Леха Кот

Фото 4. Новокузнецкая, 1988 год. Из архива Димы Саббата

Л. К. Не знаю, кому это может быть интересно, что творилось в головах советских подростков, но мое личное восприятие формировалось неоднозначно. Обычное представление о качественном времяпровождении в Солнцево, да и вообще во всех крупных урбанистических центрах, было таким: улица, магнитофон у подъезда, картишки, конечно же, со старшими ребятами. Ну и меломанские пристрастия были по возможности модными. Почему по возможности? Солнцево в семидесятых было отдаленным загородным районом, и только отдельная часть молодого населения училась в различных заведениях, типа ПТУ. А остальным было не так-то просто сесть и поехать в Москву, потому как ходило до Солнцево лишь несколько автобусных маршрутов. Поэтому вся субкультура формировалась отдельным очагом, где все друг друга знали и я всех знал, потому как со школьных лет начал проявлять активность всевозможную. При этом даже в Солнцево фигурировали нестандартные персонажи, одним из которых был волосатый человек с позывными Индеец.

М. Б. Иппи.

Л. К. Иппи или хиппи, история того не ведает, но для меня он был типичным представителем хипповской системы, опутавшей к тому времени все крупные урбанистические центры СССР. Опять же, в школе я стал узнавать именно о движениях, связанных с рок-культурой.

Были какие-то фотографии, переснятые с западных журналов, стандартно популярного набора: The Beatles, Smokie, Deep Purple. Потом появилась пластинка Pink Floyd, которая всеми подростками считалась фашисткой, потому как припев, несшийся из «Электроник 320-х», со всеми тресками и шумами, сопровождавшими записи того периода, реинтерпретировался подростками не иначе как «Хайль Гитлер»… Из тех же часто переносимых по улицам магнитофонов разливалась по совковым солнцевским реалиям Kraftwerk, про роботов, и «Стена», записываемые на кассеты типа МК-60.

Я, конечно же, пытался запоминать хотя бы названия групп, и представления о многочисленных музыкальных направлениях уже начинали формироваться отчетливо. Самая тяжелая вещь, доступная на кассетных носителях в Солнцево того периода, была все же We are the robots. Позже более старшие товарищи стали ездить за якобы нужными профтехническими знаниями в Москву, и информация музыкального характера расширилась. Мне же, в силу активности и информированности, было интереснее с более старшим поколением; ну, и желание уже появлялось приобщиться к чему-то большему, настоящему, к какой-то идее. Никто тогда не знал про заграницу ничего, кроме как из телевизионных новостей и всяческого кино; они пытались выявить какие-то абстрактные пороки буржуазного общества, противопоставляя этим порокам героический дебилизм советских разведчиков и работников быта. Всячески это высмеивалось, но информация из журнальчиков вносила в этот поток диссонанс. При этом как и всем детям хотелось пожевать жвачки, которую периодически удавалось жевать…

Вот к чему я, а… Приехал тогда из Америки подросток стильного вида и с длинными волосами. Жил он четыре года в Вашингтоне, и приехал настоящим, по солнцевским меркам, иностранцем. Конечно же, вместе с ним на родину прибыла всяческая литература, музыка и аппаратура, доступ к которой был ограничен узким кругом знакомых. Я же слышал об этом человеке достаточно долго, пока не пересекся с ним в виде наезда: мол, раз ты американец, то давай неси. И предъявил список желаемого. А в советской действительности не было ничего привлекательного, поэтому список был велик и обширен. В итоге все эти запредельно дефицитные товары приравнивались к неким археологическим артефактам. То есть ты предполагаешь, что и где могло быть и, используя некую методу, копаешь и в итоге получаешь. Занятие это было интересное и увлекательное, и метода поисковая формировалась быстро.

При этом семья у нас была не рабочая, и ущербность ощущалась несколько в другой, нежели у тружеников города и села, области. Нужна была информация и все, что ей сопутствовало, а не деликатесы, которые, кстати, можно было купить в столах заказов московских ресторанов. В «Праге», например, можно было спокойно купить сто грамм икры за пять рублей, так же как и в специализированных наборах, которые выдавали ветеранам и ответственным работникам. Был я тогда еще недорослем, и вся система общественного нагибалова была мне непонятна. Когда позже папа, царствие ему небесное, ходил к директору продуктового магазина и набирал у него каких-то дефицитных продуктов, система блата раскрылась мне во всей красе. Но это было позже. А тогда я жил на всю подростковую катушку, и единственной информационной отдушиной был некий ди-джей Вован, который, в свою очередь, был знаком с культовой фигурой местного значения с позывными Волос. Вел этот Вован дискотеки в трудовых лагерях, куда ссылали беспечных подростков, чтобы они не создавали сложности родителям. Чем занимался Волос, я не знал, но он был связан с музыкальным миром и обладал аппаратурой, а Вован Александров с ним контачил и постоянно переписывал модную музыку. То есть был уже филофонистом. У него на дискотеке в трудовом лагере я услышал впервые песню AC/DC Go Down, которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Можно сказать, я сразу понял, что мне нужно. Тогда в модно-молодежных коллективах числились представители итальянской эстрады а-ля Пупо, Челентано и прочие, но все это меня не устраивало. А эта песня меня вставила и подкосила. Я понял, что это было идеальным шумовым сопровождениям к моим полуартистическим выходкам.

