Иван КОНОНЕНКО ТАЙНИК — ТЕЛЕФОННАЯ БУДКА

Иван КОНОНЕНКО

ТАЙНИК — ТЕЛЕФОННАЯ БУДКА

Савеловский вокзал жил своей обычной вечерней жизнью. В напоенном ноябрьской сыростью воздухе мерцали уличные фонари. Приходили и уходили электрички. Закончив дневные дела, разъезжались по домам люди, живущие за городом.

Сергей Чиркин ожидал на перроне Лену, а она, как всегда, опаздывала. Утром, когда ехали на работу, договорились пораньше возвратиться, чтобы успеть на последний сеанс в кино. Сергей еще раз прошелся по платформе туда и обратно, посматривая на часы, спустился на привокзальный «пятачок» и закурил. После училища он работал на вокзале электриком и все вокруг знал, как свои пять пальцев. Его внимание привлек молодой мужчина...

«На вокзале все торопятся, но этот долговязый уж больно суетится. А зачем заглядывать за будку? Что он там забыл?» Сергея разобрало любопытство, и, когда неизвестный отошел от будки и направился в сторону Новослободской улицы, он подошел к автомату и тоже посмотрел за будку. «Вроде ничего там нет Хотя погоди, а это что? Какая-то металлическая коробка на задней стенке!» Сергей протянул руку и потрогал странную штуковину. Она чуть сдвинулась с места, но снова пристала к стенке. И тут Сергея как током ударило: «Что я делаю? Может, это тот долговязый прилепил?» Сергей отдернул руку и отошел от будки. Хотел было найти милиционера и сказать, но передумал. Тут появилась запыхавшаяся Лена и, схватив его за руку, потащила к электричке, которая вот-вот должна была отправиться. Сергей молчал, насупившись. У вагона он остановился и придержал Лену.

— Ты чего? — заглянула ему в глаза Лена.

— Чего, чего... Не надо опаздывать...

— Сережа, я нисколечко не виновата. У нас собрание было, комсомольское. Не сердись, завтра пойдем в кино.

— Да я не сержусь. Завтра, так завтра. Но ты поезжай одна, а я вернусь в город. Очень нужно. Потом я все объясню...

Сергей обошел вокруг большое здание на площади Дзержинского, нашел приемную и позвонил дежурному. Через несколько минут к нему подошел парень чуть постарше его и пригласил в одну из комнат приемной. Сергей рассказал о долговязом, привлекшем его внимание, о металлической штуковине на задней стенке телефонной будки. Парень, который назвался Пономаревым, спросил:

— Ты мог бы мне изложить все, что рассказал, на бумаге? — И пододвинул ему чистый лист.

— А зачем писать, я все рассказал, как было.

— Все верно. Я все запомнил, даже пометки для себя сделал, но, сам понимаешь, если это что-то серьезное и дело дойдет до следствия и суда, то нужны будут не только слова, но и документы.

— А, ну это другое дело. Что писать?

— Когда, где, что видел, приметы мужчины...

Пономарев внимательно прочитал написанное Сергеем, спрятал в папку и задернул молнию.

— Спасибо, Сергей, — протянул он руку, — и пусть все будет между нами.

— Все понял. Нем, как рыба, — сказал Сергей и, пожав руку Пономареву, ушел.

 

О беседе с Сергеем Чиркиным Пономарев тут же доложил начальнику отдела Таймасову. Срочно проверили. Да, действительно, на задней стенке телефона-автомата был установлен магнитный контейнер. Что в нем находится, установить трудно, не изымая контейнер, но по внешним признакам догадаться можно — это тайник. К таким вещам прибегает иногда иностранная разведка для связи со своими агентами. Почерк знаком. Встречался уже. Делается попытка установить связь, а раз такая попытка делается, значит имеется и объект для связи.

Установил эту «штуковину», возможно, тот «долговязый», которого приметил Сергей Чиркин. Не исключено, конечно, что тайник заложили раньше, а «долговязый» только проверил, на месте ли он. Так или иначе, появился тайник, появится и тот, для кого он предназначен. Надо не упустить его, захватить на месте преступления с поличным. Нужен глаз да глаз, и не только за тем, кто придет изымать этот контейнер, но и за его покровителями, за теми, кто, прикрываясь дипломатическими паспортами и прочими привилегиями, занимаются неблаговидными делами.

Времени было в обрез. Шпион в любое время мог появиться и забрать контейнер. Потом ищи ветра в поле.

Утром, в начале рабочего дня, Таймасов собрал совещание. Вопрос о тайнике у Савеловского вокзала стоял первым. Пономарев настаивал на своей версии. Контейнер предназначен для известного им Хомяченкова, на которого в одном из местных органов имелись весьма убедительные данные о том, что он некоторое время тому назад попал в сети иностранной разведки.

Перед Таймасовым лежала только что полученная телеграмма:

«...интересующий вас человек вчера незаметно ушел с работы раньше времени, выехал с территории завода в спецавтомашине, в кассе «Аэрофлота» приобрел билет на самолет и сегодня должен вылететь в Москву...»

Пономарев заканчивал доклад:

— На днях этот Хомяченков получил из Москвы от некоего Виктора второе письмо, адрес на конверте написан рукой Хомяченкова. Видимо, это-то письмо и позвало его в дорогу...

