Обслуживание на высшем уровне

Один из ленинградских чекистов вспоминал, как в позднесоветские времена к ним в райотдел приехал заместитель начальника областного управления госбезопасности Анатолий Алексеевич Курков. Вскоре он станет генералом и возглавит управление, под его руководством начинали многие видные ныне члены питерской команды. Собрали оперативных работников. Каждый отчитывался об успехах. Один поспешил порадовать начальство:

— Появилась возможность отслеживать обстановку в райкоме партии. Получена первичная информация об аморальном поведении и стяжательстве отдельных работников партийного аппарата.

Курков остановил его:

— Кто дал вам право заниматься этим?

— Характер нашей работы, — неуверенно ответил молодой оперативник, — ведь враг, как нас учили на курсах, ориентируется именно на таких людей.

— Органы государственной безопасности, — веско объяснил ему Курков, — это вам не полиция нравов, а партийные органы — не объект нашего контрразведывательного внимания. Я вам приказываю эту вашу задумку немедленно выбросить из головы и прекратить сбор такого рода информации, а начальнику райотдела завтра мне лично доложить, что у вас отсутствуют такие возможности в райкоме.

Молодой и неопытный оперативник не понимал, что столь деликатные темы, конечно же, обсуждаются не на совещаниях, а в разговорах один на один за закрытыми дверями. И у начальника не оставалось иного выхода, кроме как громким голосом произнести такую тираду.

Отношения между властью и чекистами складывались сложно.

Еще в двадцатых годах восторжествовала принципиальная линия: госбезопасность не подчиняется местным органам власти — только центру. Партийным секретарям не нравилось, что рядом существует тайная сила, которая исполняет только команды из Москвы, не дает им отчета в своей деятельности и даже присматривает за ними. Но попытки местного начальства обрести власть над чекистами не удавались.

Сменявшие друг друга хозяева страны понимали цену органам госбезопасности как инструмента контроля. Установилась практика получения партийными органами документальных справок на назначаемых работников. Без санкции ведомства госбезопасности на заметные должности не назначали и за границу не выпускали.

Чекистам, конечно, втолковывали, что они не смеют ставить себя выше партийного аппарата. Но они видели, что госбезопасностью лично руководит Сталин. Сотрудники органов пренебрежительно относились к партийным и советским организациям на местах, считали себя выше их. Хотя вождь демонстративно дистанцировался от исполнителей его страстных желаний.

20 декабря 1937 года в Большом театре пышно отмечалось двадцатилетие органов. Сталин не пришел. Приветствовать чекистов поручил не второму человеку в стране главе правительства Вячеславу Молотову, а одному из его заместителей — Анастасу Микояну.

Вожди сознавали специфику деятельности ведомства, понимали, что не всякий за такую работу возьмется. В 1973 году Леонид Брежнев на пленуме ЦК напомнил, каково приходится председателю КГБ Юрию Андропову:

— Это вам не так чтобы… с чистенькими ручками.

Формально собирать материалы на партийных работников высокого ранга они не имели права. Но если выяснялось, что, исполняя инструкцию, чекист уничтожил дело оперативного учета на партсекретаря, которого вдруг посадили, то это расценивалось как попытка скрыть враждебную деятельность врага народа. И чекист оказывался в соседней камере. Поскольку в сталинские годы никто не знал, кого завтра велят посадить и расстрелять, то материалы собирали на всех. Не дай бог попасть впросак, когда хозяин спросит: а что есть на такого-то? Выбивали из арестованных нужные показания и копили компромат на высших руководителей страны.

Скажем, после поездки члена политбюро по стране составлялся подробный рапорт службы охраны, а в нем такие детали, которые легко могли стать поводом для освобождения от должности. Партийные руководители тоже люди: вдали от дома и бдительного ока коллег, расслабившись, что-то себе позволяли, а сотрудники охраны заботливо все фиксировали.

Ни первый секретарь обкома, ни секретарь ЦК республики не были гарантированы от внезапного ареста. Боялись местного чекистского начальника. Не знали, что именно начальник областного управления или республиканский министр сообщает в Москву. И партийный аппарат осознал, что неприкасаемых в стране нет и не будет.