В Солнцево была реальная шпана, сидевшая на блатняке, которая по своему вдохновляла на подвиги, но желания увязнуть в этих хулиганских выходках не было никакого. Поэтому были некие поведенческие перекосы в клоунаду, которая перла во все стороны, но «берега», к которому хотелось прибиться, не хватало. Позже я интересовался источником информации, но он был от меня скрыт. И тогда моя исследовательская деятельность переключилась на «американца», у которого я пытался выуживать всякие кассеты Kiss и AC/DC. В Солнцево же никакого фанатства я лично не обнаружил, про хеви-метал никто ничего не знал, а «американец» подгонял мне Plasmatics и Van Halen.

М. Б.Удивительный набор для начала восьмидесятых.

Л. К. Все это меня вставляло, и я хватался за новую информацию, отдавая себе отчет в том, что люди, поглощающие классическую музыку, нуждались в гармонии, а мне тогда нужен был только четкий ритм и драйв. Подростком я был чрезмерно подвижным и диким, и в оправдание своей дикости искал себе подобных. Поэтому каждый новый добытый культурологический артефакт вселял надежду, что таких людей должно быть много; возможно, они живут, разбросанные по всей планете, и мне непременно надо их обнаружить. А там, где я произрастал, не было каких-то явных конфликтов, негров мы не видели, антисемитизм тоже как-то не фигурировал. Все это было в Москве, где-то за прилавками магазинов и в дипломатических вузах. Хотя нет, самым ближайшим к Солнцеву негром оказался африканский представитель, который покупал нам всякую всячину в «Березке», что находилась в Центральном Доме Туриста. Мы тогда любили набирать всякой мелочи по домашним коллекциям и ездили туда. Вот, и дяденька чернокожий покупал нам сигареты, потому как курить-то особо никто не курил, но пачки иностранные коллекционировали многие.

М. Б.Такой подростковый фетишизм, который выражался в коллекционировании пивных банок, экзотических бутылок и сигаретных пачек.

Л. К. Да, при этом вина было много, а сигарет мало. Но никто особо не курил, и я окучивал бывшего американского товарища, став уже закоренелым фанатом «ДиСи». У него тогда были почти все альбомы и даже винил, но страсть к винилу была к тому времени отбита чрезмерным прослушиванием всяческих сказок и произведений Дербенева…

Позже у меня появился кассетный магнитофон, и я перешел исключительно на кассетные записи. Тогда я, прослушав Plasmatics, как-то не врубился из-за того, что уже отделял американскую музыку от более ритмичной и строгой британской. AC/DC я относил к британской музыке, которой очень не хватало на ход ноги. Начались какие-то замуты, обмены, у меня появился журнал Circles, в котором была обширная публикация про фестиваль рок-музыки, со всеми новыми на тот период именами. Там были вся новая волна хеви-металла в своем самом шикарном виде, но моих кумиров как-то не наблюдалось, поэтому журнал ушел по знакомым. Мне уже нужна была серьезная британская музыка…

И выглядел я уже тогда необычно для солнцевских реалий: наделал всяческих значков из газет и журнальных вырезок. Была у меня майка AC/DC – в общем, качественно выделялся на фоне одноклассников. Тогда же проявилась страсть к неографитизму. И я, как честный урел, метил иностранными надписями стены и заборы. Давал отчаянного хулигана, мог язвить, хамить, и делал это демонстративно. А окружение гасило свое недовольство на турниках и в футбольных коробках, а потом стали побухивать и кадрить девушек. Причем безысходность была налицо, и никто не планировал с детства стать Гагариным. Поэтому противостояние суровой советской действительности было для меня наиболее предпочтительным. Что любопытно, советские граждане всегда были готовы терпеть хулиганов, которые били стекла в школах, но всю мощь нетерпимости с готовностью обрушивали на головы инакомыслящих. Штамп антисоветизма вешалось на все и без разбору.

В 83-84-х годах произошло резкое взросление. Тогда же в Солнцево открылась студия звукозаписи, где были оперативно добраны Judas Priest, Ozzy Osbourne и Iron Maiden. Владельцем студии был толстый грузин, который ездил на немыслимой по тем временам «Волге» и все время менял белокурых спутниц. Появились утюги, собиравшиеся в «Молоке», и первые меломаны. Жизнь оживилась и продвинутость определялась познаниями в музыкальной области. Тогда же всплыл некогда ушедший от меня журнал, который стал предметом активного дербана. Разбиралось все и продавалось постранично за немыслимые для подростков деньги. Как-то стали мы уже перемещаться в Москву и тогда узнали, что в районе станции проживает некто Виктор, который ходил в напульсниках, майке Accept и военных камуфляжных штанах. То есть он был настоящим металлистом, у которого были пластинки, и он занимался этим делом профессионально.

Тогда же на фоне безоблачного советского неба велась вся эта коммуникативная возня с вещами, музыкой и новыми людьми, и тема рок-музыки объединяла разнородные элементы от хиппи до гопоты. Парадоксально, но не было даже мысли о каких-то наркотиках, а алкоголь если и присутствовал, то не выше градуса портвейна. Водка тогда считалась исключительно взрослым напитком. «Яблочко» и иные «плодово выгодные» дешевые напитки скрашивали культурологические поиски.

Я тогда начал процесс возврата своего журнала и узнал, что из него уже уходит плакат за двадцать пять рублей. Это были нереальные деньги в руках подростка, на которые можно было купить несколько ящиков пива, а быть может, посидеть в крупной компании с шашлыками или приобрести модное венгерское пальто.