— Да, похоже, — вздохнул Таймасов. — Что мы имеем? От Хомяченкова дипломаты-шпионы, вероятно, раньше получили информацию, которую они считают для себя важной. Дальше. Хомяченков имеет доступ, а это мы знаем точно, к материалам, составляющим государственную тайну. Это последнее обстоятельство подсказывает нам, что дальнейшее пребывание его на свободе может нанести серьезный ущерб интересам нашего государства. Следовательно, если Хомяченков появится у тайника, глаз с него не спускать, если попытается изъять контейнер, задержать с поличным. Я сейчас доложу наши предположения руководству, а вам, товарищ Пономарев, со своими людьми быть наготове.

— А если это не Хомяченков? — спросил кто-то из присутствующих.

— Если не он, следует взять под наблюдение. Я так думаю. После доклада уточним.

 

В тот же день, вечером, часов около девяти, Хомяченков появился на Савеловском вокзале. Кутаясь в воротник демисезонного пальто, он покрутился на перроне, зашел в помещение вокзала, посидел там на скамейке, затем направился к телефону-автомату, на задней стенке которого помещался контейнер, позвонил кому-то или просто повращал диск, тут же трубку повесил, вышел из будки и направился в город. По фотокарточке он без особого затруднения был опознан, но поскольку к злополучному контейнеру интереса не проявил, решили с задержанием повременить.

Через пару часов Хомяченков снова появился. На сей раз он сразу же подошел к телефонной будке, энергичным движением достал из-за задней стенки контейнер, спрятал в карман и снова направился в город. По пути к остановке автобуса он был остановлен людьми Пономарева.

Направив оперативную группу на задержание, Таймасов и Пономарев были все время начеку. Если один отлучался куда-нибудь, то другой обязательно сидел в ожидании телефонного звонка. Обязательно должен был позвонить старший группы. Рабочий день кончился, в коридорах установилась глубокая непривычная тишина.

Пономарев волновался, как школьник на экзамене: такое задание он выполнял впервые.

Он был уверен, что все сделал, как надо, все предусмотрел, но всякое случается. Как тогда, на последнем году службы на границе. Только вернулся из дозора, глаза слипаются, ноги гудят, вдруг — боевая тревога. Замполит — начальник заставы был в отпуске, — отправив боевые расчеты на угрожаемые направления, обратился к нему: «Ты, Пономарев, только что из наряда, но все равно, бери своего напарника и — на окраину поселка, к оврагу. Маловероятно, что пойдет этим маршрутом, но чем черт не шутит». А нарушитель как раз на них и вышел...

Ребята завидовали ему:

— Везет же тебе, Пономарев. Уже домой собрался и шпиона задержал.

Телефон зазвонил тихо, но Пономарев вздрогнул, рывком поднял трубку:

— Слушаю.

Докладывал старший оперативной группы, Пономарев слушал, не перебивая, потом сказал:

— Глаз не спускать, но чтобы комар носа... Понял? Давай действуй и докладывай, как условились...

Ровно в одиннадцать телефон зазвонил снова. Трубку поднял Таймасов. Пономарев, выхватив из шкафа пальто и шапку, застыл в ожидании. Но Таймасов, выслушав и медленно положив трубку, спокойно сказал:

— Все в порядке. Взяли, скоро будут здесь...

При личном обыске в присутствии понятых у Хомяченкова был найден контейнер, содержимое которого зафиксировали в протоколе.

Следователь Дмитрий Павлович Бурлаков, которому поручили вести дело Хомяченкова, был человек пожилой, опытный и на своем следовательском веку встречался с подобного рода делами. На войне он, правда, следствием не занимался, воевал поначалу рядовым, потом сержантом, а в конце войны — лейтенантом, и все в пехоте. Но сразу после войны закончил юридический институт и с тех пор пахал, как он иногда выражался, следователем. Так что дело Хомяченкова для него не было чем-то необычным. Дело как дело. Кому-то надо и такими делами заниматься. Не мог он свыкнуться с другим, как ни пытался, не мог понять, как может человек стать шпионом. Конечно, объяснить все можно, а вот понять не так просто.

Будучи человеком обстоятельным и дотошным, Дмитрий Павлович скрупулезно изучил все имеющиеся документальные и иные материалы, расспросил, как вел себя Хомяченков во время задержания, и наметил в ближайшее время побывать по месту жительства и работы подследственного, встретиться и поговорить с людьми, его окружавшими.

Из материалов, полученных от местных органов, следовало, что Хомяченков, техник научно-исследовательского института, по некоторым данным, антисоветски настроенный человек. В свое время служил в армии в группе советских войск за границей. Зачем-то записывал в блокнот сведения о вооружении и технике своей и соседних воинских частей. Блокнот потерял — и хорошо, что нашел его военнослужащий той же части.

После увольнения из армии зачастил в Москву. Стал скрытным и угрюмым. На расспросы матери отмалчивался, порой грубил: «Не твое дело. Я уже взрослый, куда хочу, туда езжу». Однажды получил из Москвы письмо от некоего Виктора. В письме была пятидесятирублевая купюра — якобы возвращал долг. А адрес на конверте был написан рукой самого Хомяченкова.

Оснований для ареста Хомяченкова было больше чем достаточно, но всего этого было мало для того, чтобы ответить на вопрос, как и почему он дошел до жизни такой. Дмитрию Павловичу нужно было знать все о склонностях Хомяченкова, политических взглядах, увлечениях, намерениях, наконец. Что же он в конце концов собирался делать в будущем, как жить дальше? Но прежде всего следовало изучить условия его службы в армии и работы после службы с тем, чтобы знать, какими реальными возможностями он обладал для сбора секретной информации.