Когда летом 1953 года арестовывали Берию, новый глава правительства Георгий Максимилианович Маленков, воспринимавшийся как наследник Сталина, объявил, что органы госбезопасности будут поставлены под контроль партии, дабы исключить повторение прежних преступлений:

— Органы занимают такое место в системе государственного аппарата, где имеется наибольшая возможность злоупотребить властью. Получилось, что товарищ Берия с этого поста контролирует и партию, и правительство… Возникла разобщенность, все делаем с оглядкой, настраиваемся друг против друга. А нужен монолитный коллектив!.. Управление охраны подчинить ЦК, а то и шагу не сделаешь без контроля… ЦК должен проверить организацию прослушивания, товарищи не уверены, кто и кого прослушивает.

Хрущев, став главой партии, запретил проводить оперативные мероприятия в отношении партийных работников, то есть вести за ними наружное наблюдение, прослушивать их телефонные разговоры. Членов партии к негласному сотрудничеству можно было привлекать только в особых случаях. Но, как говорили чекисты, источнику рот не заткнешь. Оперативная информация о том, кто чем занимается, копилась в сейфах.

Генерал Валерий Павлович Воротников, который возглавлял Свердловское областное, затем Красноярское краевое управление КГБ, рассказывал:

— Нам не рекомендовали собирать информацию, касающуюся партийного руководства. Но такая информация все равно к нам попадала, и таить ее мы не имели права. Мы ее сообщали в центр. А мелкую информацию старались не вытаскивать на свет божий.

— Но на местах руководители были уверены, что вы о каждом их шаге докладываете в Москву.

— Мы их в этом не разуверяли. На то и кошка, чтобы мышки боялись…

А как реагировала Москва? Если начальник областного управления сообщал председателю КГБ, что первый секретарь обкома ведет себя недостойно, как поступал хозяин Лубянки?

Владимир Семичастный:

— Такие вещи на бумаге не писали. Это обсуждалось только во время личной встречи один на один. Начальник управления должен был получить у меня разрешение прибыть в Москву для разговора по специальному вопросу или, будучи в Москве, попроситься на личный прием и все рассказать.

— И что же?

— Я брал на заметку и говорил: посмотри дополнительно, как это будет развиваться, и доложи мне. Или, если я был уверен в том, что дело очень серьезное, шел к Брежневу или к секретарю ЦК по кадрам: посмотрите, есть сигналы… Я приехал в одну страну, со мной пять генералов. Наш посол устраивает обед, а к концу обеда он под столом. Резидент докладывает, что посол уже и на приемах появляется в таком виде. Это же позорище! Я своим накрутил хвосты: почему молчали!

В составе оперативно-технического управления КГБ существовал отдел, занимавшийся прослушиванием телефонов и помещений. Контролеры отдела, в основном женщины, владели стенографией и машинописью, их учили распознавать голоса прослушиваемых лиц.

Самым опасным было дурно отзываться о хозяине страны. Это практически всегда приводило к увольнению. Такие записи приносили председателю комитета, он сам их прослушивал и либо самостоятельно решал судьбу неосторожного критика, либо, если речь шла об очень высокопоставленной персоне, ехал в Кремль.

В июне 1957 года на пленуме ЦК Маленков пожаловался, что госбезопасность и его подслушивала. Хрущев возразил, что это его подслушивали. Они прекрасно знали, что подслушивали обоих. Маршала Ворошилова подслушивали с 1942 года, когда Сталин разозлился на него за провалы на фронте и назначил на незначительную для бывшего наркома обороны должность главнокомандующего партизанским движением.

Многих ли прослушивали? После провала ГКЧП в 1991 году новый руководитель президентского аппарата Григорий Иванович Ревенко жаловался, что весь Кремль утыкан «жучками» и потребуется месяц, чтобы их извлечь.

К телефонам высокопоставленных аппаратчиков подключались по особому распоряжению. Сотрудники КГБ утверждали, что запрещено прослушивать телефоны и записывать разговоры сотрудников партийного аппарата. Но эти ограничения легко обходили, когда, например, подслушивали тех, с кем беседовал сотрудник парторганов.