М. Б.Тогда же была сленговая классификация советского нала. «Рябчик», «рваный» – рубль, «трифан» или «треха» – три рубля, «пятерик», «петрофан» – пять рублей, «угол», «четверной» – двадцать пять рублей. Полтинники зеленого цвета как-то были не в ходу, а сотня именовалась «катей», и наличие такой купюры подразумевало, что владелец ее – крупный бизнесмен.

Л. К. Да, но подростковый бизнес был гораздо мельче, и о каких-то гигантских суммах не мечтали. Просто бюджет на развлечения и передвижение. Кстати, это было взаимосвязано накрепко, поскольку маршруты пролегали по достаточно злачным местам, и там, где подросткам быть воспрещалось. И вот тут как раз о пиве. Именно в этот период начали постепенно исчезать развозимые по городу желтые баки с надписью «Пиво» и пошла волна массовой бутилизации этого напитка. С чем это связано, трудно предположить, но вполне возможно, что произошло разделение на пиво для отдыхающих и пиво для тех, кому уже все равно… Для них вместо развозных бочек вырастали районные ларьки, к которым приростали грибницы очередей переминающихся мужчин, ожидавших исчезновения апокалиптической таблички «Пива нет, а квас заказан».

М. Б. Не меньшей проблемой было ныне исчезающее слово «тара», поскольку приобщится к подобному виду времяпровождения желало большее количество, чем имелось кружек. Что породило традицию выноса пива в банках, бидонах, ведрах и полиэтиленовых пакетах.

Л. К. Вне всякого сомнения. Это практически взрослое развлечение требовало сноровки и смекалки. И даже странно сейчас вспоминать, почему к этим ларькам выстраивались длинные очереди, несмотря на то, что это было уже не пиво, а какое-то разбавленное водой и димедролом пойло. Смешно-то оно может быть и смешно, но эта участь накрыла в 80-е приличные заведения в виде стоячих пивняков и более респектабельных пивных залов, как например, «Саяны» на Щелковской, «Жигули» на Новом Арбате или почти иностранная «Плзень» возле Парка Горького. В которых тоже были очереди, что создавало некую традицию алкогольного общения. Поскольку внутри таких заведений, особенно «стояков», бурлила особая жизнь, наполненная массой колоритнейших персонажей, распространяющих вокруг себя целую ауру гула, состоящего из смешнейших жизненных историй и последних новостей.

М. Б. Бесспорно, я как малявка еще более нежного возраста, отметил и эту особенность и подобную традицию в московских банях, которые тоже имели свою иерархию статуса и посетителей. Двадцатикопеечные билеты в Селезневские бани у меня до сих пор где-то валяются; поскольку я, оставаясь по несколько дней в городе, заскакивал туда частенько, игнорируя пафосные Сандуны, в которых парилась советская интеллегенция. А в этих и в Краснопресненских, по вторникам и четвергам собирался странный люд, по типу тех, кто околачивался в упомянутых стояках. Фактурные, с обоймой шуток и историй, которые неизменно сопровождали проложение новых подростковых маршрутов в городском центре. Где маркером были все уличные заведения, в которых тусовались и меломаны. У меня просто своя тяга к урбанистической археологии была, больше связанная с архитектурой, букинистикой и городскими помойками, которые в период расселения были попросту переполнены антикварными и странными вещами, которые бросали при переездах… Причем не только у меня; наш общий друг Сережа Патрик любил при случае рассказать о том, как он делал подарки знакомым девушкам, попросту выцепляя их из дворовых помоек, чуть ли не в этом же дворе…

Л. К. Да… Тех помоек уже нет, а насчет маршрутов и объектов трудно не согласиться. В шашлычных и пельменных, зачастую под вечер, когда напитки укреплялись, появлялись баянисты. И брутальный хор исполнял какой-нибудь «Черный ворон». У рокеров на «Кузне» был культовый пивняк «Кабан», что означало банку наоборот, если ее много раз повторить, а у металлистов, естественно, «Ладья», она же «Яма» из-за цокольного входа.

М. Б.Туда меня, кстати, бывало, и не пускали, по причине недорослости. Попросту тетеньки-уборщицы гоняли. Поэтому был разработан целый пивной «круг почета», хотя тема алкоголя не очень-то привлекала. Просто стиль такой, но сам маршрут часто начинался на Трубной площади, далее по бульварному кольцу до пивной на Остоженке. Потом уже по Садовому кольцу, через «стояк» на Белорусской, маршрут логически продолжался в «автопоилке» на Тверской-Ямской, и если время позволяло, то совершался залет в пивную на Сретенке. А далее на «Пушку», и быть может дальше, на «Кузню». Алкоголь мало значил, просто везде цеплялось по кружке в процессе погружения в ситуацию, и не особо мешал на ход ноги. Хотя позднее многие неформалы, вливались в ряды «ковбоев трехступенек», как их некоторые называли…

Л. К. Ты про три ступеньки, традиционно ведущие в винные магазины?

М. Б.Ага, и про знатоков подобных мест, не вливавшихся в «алкогольную мафию», состоящую из приемщиков тары и брутальных мужичков, способных все достать без очереди и через задний ход. Апогеем штурма одного винного, я припоминаю, было попросту натуральное закидывание человека поверх очереди; он доползал к окошку решетки (!), которой отгораживались продавцы от некоторых покупателей. И как только момент соединения руке вожделенным происходил, такой человек становился неприкосновенным. Его можно было журить, но не толкать, чтоб не разбить свещенно-добытое.