Дмитрий Павлович в который раз уже листал засаленный блокнот, потерянный Хомяченковым. Кроме адресов и телефонов сослуживцев и знакомых девушек, виршей сомнительного содержания, подсчетов денег, были записи о дислокации и назначении секретных объектов, тактико-технические данные некоторых видов вооружения. Зачем-то он записывал эти данные. Просто так, по недомыслию? Вряд ли. В армии об этом предупреждают, беседы проводят, лекции читают. Тогда что же, в то время уже вынашивал преступные замыслы?

На запрос Дмитрия Павловича командование воинской части ответило, что по месту прежней службы Хомяченков характеризовался по-разному, но в целом не совсем лестно. В последней служебной характеристике отмечалось:

«...на последнем году к службе охладел... всячески увиливал от исполнения своих прямых обязанностей. На замечания командиров и начальников реагировал болезненно, уставы знал удовлетворительно, но не всегда правильно ими руководствовался».

«Все это так, — думал Дмитрий Павлович, — но зачем он собирал секретные сведения и действительно ли уже в то время был намерен передать эту информацию вражеской разведке?»

Дмитрий Павлович листает вторую записную книжку Хомяченкова, изъятую при аресте. Несколько страниц занимают английские слова и выражения. Столбики, английских слов и рядом перевод. Отдельные фразы, поговорки. Видимо, самостоятельно изучал английский.

Вскоре из технической лаборатории возвратили магнитный контейнер, изъятый у Хомяченкова при аресте. Его вместе с актом осмотра и экспертных исследований приобщили к делу Контейнер — небольшая, герметически заваренная коробочка, в нее вмонтирован пакет из невулканизированного каучука. Все это кем-то тщательно продумано, изготовлено, пригнано, запаяно... Старались на совесть. В коробочке лежало несколько листов белой бумаги и письмо, начинающееся словами: «Искренний привет от ваших друзей...» — дальше шли слова благодарности получателю за «дружбу» и «интересную и ценную информацию», сообщалось, что через пять недель после отправки им тайнописного послания, он может получить ответ, исполненный тоже тайнописью, в котором будет указано место нахождения другого контейнера. На отдельном листе — рекомендации о месте установки условного знака и два рисунка, где и как поставить знак, извещающий об изъятии контейнера. Тут же задание по сбору шпионских сведений с указанием конкретных вопросов, интересующих иностранную разведку. Не забыли вложить «Общие инструкции по использованию системы шифрования», «Общие инструкции по писанию с копиркой», тайнописную копирку, шифрблокнот с четырехзначными группами цифр. Еще вложили пять почтовых конвертов советского производства, на них на испанском языке один и тот же адрес получателя в Гватемале. В каждом конверте — письмо бытового содержания от Марио, который якобы путешествует по нашей стране, любуется красотами природы и делится своими впечатлениями. Шпионские сведения Хомяченков должен был нанести поперек письма тайнописью.

Все предусмотрели, ничего не забыли. Вложили и денежное воспомоществование — две с половиной сотни крупными купюрами.

 

Первое время после ареста Хомяченков был в подавленном состоянии. Голова раскалывалась, в висках стучало, время от времени появлялись рези в животе. В сознании всплывали одни и те же вопросы: «Что делать?», «Как выпутаться?» Не находя ответов на мучившие его вопросы, снова впадал в состояние полной апатии.

Постепенно наступало просветление. Вскинулся: «Почему не вызывают на допрос? Может, ошибка, разберутся и отпустят? Какая же ошибка, если в моем кармане была эта злополучная коробка, а там, видимо, находятся вещи, по которым сразу определят, что к чему. Стоп... Что это я начинаю раскисать? Не-ет, шалишь, ничего у них не выйдет! Черта с два. Я им так не дамся. Что они обо мне знают? О том, что было в Западном Берлине, не знают. Иначе давно бы загребли. Когда лазил через забор, тоже не знают. А коробка? Нашел, случайно. И все. Привет!.. Спокойно, спокойно, соберись... Так, продумай еще раз все варианты. Никаких признаний! Все отрицать...

Вызвали на допрос. Раз, второй. Следователь слушал внимательно, но ничего не записывал. Почему? А он трусил страшно. Дрожал, как заяц. Ноги ватные. Ладони мокрые. Во рту сухо, язык не ворочается...

Дмитрий Павлович смотрел на него с каким-то глубоким сожалением, выслушивал его односложные ответы, не перебивая, кивал головой, но ни одному слову не верил. Хомяченков лгал, неуклюже пытаясь объяснить, как к нему попал контейнер. Говорил с дрожью в голосе, с хрипотой. Потом не выдержал:

— Вы мне не верите?

— А вы как думаете?

— Я говорю правду, все как было, но вы ничего не заносите в протокол...

— Смотрю я на вас, Хомяченков, и думаю, — перебил его Дмитрий Павлович, — откуда у вас такая озлобленность на весь мир, в том числе и на меня, где истоки того, что привело вас сюда, чем вызваны ваши поступки? Вы еще сравнительно молодой человек, можно сказать, начинаете жить, и так плохо начинаете...

— Это уж не ваше дело! Как умею...

Нелегко было Хомяченкову с Дмитрием Павловичем — пожилым, многоопытным и многознающим, казалось, видящим его насквозь. Этого он не мог не чувствовать. Напрягая силы, он отрицал все, даже очевидные факты. Надолго ли его хватит?

