами, половина гастролей в нем же и прошла. Это было гораздо интереснее, а само выступление «Провокации» даже для меня было на редкость удивительным. В Москве подобный радикализм на сцене до 89-го года отсутствовал.

М. Б. Этот проект, как и многие другие, был скорее антистрессовым выплеском, чем полноценной группой. Многие подобные коллективы близкие к улице, сидели, репетировали и изредка прорывались на сцену. Коммерческой ценности в них, по мнению наших рок-продюсеров, не было, поэтому когда по какому-то недомыслию подобное выпускали в программе «фестивалей надежд», то устраивался какой-то кипиш и такие группы заныривали обратно в урбанистический мирок. Некоторые делали так по нескольку раз и в разных составах. Просто тогда нам Ким Ир Сен и случай помогли выехать в Свердловск, поскольку заказ на скандал пришел от Коли Гракхова, который как раз там находился, отбирая группы. И Роджер, вокалист «Провакации», зашел в Лабораторию за порцией новинок меломанских и заодно демку Алику засветить. Я даже не уверен, что они слушали кассету, хватило внешнего вида участников… Просили скандал, скандал и получили. Бить нас тогда пришло чуть ли не все население спальных районов, гордо именовавших себя «ломпасниками». Тренировочные у них такие были, с ломпасами. И вот для этой публики, пробившей звукорежиссеру на пульте голову и стиснув зубы выдерживавших все наши кривляния, и была исполнена в конце программы песня с припевом «Посмотри вокруг себя: не ебет ли кто тебя»… Ну, шоу такое, травмоопасное и на адреналине. Более в Свердловске «Металлопластик» не было, но и продолжения у группы тоже. Вокалист уехал в Питер, а ребята были не особенно близки к музыкальной тусовке и каждый пошел своей дорогой. У Паши Мутабора она оказалась наиболее музыкальной.

М. Ч. Да, может, группы и не было, но мне это все нравилось, и на этом рок-истории с приключениями и у меня не закончились. Тем более, что состав у «Мафии» резко поменялся как раз после «Металлопластики», где было взято третье фестивальное место. Тогда вообще все активно переходили из одного коллектива в другой, кто-то где-то гастролировал и начался вал рок-концертов с забавной кадровой чехардой. Где-то до середины девяностых я продолжал играть в разных коллективах, в том же «Чудо-Юдо» и группе «33». Внешний вид доукомплектовался новыми татуировками, одеждой и такими же новыми знакомствами. Пока маргинальные образования не вернулись на круги своя, в районы. Я тогда хотел организовать «Фейс татуед клуб», но, к сожалению, многие из «панк-волны» девяностых просто сгорели в этом рок-н-ролльном угаре. Такие, как Дядя и Бандерлога. Жалко их, конечно.

Потом была конвенция 1995-го года. И моя личина после обработки Филиппом Лью попала в международную прессу и на страницу календаря Heavy tattooed men of the world. Ну, и мероприятие, на которое ты меня позвал в 2001-м году, запомнилось. Давненько я таких сборищ старых знакомых не видел. А иных крупных мероприятий – кроме этих и двух шикарных фестивалей с реальными звездами тяжелого рока в Лужниках и в Тушино – и разве что еще байк-шоу, припомнить в девяностые сложно. Какие-то они незначительные, да и людей из прошлого их посещает все меньше. Все как-то слиплось в один комок из мелких событий. Раньше все было более прозрачней; к тому же на нашем конце Москвы была немалое количество народа, включая музыкантов, которых постоянно можно было встретить и на концертах и рядом с домом.

М. Б. Как сам-то ты думаешь, почему вся коммуникация начала распадаться?

М. Ч. Ну, конечно, люди взрослеют, умирают. Причин всегда много. Но мне лично кажется, это из-за начавшегося передела в 93-м году, когда по городу началась стрельба– пальба и люди начали мутировать. Просто сменились приоритеты и вкусы. В маргинальной среде появилось много незакаленной событиями молодежи, которая оказалась в еще более жестоких условиях и вовремя не сориентировалась. Все пытались вписаться в новые реалии, кто-то обзавелся семьями и офисными проблемами. Для неформального общения становится все меньше места и времени. А сейчас складывается впечатление, что советские времена возвращаются. Я имею в виду сами отношения и отношения к окружающим. Люди опять стали чего-то боятся, замыкаться.

М. Б. Мне тоже кажется, что возвращается не «совок», а те безразличность, серость и карьеризм, против которого в первую очередь и был направлен весь этот подростковый балаган, закончившийся множеством летальных исходов. Сам строй тут, в общем-то, ни при чем, поскольку мутации на уровне человеческой общности. Ну, а теперь каково уживаться?

М. Ч. А что теперь? Лично я, как играл на гитаре, так и играю. Занимаюсь йогой, люблю посещать шахматный клуб на Арбате, где играю постоянно по выходным. Страсть к мотоциклам и автомобилям осталась на том же уровне. Наверное, вообще все осталось на том уровне, когда пришло понимание как о себе, так и об окружающем. Сложившийся шокирующий внешний образ стал как бы буфером между моим внутренним содержанием и внешней средой. Жлобов отпугивает, а знакомых, да и просто вменяемых, веселит. Тех, кто может за этой маской рассмотреть человеческое лицо. Пресса и телевидение меня все еще любят, зовут на разъяснения. И я им там визуализирую образ беспечного безбашенного подростка. К тому же, если честно, мне с подростками гораздо интересней, чем со взрослыми. Они честнее и проще… и так же хотят отрываться и веселиться. Жизнь, в любом случае, продолжается.