Л. К. Да, это отдельный этаж смешных и порой душевных взаимоотношений активно спивающегося населения и тунеядцев. Но нас, детишек, это все не занимало, поскольку меломания, поиск единомышленников и оформление своего образа, вытесняли массу негатива из мира взрослых. Уже нужны были бюджеты и предприимчивость, но сам по себе подростковый бизнес был мелким, те же журналы уходили по частям. Плакат– двадцать пять рублей, разворот или листок– десять рублей, и мелочевка по пять рублей. Причем, страницы могли быть удачными и не очень, в зависимости от представленных персон и качества фотографий. И вот тогда я познакомился на свадьбе с Виктором, и в первый раз держал в руках первый грамотный браслет с клепками-пирамидками, который тоже стоил около сорока рублей. Но мы как то отвлеклись…

Я уже учился в техникуме, где познакомился с подобным себе персонажем, Димой. Как-то сидели на уроке; все пишут формулы магические, а через одну парту сидит человек и выписывает на парте Kiss в то время, когда я на своей парте выписываю AC/DC. Тут же мы коммутируемся по интересом и знакомимся со старшекурсником Андреем Калиничевым с позывными «Спенсер». А он уже тусовался со всеми вылезшими московскими металлистическими группами и принес их фотографии. Впечатление от этих эффектных фотографий было серьезное, потому как помимо музыкантов на фотографиях были образцово показательные тусовщики из ореховской конфорки. Рус, Эдик Саксон, Клаус, Ильяс, Миша Войцех. То есть это было круто и так совпало, что именно в это время я переезжаю в Москву.

И вот только-только я нашел все меломанские источники, все записи, которые стоили четыре пятьдесят сторона, а кассета все девять рублей… Вот, и только я разбежался, раскатав губенки, прихожу в студию звукозаписи, расположенную в Доме Быта, а там висит список групп, запрещенных к прослушиванию. При этом список был настолько абсурдно составлен, что Ozzy Osbourne был запрещен, a Black Sabbath – нет. Получалось так, что запрещенное естественно становилось вожделенным в умах подростков. А человек, потребляющий нечто запрещенное, автоматически становился по ту сторону социума и вливался в андеграунд. То есть получался политический оттенок, который тоже давал некий героический налет в этой, в общем-то, безобидной асоциальной деятельной активности.

Я как раз тогда переехал в Москву и начал курсировать в поисках коммуникации. Гуляли мы, конечно, по центру. Времени было предостаточно, но его не хотелось бесцельно тратить; поэтому мы гуляли и изучали окружающую действительность. Узнавали что-то новое, встречали новых людей, постоянно обнаруживали новое места, коих в столице было предостаточно. Тогда вместе с перестройкой грянул «сухой закон», и осведомленность в местных реалиях, включая продуктовые, была более чем необходима.

Я уже был в шипованном ремне, маечке и при значках, но хотелось чего-то более забойного. Уже была понята эстетика Plasmatics, и как-то Герман, которого из за его приверженности к творчеству Kiss звали Кисой, принес Motorhead. Это был тот самый ураган, мясорубка с хриплым басом, и это были новые ориентиры. Неографитизм тут же приобрел готические особенности. Причем, к удивлению, я понял уже тогда, что Motorhead не пользуется широкой популярностью и слушает его очень узкий круг металлистов. И вот однажды, напевая песенки из репертуара, одетый в «бомбер», камуфляжную майку и ремень, состоящий из пулеметной ленты и ставший атрибутом радикальности, причисленный позднее к холодному оружию, я был несколько огорошен, когда «аскающие» хиппи обозвали меня и моего товарища «цивильными», когда мы им отказали в какой-то подачке. Это было возле кулинарии ресторана «Прага», и выслушивать подобное оскорбление от этой «дринч команды» было обидно. Взрослые хайрастые мужики с пропитыми лицами и мы, такие мальчишки… Был 85-й год, и мы часто уже делали вылазки в центр и попадали во всевозможные истории, потому что в городе появились предтечи люберов. Уличное кидалово процветало, и на Пушкетого периода была разношерстная тусовка, в которой встречался огромного роста человек с позывными Боярин. Там же я увидел в первый раз Мишу Ло, он же Миша Негр, вид которого меня ввел в ступор. Я никак не мог понять, как же так. В Москве, в самом его центре, разгуливает негр в коричневой косоворотке и жилетке с шипованными плечами, весь облепленный значками, наглый, как взвод цыган?! Караул, куда смотрит хваленый ку-клус-клан!..

Тогда нам с товарищем пришлось просто ретироваться с Пушки, потому что реально сгущались тучи, и мы сделали свои выводу по поводу жесткости поведения и манер уличного общения. Другими словами, приходилось отвечать за свой внешний вид не только перед общественностью, но и в неформальных кругах. Тогда был период знакомств, и Спенсер познакомил нас с Диано, который оказался его соседом. И это был очередной шок. Мало того, что он был сам по себе фактурен и здоров; он был одет так, как будто сошел с журнальных страниц и имел отношение к самой главной московской металлистической тусовке. При этом тот период отличался тем, что если человек грамотен и ведет себя достойно, то он не мог себе позволить одеваться как угодно и держал стиль жестко. Косых кож в Москве было немного, а таких, «как надо» – просто единицы. Тогда же начался процесс вхождения в стиль, растился хаер, что сказалось на количестве двоек по НВП. Шлифовались поведенческие особенности и детали костюма. Тусовки тогда были немногочисленными и разбросанными. На Пушке, возле магазина «Мелодия» на Ленинском проспекте. И я был приятно удивлен обилию единомышленников, которые украшали советскую действительность.