Возвращаясь от следователя, он падал на жесткую койку, смотрел в одну точку и перебирал в памяти все от начала до конца, искал причину провала, искал выход. Думал о провале, и выходило, что виноват тот долговязый Барри, как он тогда представился. Когда с ним беседовали, то лысый толстый, который, по всему видно, был старшим, даже не назвал себя, а на прощанье, сунув свои толстые, как сосиски, пальцы в его ладонь, сказал, что он будет иметь дело с Барри. «Черт бы побрал этого Барри! Они, поди, глушат себе виски и в ус не дуют, а он здесь парится».

Дмитрий Павлович видел, что Хомяченков настроен резко враждебно и пока не намерен раскаиваться и давать правдивые показания. Следователь вызывал его на допрос, выслушивал. Сам же продолжал изучать материалы, встречался с людьми, знавшими арестованного. Его помощники побывали на работе у Хомяченкова, встретились с родственниками, знакомыми, сослуживцами. Картина постепенно вырисовывалась.

 

Хомяченков ничем не выделялся среди сверстников, рос, учился, как все. Разве что с детства был замкнутым, болезненно самолюбивым, обидчивым и жадным. Из-за этого сверстники его недолюбливали, а порой и били. Мать очень переживала, иногда ссорилась с родителями обидчиков сына, пыталась как-то повлиять на родное дитя. Успокаивала себя тем, что сын растет без отца. Но рос Хомяченков без отца не все время, как утверждал он. Расследование показало, что отец уехал, когда он учился в шестом классе. В том же году мать переехала с ним в город, где жили ее родители. Родители вскоре умерли, а он с матерью так и остался в их квартире. Отец считался пропавшим без вести во время войны. Но он не пропал, а возвратился с войны живым, здоровым. Жил тихо, работал в магазинах подсобным рабочим. Часто менял места работы. А потом уехал и пропал. Как выяснилось, он был осужден. Во время войны добровольно сдался в плен, добровольно стал служить оккупантам, бежал с ними и по пути скрылся. Примазался к военнопленным, возвращавшимся на Родину, был мобилизован и перед концом войны находился в одной из тыловых частей.

Бежал от семьи старший Хомяченков тогда, когда почувствовал, что его разыскивают. Перед этим на семейном совете порешили, что жена с сыном переедут к родителям и будут считать его без вести пропавшим. Так Хомяченков-младший остался без отца.

Время шло. Хомяченков поступил в электромеханический техникум, увлекся радиотехникой, допоздна засиживался у приемника. Все было бы хорошо, но потом появились заграничные тряпки, которые он потихоньку перепродавал. Пристрастился к выпивкам. Мать всполошилась, принялась уговаривать, а он ей: «Ты, мать, ничего не понимаешь. Что это у нас за жизнь? Вон там люди живут, вот это да!» Мать плакала, умоляла одуматься, но сын не слушался, огрызался или не реагировал вовсе. Она опять успокаивала себя: пройдет время, поумнеет, все встанет на свое место.

Техникум еле кончил, устроился на работу. Но не поумнел.

Когда призвали в армию, мать обрадовалась: там его научат уму-разуму. Служил он за границей, в ГДР. Первое время служба шла туго, многое не клеилось. В письмах к матери он жаловался на трудности армейской жизни и на то, что очень уж медленно тянется время. Спустя год-полтора успокоился. Писал, что жить можно. Меньше стала волноваться мать, полагая, что все обошлось, ее сын стал в конце концов человеком. Ну что ж, все правильно. Военная служба есть военная служба, особенно срочная. Не санаторий, всем известно. Особенно не разгуляешься, время расписано до минуты. Занятия, наряды, учения. Между ними немного личного времени, в течение которого можно успеть сменить подворотничок на гимнастерке, написать письмо, почитать или посмотреть фильм в клубе части. Бывают еще увольнения в город.

Денег хватает только на папиросы, конверты или открытки. Так что Хомяченков, проходя срочную службу, кафе видел только со стороны.

Отслужив срочную службу, Хомяченков остался работать вольнонаемным. Привлекала его не работа сама по себе, а возможность подзаработать и ближе познакомиться с Западом. Иного пути к осуществлению своих заветных стремлений он не видел. Частые поездки и отлучки из части можно было объяснить служебной надобностью, командование, занятое своими заботами, не слишком контролировало — доверяло.

Почти рядом с расположением части — крупный город, связь хорошая, сел в автобус или на попутку, и через пятнадцать минут в центре города. Посидеть за кружкой пива с порцией корна, послушать музыку есть где. Берлин в двух часах езды, так что и туда можно смотаться при желании. Хомяченков уже не тяготился службой, время у него текло не так медленно, как прежде. Другая жизнь пошла.

Особенно ему приглянулось одно уютное кафе на окраине города. То ли потому, что там за стойкой стояла молодая симпатичная фрау, то ли потому, что туда редко заглядывали сослуживцы. Так или иначе, но Хомяченков облюбовал себе это кафе. С привлекательной фрау, правда, перспектива представлялась не совсем ясной. Она мило улыбалась при его появлении, внимательно обслуживала. С разговором дело обстояло сложнее: у него в запасе несколько немецких слов, а у нее столько же русских. Со временем это препятствие Хомяченков надеялся преодолеть, но тут возникло новое: за стойкой стал появляться весьма внушительного вида мужик в шерстяной безрукавке и закатанными по локоть рукавами клетчатой сорочки. При его появлении фрау переставала улыбаться, а у Хомяченкова пропадало желание с ней заигрывать.

 

В один из слякотных осенних вечеров в этом уютном кафе на окраине города произошла встреча, которая многое определила в судьбе Хомяченкова. В тот вечер он задержался на работе и пришел в кафе позже обычного. Столик, за которым он любил сидеть, был занят. Там сидел какой-то тип и читал газету. Ему даже показалось, что, когда он подошел к стойке и поздоровался, фрау чуточку смутилась и опустила глаза. Но он не придал этому значения.