Валентин Фалин, который работал в ЦК, вспоминал, как ему позвонил Андропов и потребовал убрать консультанта из отдела международной информации ЦК, потому что записали его «сомнительный» разговор с немецким собеседником.

— Я познакомился с записью, — уверенно сказал Андропов, — не наш он человек.

Прочитав запись еще одного разговора, Андропов позвонил секретарю ЦК по идеологии:

— Мои ребята засекли примечательный междусобойчик. Один участник светского раута заметил: выдворенные из страны диссиденты неплохо устраиваются, на что этот журналист бросил реплику: умный человек нигде не пропадет. Похоже, и себя к умникам относит. Комитет рекомендует закрыть ему поездки за рубеж вместе с женой.

Секретарь ЦК покорно исполнил высшую волю.

Виктор Васильевич Гришин, который многие годы был руководителем Москвы, рассказывал:

«Думаю, что в КГБ вели досье на каждого из нас, членов и кандидатов в члены политбюро ЦК, других руководящих работников в центре и на местах. Прослушивались не только телефоны. С помощью техники КГБ знал все, что говорилось на квартирах и дачах членов руководства партии и правительства. Как-то в личном разговоре Ю.В. Андропов сказал:

— У меня на прослушивании телефонных и просто разговоров сидят молодые девчата. Им очень трудно иногда слушать то, о чем говорят и что делается в домах людей. Ведь прослушивание ведется круглосуточно».

Все высшие чиновники исходили из того, что их кабинеты и телефонные разговоры прослушивают, и были очень осторожны. Важные разговоры вели только на улице или на даче. Но их слушали не только на рабочих местах.

Например, в санатории «Барвиха» построили корпус для членов политбюро. Обслугу обязали докладывать сотруднику КГБ, который курировал санаторий, абсолютно все, что удавалось услышать и увидеть: как себя ведет отдыхающий, с кем встречается, что и кому говорит. По существу, личная охрана членов политбюро присматривала за ними. А начальник девятого управления информировал председателя КГБ о поведении и разговорах руководителей партии и страны.

КГБ мог заниматься сколь угодно высокими лицами. Только на проведение разработки руководящего работника требовалась санкция хозяина страны.

Что такое разработка?

Установка звукозаписывающей аппаратуры в служебном кабинете и дома, что называлось «техническим контролем». А позже — по мере развития видеотехники — и средств визуального контроля. Слуховой контроль — прослушивание телефонных разговоров. Слежка — то есть наружное наблюдение, которое ведется круглосуточно. Внедрение агентуры в окружение этого человека. Чтобы знать, о чем он говорит в своем кругу. А иногда и чтобы подтолкнуть в нужном направлении…

О подлинных масштабах прослушивания телефонных разговоров те, кто точно знает, как обстоят дела, не говорят. Эта информация подпадает под разряд государственной тайны, и за ее разглашение можно угодить в тюрьму.

В советские времена существовал большой список людей, чьи телефонные переговоры подлежали постоянному техническому контролю. Когда Андропов перешел из КГБ в ЦК партии, он считал, что теперь слушают и его разговоры.

Занимался этим огромный аппарат. Люди знающие уверяют, что на сломе эпох, после 1991 года, он сохранился в неприкосновенности, только технику закупили новую. Руководитель президентской администрации (при Ельцине) Сергей Александрович Филатов рассказывал, что прослушиваются телефоны всех кремлевских служащих — под предлогом борьбы с коррупцией.

В ельцинские времена даже помощники президента исходили из того, что их разговоры записываются. Когда назначенный первым вице-премьером Борис Ефимович Немцов узнал, что его телефонные переговоры прослушиваются, он, возмущенный, пошел к Черномырдину.

Глава правительства удивился:

— А ты что, не знал об этом?

Тогдашний руководитель аппарата правительства Владимир Степанович Бабичев, бывший заведующий отделом ЦК КПСС, прямо говорил, что в правительстве прослушивают всех, даже премьер-министра.