На фоне этого глобального красно-серого НИЧЕГО встречались яркие личности, которые не стеснялись, а потом и намеренно стремились вести себя так, как считали нужным и должным. На тусовках были свои иерархии по возрасту и заслугам, и уже появились первые персоны, которые начали обрастать легендами. Тот же Сережа Окуляр, которого когда мы увидели перед какой-то «толпой», выглядел просто как взрослый продвинутый иностранец, невесть что забывший на пыльных московских вокзалах. При этом, в отличие от пионеров, эти люди одевались более лаконично, и строго выдерживая стиль по максимуму.

Мы тогда уже стремились на «комки» и «толпы», где можно было приобрести атрибуты культа, и все это происходило в таком балаганном виде, что все порой фантастические истории в итоге слились в одну, но длиной в несколько лет. Прикалывались милиционеры, стебались комсомольцы; и простые граждане постоянно оказывались вовлеченными в наши артистические перфомансы, без которых не могло быть ни одного выхода на улицу.

И вот осенью 85 года, после фестиваля (на период которого нас всех эвакуировали по трудовым лагерям, спортбазам и там разрешили оттягиваться как угодно), вся неформальная молодежь встретилась вновь. В этот момент случилась, что в Краснопресненском центре проходила какая-то выставка, типа зарубежного экспо, и там показывали на видео куски каких-то концертов. «Мишель Шенкер групп», был еще кусок концерта Билли Айдола. Информационная осведомленность неформалов того периода и коммуникативные свойства были нереально высокими, поэтому мгновенно собрались наиболее серьезные тусовщики и в немалом количестве. Рус тогда выглядел очень конкретно в коже с серьезными значками, Паук с хаером и в потертом кожаном плаще, Морг, который тогда был барабанщиком «Коррозии». Это был период, когда я знал практически всю центровую тусовку, которая была обнаружена в процессе нащупывания почвы. Хотелось какой-то активности, но я не мог себе позволить ринуться очертя голову куда-то вместе с какими-то лохами, поэтому процесс исследования среды длился практически два года и закончился в 86-м году. Опыт уже какой-то был, и было предчувствие каких-то грядущих событий, которые объединяли разнородные элементы. С местными металлистами мне как-то было не подстать; так получилось, что все яркие личности срывались с районов в центр и являлись примерами для подражания утех, кто, сидя возле подъездов, потом слушал истории о центровых и от центровых. И как-то оригиналы подтягивали оригиналов, все было по-настоящему, без подделок. А все эти массы телогреечников, катавшихся по Москве на мотоциклах, и домашних металлистов, не выбиравшихся далее метро, конечно же, были хорошими ребятами, но отличались они от тусовки во многом. Даже сам термин «металлист», который в детстве на районе как-то был чем-то определяющим, продержался не более чем полгода, с момента первых поездок в центр. За время популяризации движения в нем образовался какой-то фальшак, и более приемлемым стал термин «рокер», хотя в то время этот термин ассоциировался в Москве с мотоциклистами – а это были в массе своей телогреечники на «Явах», которые могли дать фору многим западным байкерам по отвязу, но все-таки они оставались телогреечниками без чувства стиля.

События развивались стремительно; информация повалила в большом количестве, и можно было заниматься только чем-то одним. Либо кататься, либо вести идеологически выраженную линию через стиль. О «Харлей Дэвидсонах», конечно же, мечтали, но это все началось потом. Причем, подобные мечты присутствовали с детства, даже у меня, когда в глубоком детстве отец рассказывал мне о бандах мотоциклистов хулиганов. При этом он не стоял на каких-то диссидентских позициях, даже можно сказать, – наоборот, на просоветских. Он мне рассказывал про Древнюю Грецию и Рим… и заодно про мотоциклистов…

М. Б. Причем, чем больше видишь металлистов, тем меньше хочется ими быть…

Л. К. Ну, как-то меньше хочешь себя атрибутировать в этом срезе… Потом, наряду с завалом новой информации начался прессинг со стороны властей. Милиция цеплялась за все, принимались все товарищи в день по три раза. Просто из одного отделения выходишь, как будто для того, чтобы тут же очутиться в другом. Посещение ментовок уже было без опасений, каких-либо мнимых кар в виде информирования родителей и писем в школу– все, этот рубеж уже был давно позади. Милиция вызывала ироничное равнодушие, потому что взрослые дядечки в форме рассматривали нас как приматов, а мы, соответственно, их. Типа, а это кто такой? А… ну ясно. Вроде не бомж, с пропиской, типа – с жиру бесится. Попадались идеологические противники из комсомольских оперативных отрядов, которых лихо срезали на базаре: нам-то на самом деле Запад не указ и мы сами по себе– это просто вы уроды такие и людей дурите с неизвестными науке целями. Стебали их по-черному, до настоящих истерик. Это я сейчас понимаю, что все то, над чем мы так смеялись и к чему относились с подростковой иронией, на самом деле оказалось наиболее значимыми и серьезными проблемами, сопровождающими всю историю нашей страны. Тогда и в мыслях не было, что «совок» рухнет, поэтому ко многим вещам относились легко и с иронией. Не было никаких политических и идеологических знаний, телевизор отрицался на корню, просто появилась такая шутейная идеологическая тема, что во всем виноваты не евреи, а негры…