Хомяченков подошел к читающему, спросил, вернее, указал на свободный стул, тот кивнул, и он сел и заказал, как всегда, сто корна, кружку пива и порцию сосисок. Когда Хомяченков выпил вторые сто граммов корна, сидящий рядом опустил газету, надел на нос очки и спросил:

— Русский, офицер?

Хомяченков кивнул, подтверждая то ли что он русский, то ли что офицер.

— Майор?

Хомяченков обратил внимание на нерусское произношение, особенно на картавое «р».

— Нет пока. А вы?

— Я бизнесмен Питер Панитски. Можно просто Питер. Моя фирма — тут недалеко, в Берлине.

— Меня зовут Станислав. Станислав Хомяченков, можно просто Слава.

— Отшен приятно, — сказал иностранец. — Хорошее имя. Я много езжу по этой автострада.

Они еще немного посидели, перебросившись несколькими фразами, расплатились и разошлись.

Встретились недели через две снова, и тоже случайно. Иностранец рассказывал, что он работает в Западном Берлине, в фирме, названия которой Хомяченков не запомнил, часто ездит в «восточную зону» по делам. В друзья он не навязывался, в душу не лез. Хомяченков сказал, что служит тут недалеко, семьи не имеет, а поскольку вечерами делать нечего, вот иногда и заглядывает сюда.

— Наверное, фрау понравилась? — пошутил Питер.

— Ничего, — принял шутку Хомяченков, — но. у нее партнер уж больно грозен.

Оба рассмеялись.

Когда расходились, Питер вскользь бросил:

— Можно встретиться через три дня. Я буду ехать тут по делам фирмы. Посидим, поболтаем.

На этот раз Питер был активнее. Он сразу взял инициативу в свои руки. Хомяченков собирался заказать себе традиционные сто грамм корна, кружку пива и порцию сосисок, но Питер остановил его:

— Один момент, Слава. Сегодня я имею много денег. Получил вознаграждение. Потому я угощаю и хочу выпить за наше знакомство и будущую дружбу.

Он подозвал симпатичную фрау, и через пару минут на столе появился французский коньяк, лимон и любимые Хомяченковым сосиски.

Когда подвыпили, Питер как бы в шутку спросил:

— Слава, ты ракетчик? Да?

Хомяченков не ответил, он дожевывал сосиску.

— Я знаю, ракетчик. Боишься мне говорить. Ваши ракеты на нас нацелены? — продолжал шутить Питер.

— Наши ракеты до вас не долетят. Это не те ракеты...

— Тс-с... не так громко, — приложил палец к губам Питер.

Они хорошо посидели. Платил за все Питер. На следующий день у Хомяченкова голова раскалывалась. Только после обеда он немного пришел в себя и вспомнил, как Питер его спросил:

— Слава, ты хочешь побывать в Западном Берлине?

— Хочу, — сказал Слава.

— Я приглашаю тебя. Могу показать тебе город.

— Как?

Питер, пожав плечами, сказал:

— Это моя забота. Ты об этом никому не говори, хорошо?

Хомяченков кивнул.

— В эту субботу в три часа приезжай к бензоколонке, которая тут недалеко, при выезде из города. Знаешь? Там встретимся.

...Поездка в Западный Берлин прошла без приключений. Правда, Хомяченкову пришлось часть пути ехать без комфорта, но что поделаешь. Как говорится, в жизни за все надо чем-то расплачиваться. На окраине Берлина, в безымянном тупике, Питер, остановив машину, сказал сидевшему рядом Хомяченкову:

— Слава, тебе сейчас нужно сделать небольшую маскировку, чтобы на КПП не придрались. — Он открыл заднюю дверцу, отодвинул сиденье. — Прошу. Здесь тебе будет не очень удобно, но зато абсолютно безопасно. Это пока переедем границу.

Хомяченков лег на коврик, свернулся калачиком. Питер задвинул сиденье. Щелкнула дверца. Машина плавно тронулась.

Хомяченков лежал тихо, как мышь, и очень боялся. «Вдруг обнаружат? Неприятностей не оберешься... Связался с этим очкариком. На кой черт я согласился? Чего я там не видел?.. А что, собственно, тут такого, убил, ограбил кого? Интересно посмотреть, да и безо всяких хлопот, туда и обратно...»

Он слышал, как на КПП остановили машину, у Питера проверяли документы, что-то говорили по-немецки или по-английски. Когда снова поехали, он облегченно вздохнул. Вскоре Питер остановил машину и выпустил его из тайника.

— Все в порядке, Слава, мы в Западном Берлине.

Хомяченков вылез, отряхнулся и уселся на заднее сиденье. Они долго кружили по незнакомому городу. Останавливались, заходили в магазины и снова куда-то ехали. Пообедали в ресторане. Заехали в контору Питера, поговорили, выпили по стакану виски. Питер достал из шкафа картонную коробку, распаковал ее, вытащил отливающий лаком и никелем небольшой магнитофон и поставил его перед Хомяченковым.

— Это тебе, Слава, в знак нашей дружбы.

Хомяченков с недоумением посмотрел на него:

— Ты что, серьезно? Нет, нет, Питер, таких подарков я не принимаю. Слишком дорогая вещь, зачем же? У меня ничего такого нет, чтоб отблагодарить тебя...