Иногда этим занимались дилетанты. Обнародовались записи разговоров высших чиновников, откровенность которых потрясала. Начинались поиски — кто записал разговор и кто предал его гласности. Проводились громкие обыски. Например, в охранной фирме «Атолл-1», которую именовали первой в России частной спецслужбой и которая вроде бы прослушивала даже президентскую дочку Татьяну Борисовну Дьяченко. Представители прокуратуры рапортовали, что нашли «материалы, которые свидетельствуют об организации незаконного прослушивания».

— Мы занимались информационной разведкой и контр разведкой, — гордо рассказывал позже руководитель «Атолл-1» Сергей Юрьевич Соколов. — Мы разрабатывали практически весь бомонд.

В январе 2018 года Сергея Соколова арестовали сотрудники ФСБ — по другому обвинению. Уверяли, что фирмой «Атолл-1» владел Борис Березовский. Но самое большое ухо в нашей стране всегда принадлежало государственным спецслужбам.

В позднесоветское время в каждом министерстве, ведомстве, научном и учебном заведении сидели официальные сотрудники комитета или чаще офицеры действующего резерва. Так называли офицеров, которых командировали для работы за пределами органов и войск КГБ. В отличие от Вооруженных сил они не отправлялись в запас, а оставались на службе, но действовали под прикрытием.

В 1980 году в Госплане создали службу безопасности, укомплектованную сотрудниками КГБ. Начальником сделали бывшего руководителя военной контрразведки генерал-лейтенанта Ивана Лаврентьевича Устинова. Андропов объяснил генералу:

— Обстановка в стране сложная, и я должен иметь достоверную информацию, что же у нас творится, особенно на экономическом фронте.

Иначе говоря, это была не инициатива Госплана, не объективная потребность в защите государственных секретов, а внедрение в важное ведомство осведомительной структуры. Генерал Устинов докладывал председателю КГБ, «что происходило в Госплане, какие проблемы в стране, каковы предложения, перспективные разработки».

Такие же службы появились и в других ведомствах, в том числе в Министерстве иностранных дел. Едва ли Андрею Андреевичу Громыко это нравилось, но и он, член политбюро, ничего не мог поделать.

В период разрядки международной напряженности решили присоединиться к международным конвенциям, охранявшим авторские права, и образовать Всесоюзное агентство по авторским правам. Своего рода Министерство иностранных дел в области культуры — развивать контакты с творческой интеллигенцией всего мира и продвигать за рубеж советских авторов. Поэты, прозаики, драматурги, художники получили возможность издаваться, ставиться и выставляться за границей и получать за это какие-то деньги — причем в валюте, столь ценимой гражданами социалистического государства. Прежде все гонорары доставались государству.

Разумеется, аппарат воспринимал ВААП как идеологический инструмент, которому поручено контролировать произведения литературы и искусства, идущие на Запад, и отсеивать то, что неприемлемо. Секретным постановлением политбюро был установлен список должностей, замещаемых в агентстве по авторским правам сотрудниками КГБ.

Заместителем председателя ВААП стал «широко известный в узких кругах» полковник Василий Романович Ситников из службы «А» — активные мероприятия за рубежом (это подразделение разведки превратилось в мощную службу дезинформации и влияния на мировое общественное мнение). И внутри каждого управления ВААП один из заместителей начальника представлял интересы комитета госбезопасности.

А на роль руководителя нового ведомства в аппарате ЦК предложили Василия Сергеевича Фомичева, который работал в цензуре — первым заместителем начальника Главлита. Кому еще, рассудили партийные идеологи, как не профессиональному цензору, присматривать за идущими на экспорт литературой и искусством? Фомичева уже поздравляли с новым назначением.

Председатель ВААП — министерская должность. Председателя утверждал секретариат ЦК КПСС, определявший кадровую судьбу всего высшего чиновничества страны. Заседания проходили на Старой площади каждую неделю по вторникам в четыре часа дня. Секретари рассаживались за большим столом, обтянутым зеленым сукном. Вел секретариат второй человек в партии и главный идеолог Михаил Андреевич Суслов. Он высказывался тихо, просто и по делу. Никаких шуток, анекдотов, посторонних разговоров. Ни на кого не кричал, был очень сдержан. Обращался ко всем по фамилии. На секретариате не позволял говорить больше пяти — семи минут. Если выступавший не укладывался, Суслов ледяным тоном говорил «Спасибо», и тот замолкал.