Появился московский псевдо ку-клус-клан, на моде ношения значков конфедерации. Тем более, что надо было кого-то себе выбрать в противопоставление, а кого выбирать-то в Москве? Евреи тогда как-то на улице не фигурировали, знакомый азербайджанец был фанатом Def Leppard, «Кузня» вообще татарский район– поэтому остались только негры, которых в Москве тоже особо никто не видел, но как-то они под эту телегу подходили, потому что асоциальные подростковые элементы всегда пытались и пытаются до сих пор нагнать побольше жути на обывателя. Действия, которые благодаря нашему артистизму многим обывателям выдавались за чистую монету. Сам понимаешь, доверчивость наших граждан была уже стилизована газетными уловками про бесчинства белокожих наемников в каком-нибудь ЮАР…

Вот, а тогда, весной 86-го года, когда пошел пласт блэк-металла и появилась долбежка в виде Venom, Celtic Frost, Hell Hammer, традиционными были выезды в Парк Культуры, где всяческие металлисты собирались и слушали свои «адские» записи и налаживали связи. Причем вся та тусовка уже жила легендами, что именно на этом месте еще в 84 году тусовались крутейшие металлисты. И тогда я узнаю, что день рождения Ковердейла, которое положило начало этой тусовке, было не хаотично спонтанное, а сознательно организованное Эдуардом Борисовичем Ратниковым, известным в наших кругах как Эдик Саксон. Тогда же мы зашли на какую-то дискотеку, на которой ко мне подрулил детина с татуированным факелом на плече и группой подобных товарищей, и попросил напульсник, якобы на паспорт сфотографироваться. Отчетливо понимая, что начинается кидалово, я ответил, что не дам и завязался какой-то разговор с целью обнаружения каких-то точек эстетического соприкосновения. Таковых не обнаружилось, но выяснилось, что я жил как бы в Солнцево, а он как бы с «Западного». Молодого человека звали Гриша, впоследствии более известным на тусовке как Гриша Фары-Гары. В процессе общения Гриша быстро прикинул, что наш круг общения намного интереснее, чем «люберецкий», а это были первые любера, и он примкнул к нам, и жизнь свела нас надолго.

В этот же день я увидел на ком-то перламутровый значок конфедерации, который, как я знал по журнальным вырезкам, был якобы запрещенным за связи с ку-клус-кланом. По крайней мере, такие легенды культивировались. Значок я этот, конечно же, заиграл, и на воскресной толпе ко мне подошел Саббат, который из множества вещей тоже отметил этот значок. Значок я ему не отдал, но я тогда как раз узнал, что он собирается перебираться в Крылатское. И на этой почве мы завязались, поскольку Москва все еще расселялась, и многих подростков судьба могла закинуть куда угодно. На тот момент выдавали квартиры именно в Крылатском, куда позже переехал такой товарищ с позывными Монстр, который на тот момент находился в армии. А у меня был значок с Саббатом, а у Саббата, жившего на первом этаже, накануне залез какой-то «форточник» и помыл кучу вещей, в том числе и такой же значок. И как-то мы завязались, разговорились, и я стал к нему на «Кузню» приезжать. Там уже была «генеральская» тусовка, от которой я держался поначалу на расстоянии.

Инфильтрация в рядах неформальной тусовки была жесткой и определялась музыкальными знаниями и знаниями неформального фольклора, состоявшего из полуфантастических историй. А Дима всегда был озабочен наличием малого количества «нормальных» людей, и мы с ним стали наезжать на разные места. Гриша нас постоянно отмазывал от только-только появившихся люберов, потому как знал все их примочки, да и вообще любил разруливать ситуации один против двадцати. Даже когда были явные намерения загасить таких красавцев, как мы, Гриша выходил и одновременно общаясь с тремя, а то и больше, убирал по базару всех так, что, расставаясь, любера прощались и жали нам руки…

Дима Саббат, царствие ему небесное, постоянно ассоциировал Гришу с Косым, футбольно-металлистическим фанатом, который тоже, как и Монстр, был в армии. Такие боевые и одновременно артистичные люди были необходимы любому движению. И вот однажды, заехав к своему знакомому металлисту в МИСИС, я в коридоре сталкиваюсь с молодым человеком, одетым в джинсики в три четверти, балахончик и кроссовки, который окидывает меня недобрым взглядом из-под волнистого чубчика. Сцена из комикса про тедов и модов. Волнист и металлист, окидывающие друг друга недобрыми взглядами. И каково же было мое удивление, когда я вечером того же дня, заехав к Саббату, увидел этого же молодого человека, который чуть ли не обнимался с Пузатым. Этим, так сказать «волнистом», был Женя Круглый, имя которого прогремело по тусовке конца восьмидесятых. Невероятная непредсказуемость и драйв на фоне жесткой музыки стали определяющим моментом в следующем этапе формировании тусовки. Женя был известным баламутом, способным раскачать любую ситуацию вокруг себя. Гуляли мы уже круглосуточно, и время неслось в артистических перформансах. Женя, царствие ему небесное, был не обделен здоровьем и часто любил переворачивать меня в воздухе и кидать в какую-нибудь лужу, из которой я, как-то барахтаясь, старался забрызгать всю окружающую среду. Или шли мы гулять на Арбат, где Женя находил каких-нибудь путан.