— Не торопись, Слава, я тебе объясню. Это последняя модель, новинка, так по-вашему, кажется? Да, мы на этом имеем бизнес, неплохой бизнес. Нам, работникам фирмы, дают несколько штук для презентов нашим клиентам, дарить за услуги. Это как бы реклама, понимаешь? Чтобы бизнес шел хорошо. Поэтому я могу это себе позволить, подарить нужному человеку. В этом нет ущерба ни для фирмы, ни для меня лично. А ты мне друг, и я хочу, чтобы у тебя осталась память обо мне и наших встречах. Так что ты бери, не сомневайся. Я не буду от этого разоряться. Все о’кей? — Питер хохотнул, хлопнув Хомяченкова по плечу Они распили еще бутылку коньяка.

Когда уходили, Питер достал из стола небольшой бланк и, как бы раздумывая, сказал:

— Слушай, Слава, я подумал, ты все же распишись тут, что получил от меня эту штуку, а то как бы не вышел у меня конфликт с шефом. Он имеет привычку совать нос везде. Понимаешь, таков уж характер у человека, и тут ничего поделать нельзя. Тут распишись, а тут напиши, что за услуги получил.

Хомяченков, одурев от выпитого, какое-то время тупо смотрел на бланк, где типографским способом на английском языке было что-то отпечатано, затем взял у Питера ручку и нетвердой рукой написал в пропуске: «За оказанные мною услуги по делу», внизу: «От Питера Панитски получил» и расписался. Дату поставил Питер.

Обратно они ехали тем же путем и с соблюдением тех же предосторожностей. Только высадил Питер Хомяченкова не у бензоколонки, а на автобусной остановке, между городом и частью.

 

Когда Хомяченков отработал положенный срок, его не стали удерживать. К своим обязанностям относился он спустя рукава, был склонен к злоупотреблению спиртными напитками.

Ему объявили о предстоящем увольнении.

К этому времени он уже сдружился с Питером Панитски и при очередном свидании в кафе поделился с ним новостью. Питера это известие обеспокоило не на шутку, и он принялся горячо уговаривать Хомяченкова сделать все от него зависящее, чтобы остаться еще на срок. Но Хомяченков, выслушав своего приятеля, сказал, что список увольняемых утвержден командованием и ему вряд ли удастся что-либо сделать. Видимо, понял это и Питер. Он тут же предложил Хомяченкову снова прокатиться в Западный Берлин.

В ближайшую субботу все началось по прежнему сценарию. Но, когда они сидели в конторе у Питера за бутылкой коньяку, к ним присоединился еще один сотрудник фирмы. Он тряхнул Хомяченкову руку, как-то назвался, тот не разобрал, а переспрашивать не стал. Это был крупный мужчина с пучками волос, торчащими из ноздрей, белесыми бровями и тяжелыми, как ставни, веками. Питер засуетился, налил ему рюмку, но тот только пригубил. Говорил он довольно сносно по-русски, даже, пожалуй, лучше Питера. После нескольких незначащих фраз он сказал, обращаясь к Хомяченкову:

— Я — представитель разведки. Да, да, из того ведомства, о котором у вас много пишут в газетах, и вы, надеюсь, знаете, что это такое. Тем более что вы — военный человек.

Хомяченков поначалу опешил, а потом промямлил

— Да, знаю, конечно.

— Ну вот и хорошо. Мы скорее найдем с вами общий язык. Не так ли?

Хомяченков пожал плечами.

— Мне о вас рассказывал Питер, о том, что вы говорили ему о себе, своей службе, своей части, сослуживцах. Скажу откровенно, кое-что из вами рассказанного для нас ново, интересно. Я вас благодарить хочу за это. Мы одобряем дружбу Питера с вами и ценим ваше отношение к нам. Разумеется, если вас не подослали к нам специально. Вы не из КГБ?

— Нет, что вы, — вырвалось у Хомяченкова, — но...

— Да вы не волнуйтесь. Ничего страшного. Все будет нормально. Мы не собираемся заявлять вашему командованию, что вы с нами поддерживаете контакт. Нам это не нужно. Надеюсь, вы тоже не будете заявлять?

— Ну что вы, нет, конечно. Зачем мне?

— Отлично, приятель. Питер сказал мне, что вы уезжаете домой, увольняют вас, не так ли?

— Да, у меня кончился срок.

— Ну что ж. Это тоже неплохой вариант. Там вы не будете безработным? Кстати, у вас есть специальность?

— Да, есть, я учился в электромеханическом...

— О, с такой профессией можно найти работу, можно на заводе, можно в НИИ. Постарайтесь устроиться на закрытое предприятие, которое работает на военные цели. Там больше платят. А вы молодой, деньги вам будут нужны. Я думаю, мы вам дадим денег на первый случай. Как ты считаешь, Питер?

— О’кей, — сказал Питер и положил пачку денег перед шефом.

— Вот вам тысяча рублей, берите, они ваши.

— Деньги я не возьму, — сказал неуверенно Хомяченков.

— Берите, берите, — с нажимом промолвил шеф, — мы не будем бедными от этого, а вам они пригодятся. Потом, мы ведь не даром даем, за услуги, которые вы нам оказывали и, надеюсь, будете оказывать.

— Какие услуги? — вскинулся было Хомяченков, — я ничего такого...

— Не торопитесь, приятель. Вы же рассказывали Питеру такие вещи, которые для нас полезны. О том, что вы говорили, в газетах и журналах, которые можно везде купить, не пишут. А мы не хотим быть у вас в долгу. Услуга за услугу. Мы народ деловой, любим рассчитываться. Везде должен быть порядок.