Назначение председателя ВААП сорвалось! Увидев послужной список кандидата, Суслов распорядился:

— Вопрос о руководителе ВААП откладывается. Все приглашенные на рассмотрение этого вопроса могут быть свободны.

Аппаратчики расходились в полном недоумении. А Суслов сам предложил другую кандидатуру, немало удивив подчиненных. Председателем ВААП назначили Бориса Дмитриевича Панкина, главного редактора популярной и смелой тогда «Комсомольской правды», литературного критика с либеральными взглядами (и будущего министра иностранных дел при Горбачеве).

Суслов был невероятным догматиком. Не допускал ни малейшего отклонения от генеральной линии. Но в отличие от своих подчиненных сразу сообразил, что поручить культурное сотрудничество с миром руководителю цензуры — опозорить страну. Позднесоветское руководство зависело от мирового общественного мнения. Старалось ладить с интеллигенцией. Политические претензии не переводились в уголовные дела.

Заместитель главного ученого секретаря Академии наук СССР своей властью увеличил зарплату советским ученым, работающим на Кубе. Министерство финансов усмотрело в этом незаконное расходование средств и нанесение ущерба государству. Решило передать материалы в прокуратуру для привлечения Виноградова к уголовной ответственности.

Президент академии Мстислав Всеволодович Келдыш позвонил министру. Сказал, что решение принято с его ведома и уже дает положительные результаты. На этом все закончилось. Жаловаться в прокуратуру на президента Академии наук в ту пору было невозможно. Дело не только в том, что сам Келдыш был высшим авторитетом для власти. Академия, ученые представляли ценность.

Вожди понимали, что наука создает славу государству и озаряет их светлый образ. Академики отправили человека в космос и создали ракетно-ядерный потенциал, что определило место нашей страны в мировых делах. Ученые могли запросто позвонить первому человеку в стране и знали, что их внимательно выслушают, что к ним прислушаются. С учеными были вежливы, любезны и предупредительны. А в наше время высших чиновников академия просто не интересует. Из нашей страны поступают разнообразные новости, иногда оглушительные и поражающие воображение. Но все реже о выдающихся достижениях науки. Одаренные люди не находят себе применения. Чиновники их не жалуют. Академия наук становится обузой…

По заведенному в советские времена порядку сотрудники КГБ не могли трудиться в партийном аппарате. Политических работников постоянно переводили на Лубянку, а вот офицеров КГБ первыми секретарями обкомов и председателями облисполкомов не делали. Чекисты не могут быть над партией. Если же офицера КГБ — большая редкость! — брали в партийный аппарат, он снимал погоны, то есть увольнялся из комитета.

Органы госбезопасности и внутренних дел неустанно укрепляли партийными кадрами. Но перевод в аппарат КГБ или МВД для растущего партработника часто оказывался неприятным сюрпризом, потому что фактически ставил крест на карьере. Партийный работник мог занять любую должность в стране, а надевший погоны до пенсии оставался внутри системы.

Чекисты сидели в отделах кадров, в первых отделах, в отделах внешних сношений, которые занимались оформлением командировок за границу и приемом иностранных гостей. В оборонных министерствах один из заместителей министра представлял КГБ. Они только формально подчинялись руководителю ведомства. В реальности исполняли указания руководителя ведомства госбезопасности и сообщали ему о ситуации внутри министерства. Иначе говоря, председатель КГБ управлял мощным аппаратом, который пронизывал все государство. Своими знаниями он делился только с первым человеком в стране.

Официальные бумаги КГБ поступали в ЦК через общий отдел. Они доставлялись генеральному секретарю в запечатанных конвертах. Вскрывать и читать их не имели права даже его помощники. Самые деликатные материалы председатель комитета госбезопасности докладывал хозяину без свидетелей. Почти каждый день он появлялся в главном кабинете страны с толстой папкой. Разговор один на один.

Люди знающие уверяют, что ныне сотрудники госбезопасности так же присутствуют во всех важных государственных структурах, как и в советские времена, но еще и включены в руководящие структуры частного бизнеса, за которым и присматривают.