Круглый вообще питал к ним какие-то смешанные чувства и очень любил как-нибудь подползти и укусить, например, за ногу…

Тогда мы вообще старались находить, по возможности модно, как им казалось, одетых мажоров и стебали их до исступления. При этом габариты никого не смущали. Это была отработанная система высмеивания, ныне в общении отсутствующая. Теперь все делают вид, что они серьезные или на самом деле чем-то озабочены, а тогда любая даже самая жесткая ирония ложилась как надо. И все было можно. Это стебалово, вводившее в ступор окружающую среду, стало настоящим оружием в руках таких художников жизни как Женя Круглый и Гриша Фары-Гары. Прекратилось же это явление уже в начале девяностых, когда улицы Москвы заполнили «быки» всех мастей, и за стеб можно было не просто огрести, но и быть отстреленным чрезмерно серьезным прохожим или омоновцем.

Но мы говорим о восьмидесятых, когда на Арбате Женя Круглый с хитрым лицом кружил вокруг путан, которые начинали нервничать и переглядываться между собой. Я же тогда представлял из себя хрупкого белокурого юношу, которого часто принимали за девушку со спины. А когда «девушка» оборачивалась, то начиналась мозговая калькуляция, потому как не бывало девушек с бородой и усами. Круглый же был яркой противоположностью, и, становясь на колени перед путанами, подползал к ним, выхватывал бутылку недопитого кефира и с криком: «Чернобыльский кефирчик!» выливал ее себе на голову. Путаны, имитируя крики перепуганных ворон, разбегались в разные стороны, а Женя, нисколько не смущаясь, шел отмываться в близлежащее кафе, сея хаос и непонимание в советском пространстве. У него была уникальная способность абстрагироваться от реальности на время выполнения своих артистических па. Шок на самом деле был по-нашему, а не так, как показывают это в рекламе. Все эти выходки были на грани фола и часто были сопряжены с риском для жизни, потому как быки и любера кидались в истерике постоянно. Но неизменно ставились в наиглупейшее положение, так что наиболее выгодным выходом из ситуации для «подопытных» было рассмеяться или быстро убежать с места публичной порки. Гриша же, увлекая товарищей своим напором не ограничивался чем-либо и вообще не разделял людей на какие-то подвиды. Так, например, если кто-то из пытавшихся остановить его чудачества хотел позвать милицию, то все могло кончиться абсолютно непредсказуемо. Один раз на пару с Андреем Гнусом они даже умудрились сдать в милицию женщину, эту милицию и вызвавшую. Просто такая вот была достигнута фантастическая планка куража и убедительности…

М. Б. Мы чаще вспоминаем случай, когда Гриша, приговоренный за хулиганку отрабатывать каким-то продавцом замороженных овощей, с засученными по локоть рукавами белого халата, из-под которых выглядывали татуировки, обвешивал внаглую овощей-покупателей. И когда кто-то привел милиционера в парадной форме, тот просто сунул ему за пазуху пакет замороженной вишни «Хортекс» и растер его там, оставив громадное «кровавое» пятно. Так я впервые увидел плачущего милиционера…

Л. К. Да, в некоторых случаях Фары-Гары был неудержим и неистов, но в целом остальные шутки были скромнее, да и милиция была совсем другой. Наши «невинные» шалости доводили советских граждан до состояния исступления, но и, как следствие, к переоценке собственного внутреннего содержания.

Пузатовский «клуб» жил самодостаточной жизнью. Мы как-то с кем-то прогуливались рядом с домом на набережной близ «Ударника», который был увешан всяческими почетными досками, которые у меня как у «ярого антисоветчика» не вызывали особого трепета. Там я встретил паренька, который искренне удивился, что я курю сигары Partagas, которые стоили два с лишним рубля в пятигильзовой пачке. Еще больше он удивился, когда увидел значок конфедерации и узнал, что я слушаю Motorhead. Моя очередь удивляться была чуть позже, ибо парнишка оказался другом Саббата и проходил под позывными Коля Нос. Коля внес серьезные коррективы в наш уличный фольклор; так получилось, что собралась удивительно редкая кампания клоунов, которые умудрялись высмеивать все с особым молодежным цинизмом. В ход пошли психологические схемы, а кругозор меломанский расширился за счет общения от хеви-металла до новейших авангардных групп и художественных течений. Коля имел особый дар убеждения, которым он умудрился даже Гришу с его люберецкими замашками приобщить к творчеству The Cure.

Процесс перманентного стебалова вел к тотальному раскрепощению, которое держалось в рамках уличного пацанского опыта. Весь драйв от музыки, помноженный на хохот, составлял основу движущей по жизни силы, и новоприбывшие люди проходили тест на стеб. Все сыпали афоризмами, шутки и анекдоты сочинялись на ход ноги, и так создавался тот самый пресловутый неформальный фольклор, о котором еще долго рассказывали в своих опусах и воспоминаниях перекрасившиеся комсомольцы. Все люди с серьезными намерениями либо простебывались, либо отшивались; и плотность событий, а также их значимость для трещащей по швам системы, были ужасающими.