Разговор продолжался. Питер открыл вторую бутылку, выпили еще. Шеф выразил надежду, что Хомяченков останется ими доволен и будет поддерживать «дружеские отношения» с их представителем в Москве, Там, в их посольстве, на его счету будет лежать пять тысяч рублей, ему их выплатят потом, если он будет благоразумным и дело, начатое здесь, будет продолжено.

От выпитого Хомяченкова разморило. Он обмяк и сидел, тупо уставившись в рот шефу. О чем он думал и думал ли вообще, по его виду определить было трудно. На какое-то мгновение маска безразличия сползла с него, и он спросил:

— А в Москве с кем мне встретиться?

— В нашем деле хорошо выдержку иметь, — улыбнулся шеф, довольный тем, что сидящий напротив него тип наконец-то проснулся и проявил к его словам интерес. — Вам ни с кем встречаться не надо. Вас найдут и установят контакт.

— Но я живу в другом городе...

— Это не так важно. Оставьте Питеру ваш адрес. — Он что-то сказал по-английски Питеру. Тот закивал головой.

— Хочу вас предупреждать, чтобы вы были очень осторожны и строго следовали инструкции, которую вам дадут. Понимаете, о чем я говорю?

— Да, да, я понимаю.

— И еще. Очень важно вам постараться получить хорошую работу там, дома, в своем городе. В военной части или на большом заводе, где производится военная продукция. Можно в исследовательском центре, как у вас говорят, закрытом НИИ.

Закончив наставления, шеф ушел. Питер достал несколько конвертов советского производства, и Хомяченков написал на них свой адрес и свою фамилию. Потом Питер взял у Хомяченкова расписку в получении денег и отвез его к заветному кафе. Они расстались довольные друг другом.

Так закончился для Хомяченкова первый этап его падения.

 

После увольнения и возвращения домой Хомяченков почти полгода не работал, деньги водились, и он наслаждался жизнью, отдыхал от трудов праведных. Он ждал, что с ним установят контакт, как ему говорили в Западном Берлине, и выплатят те пять тысяч, которые задолжали. Но разведчики из посольства почему-то не торопились.

Денежки таяли, как снег в апрельский день. От тысячи, брошенной ему на бедность, уже не осталось и следа. На исходе были и те, которые поднакопил за время службы. На мать надежда слабая, она зарабатывала только себе на жизнь. А по вечерам так тянуло в ресторан или хотя бы в кафе. Да и дружки уважают, пока денежки водятся.

Пришлось устраиваться на работу. Он поступил работать в НИИ и стал предпринимать практические шаги по сбору шпионских сведений. Правда, он кое-что накопил, будучи в части, чтобы встретить новых хозяев не с пустыми руками, но этого, он чувствовал, было явно недостаточно, чтобы выманить те заветные пять тысяч. Данные были не первой свежести, он их уже давал Питеру, да и многое могло измениться там за это время. Так что надо было стараться...

И Хомяченков старался. Из разговоров с сотрудниками НИИ узнал адреса и наименования предприятий-получателей продукции, смежников, фамилии руководящих работников, адреса и телефоны — и все это копил, записывал.

Хомяченков нервничал. Уплывали из рук обещанные пять тысяч. Он пытался найти надежные пути установления контакта с посольством. Приехал в Москву, походил вокруг посольства, поискал другие учреждения этой страны. Посетил проходившую выставку «Исследования и разработки», оставил в книге отзывов запись:

«Очень восхищен выставкой, высоким уровнем развития науки и техники вашей страны и благосостоянием вашего народа. Приезжайте еще к нам, наше правительство предоставит вам возможность. Приятель».

И надо отдать должное хозяевам выставки: эта запись из книги отзывов ими была изъята. Но ожидаемого результата не последовало. Хозяева молчали. То ли они сомневались в надежности Хомяченкова, то ли хотели понаблюдать за ним, то ли выжидали, пока плод созреет окончательно и упадет на землю сам.

Хомяченков все больше нервничал, а вестей все не было. И он решился. Взяв больничный, он снова приехал в Москву. Ему удалось узнать адрес одного из посольских особняков, и он в течение трех дней вел наблюдение за ним, изучая окружающую обстановку. Поздно ночью он залез на дерево, с него перебрался на стену, ограждающую особняк, и оттуда спрыгнул во двор. Встретили, правда, его не очень гостеприимно. Два дюжих охранника сбили его с ног, намяли бока и, накрыв чем-то жестким и тяжелым, поволокли в особняк. Долго пришлось Хомяченкову доказывать этим молодцам, которые не знали русского языка, что он их друг. Его посадили в темный вонючий чулан, и он часа два ожидал, когда с ним поговорят.

Говорили с ним двое мужчин, но уже не те, которые так негостеприимно встретили его в посольском саду. Оба были некрасивы: один — долговязый, невероятно тощий и весь какой-то перекореженный, другой — постарше, посолидней, плотный, плешивый, с редкими зубами и вывороченными губами. Первый назвался Барри Древсом. Второго Древс назвал мистером Грейроком. Древс выступал как бы устроителем встречи и беседы с Хомяченковым.

Хомяченкову пришлось выложить на стол все имеющиеся у него документы, подробно рассказать о себе, о встречах с Питером Панитски и его шефом в Западном Берлине.

— И что же вы хотите от нас? — небрежно спросил мистер Грейрок. На него рассказ Хомяченкова, казалось, не произвел впечатления.

Если бесцеремонное обращение охранников можно было как-то понять, то холодность и безразличие этих господ после того, как они узнали, кто он, озадачили и обидели Хомяченкова. Он пожал плечами.