К концу 86-го года тусовка стала настолько разнородной, что представляла из себя костяк-«генералитет», отдельные очаги неформалов первого эшелона, ауру из поклонников и лиц, решивших к тому времени делать бизнес в этой среде. «Кузня» стала местом дислокации основы тусовки. Тогда же я узнал от Пуза о существовании Джоника, которым Дима восхищался, и который к тому времени был для нас, шестнадцатилетних подростков, взрослым тусовочным дядькой. В это же время активизировалась вся гопота, включая афганцев, которые с криками «бей фашистов!» кидались на всех, кто попадал, по их мнению, под это определение. Знаменитой на тот период фразой была: «Мы за вас там кровь проливали, а вы здесь наших баб пялили». Это было серьезной претензией, за что отоваривали их не по-детски.

И центр неформальных развлечений возле метро включал себя множество разнородных персоналий, одни из которых в нынешнее время являются вполне себе респектабельными миллионерами, как Игорь Леппард, и таких оторванных людей, впоследствии сгоревших в рок-н-ролльном угаре, как Гриша и Женя. Потом стал приезжать на «Кузню» Хирург, причем появился он сначала на концертах вместе с группой неформалов, включавших Ганса Гольяновского, Пирата, Лешу Блинова, Егора Зайцева и Ганса Ирокеза – довольно разноцветной тусовкой с явным панковским уклоном. Тогда же состоялись совместные поездки в зоопарк на смотрины бородавочника…

В то же время же прозвучала фраза Хирурга, да не обидится он на меня, что он, наверное, не металлист, а панк. Этот период связан с еще непонятным для нас мощным наплывом в центр города разнообразнейших панков, на которых даже мы не знали как реагировать. Стиль был настолько новый и неопределенный, что это порождало массу дискуссий. Вещи в костюмах были недорогими, но ими манипулировали с таким артистизмом, что выглядело это необычно и эффектно. Появился Ангус, позже переименованный в Гнуса, и его товарищ из Тушино, ЦРУшник. Гарика тогда я еще не знал, но впервые пересекся и с вашей тусовкой.

М. Б. Да, мы там курсировали в целях захвата хипповской дворницкой вместе с Арменом и Нациком, потому что уже решили, что домой нам в таком виде не следует.

Л. К. Был еще с вами фанатствующий хиппи Сироп. Был еще такой Майкл Крейзи, у которого можно было переночевать. Люди старой хипповской темы. Коллективы были разные, и начались различные дискуссии, но появились любера, и все от металлистов до индепендента объединились общей идеей противостояния, которое выражалось в скоординированном посещении концертов. Появился ДК Горького, он же клуб любителей тяжелой музыки «Витязь», в котором появился экзотического вида Алан, на котором висели все значки советского периода, и в паре с Марго это все выглядело неотразимо. Все поведенческие особенности этого тусовочного клубка смахивали на ярко выраженную психопатию, но настоящая клиника была в глазах советского населения, которое появление этой яркой и шумной толпы выводило из ступора. Возник еще такой взрослый человек Граф, который работал дворником во дворе Анны Ахматовой и был увлеченным монархистом и диссидентом. Тогда в стиле нашей тусовки появился еще один оттенок-монархический, вместе с эстетикой царских орлов и выражением «Монархия-мать порядка»…

М. Б. У него в дворницкой вообще много всего происходило. Однажды кто-то его подменял по работе и, не имея полного дворницкого боекомплекта, влез в окно с почти укоризненным восклицанием: «Совка-то нет»…

Л. К. То-то у них, наверное, переполоху было спросонья!.. Хотя да, пророчески так получилось. Но даже в тот период прямо вот о крушении Союза не было и мысли. Зато как буревестники грядущего запестрели панки. Прямо как грибы по осени. С Гансом Гольяновским и Женей Пиратом мы тоже проводили время. Андрей Ганс выглядел представительно, был снабжен значком Новокузнецка, откуда он был родом. И все это тоже смешно психологически накладывалось на станцию метро Новокузнецкая. Они-то с Пиратом меня и вписали к Алану в квартиру, где позже возник панк-салон. Тогда же Дима Саббат показывал мне первые фотоальбомы, которые собирались для служивших в армии неформалов, и рассказывал всяческие легенды о людях, которые были до нашей «волны». Уже начались первые концерты, которые тут же пресекались властями. Но все равно люди собирались, и концерты организовывались вновь. Эти концерты на период 86-го года стали основными местами коммуникативного общения и послужили прототипами будущих клубов образца начала девностых. Никто никого не боялся, люди были объединены общей идеей неповиновения, и уже были люди, способные организовывать эту неуправляемую подростковую массу. Окуляр был способен координировать движения на «толпе», Саббат-координировать движения металлистов своего круга, Рус координировал свою тусу «Блэк эйсес», Хирург– свое окружение; а в 87-м году появился Гарик, который возглавил артистическое и московско-питерское коммуникативное направление. И началось то, что уже состоялось и обросло легендами.

М. Б. И что?

Л. К. И все… Ты же понимаешь, что это только вступление до начала основных событий. Но поскольку тут, наверное, каждый мог навспоминать на книгу, даже не сильно снабжая подробностями, то уступлю дальнейшее повествование товарищам. В том числе и про веселого персонажа Леху Кота и другие рок-н-ролльные приключения длиною в несколько лет.

Поэтому здесь правильнее поставить не точку, а «продолжение следует».