— Но мне сказали, что меня найдут и свяжутся, — промямлил он неуверенно. — Потом, тут некоторая сумма...

— И вы решили поторопить события, — перебил его Древс.

— А вы знаете, — спросил Грейрок, — что вы сделали себя подозрительным в глазах своих соотечественников и, нас поставили в неудобное положение?

— Но меня никто не видел, клянусь вам...

Беседа затянулась. Хомяченков видел, что разговор записывали на магнитофон, закамуфлированный под небольшой чемодан. «Ну и черт с ними», — подумал Хомяченков, — пусть записывают, если это им интересно».

На следующий день после завтрака Древс и Грейрок снова беседовали с ним. Говорил больше Хомяченков, а дипломаты слушали и записывали на магнитофон. Хомяченков старался. Раз уж так получилось, то надо выкладываться на всю катушку, чтобы поверили и приняли за солидного партнера. Потом, надо же вырвать обещанные пять тысяч...

Хомяченков выложил часть собранных им секретных сведений военного характера, начертил схему расположения известных ему военных объектов с привязкой их к ориентирам на местности.

Когда он выговорился, Грейрок и Древс заставили его дать подписку о том, что он и впредь будет честно и добросовестно работать на их разведку и соблюдать данные ему инструкции. Инструкции были изложены пока устно. Позже он получит их и в письменной форме. Ему предписывалось собирать разведывательную информацию о воинских частях и промышленных предприятиях (давался перечень объектов), обусловливались способы конспиративной связи с использованием тайнописи и тайников. Древс протянул ему лист бумаги с описанием места и схемой первого тайника, а когда Хомяченков изучил его и запомнил, сжег листок над пепельницей. В описании было сказано, чтобы тайник изъять после получения письма с тайнописью при наличии в открытом тексте слова «хоккей».

Дали Хомяченкову и денег, не пять тысяч, конечно, а всего двести пятьдесят рублей. На недоуменный взгляд Хомяченкова Грейрок сказал:

— Знаю, знаю. Не волнуйтесь. Выплатим мы ваши деньги, даже больше дадим. Но, во-первых, эти деньги еще нам не переведены, во-вторых, мы должны убедиться, что вы нас не водите за нос.

И протянул ему в качестве сувенира шариковую ручку с автографом президента на корпусе. Так сказать, на долгую память.

Поздно вечером Древс вывез Хомяченкова из посольства в машине с дипломатическим номером и доставил его к станции метро «Парк культуры». Оттуда Хомяченков уже самостоятельно доехал до вокзала, взял билет и отправился домой.

 

Когда Хомяченков все же разговорился на следствии, он рассказал обо всем, показал дерево, на которое взбирался темной ночью, чтобы спрыгнуть оттуда за стену, ограждающую посольский особняк. Опознал на предъявленных фотокарточках Древса и Грейрока. На квартире Хомяченкова была обнаружена, и приобщена к делу в качестве вещественного доказательства злополучная шариковая ручка с автографом президента. В одной из записных книжек Хомяченкова, изъятых при обыске на квартире, имелась запись, которая, когда ее расшифровали, указывала на местонахождение тайника. Шпион нарушил инструкцию и записал для памяти, где он должен будет изъять предназначенное ему послание. С первым тайником, как и со вторым, его постигла неудача. Он получил письмо от Древса, пытался проявить тайнопись, но сделать этого не сумел. Однако, поскольку в открытом тексте письма было заветное слово «хоккей», свидетельствовавшее о закладке в тайник материалов (а он думал, что, возможно, и денег), то Хомяченков направился к указанному месту. Но там было пусто. Что бы это значило? Понимая, что тут возможны варианты, он струхнул, притаился. Второй раз не рискнул сигать через стену.

Но ничего страшного не произошло.

Просто Грейрок и Древс еще колебались, тянули время, а потом и совсем отказались от этого тайника. Вот как они объяснили это во втором письме:

«Дорогой Слава! Помнишь, когда ты был в столице последний раз, и я тебе говорил о Толе, который тоже собирает марки и который проживает в твоем городе. Я даже показывал тебе его карточку и просил зайти к нему, если будет возможность. Ну так забудь об этом, его там больше нет, он теперь в Москве. Так что, когда будешь в Москве в следующий раз, и я надеюсь, что это будет в скором времени, рассчитывай пробыть там некоторое время с тем, чтобы навестить его».

И дальше:

«...фотографией я продолжаю заниматься, научился разглаживать старые, свернутые и скомканные фотокарточки, а также и старые документы... В то время как для фотокарточек утюг должен быть слегка горячим и разглаживать их нужно с задней стороны; бумаги, к примеру, документы, письма, газеты и прочее нужно гладить с лицевой стороны и как можно более горячим утюгом и очень медленно, чтобы только-только не сжечь бумагу...»

Хомяченков на сей раз усвоил науку своих учителей, и второе письмо обработал по всем правилам. В нем говорилось:

«Дорогой друг! Есть то же самое сообщение на всех страницах этого письма. Игнорируйте бывшие инструкции. Осторожно следуйте эти новые инструкции. Найдите хорошую причину приехать в Москву как можно скорее. Пойдите на Савеловский вокзал в 22.00 или позже... Вы должны иметь причину быть в этом районе, но не задерживайтесь там. Будете уверены в том, что никто не увидит вас, когда вы подберете пакет. Тщательно спрячьте его, уничтожьте это письмо. Б.».

В конце следствия Дмитрий Павлович предложил провести следственный эксперимент. На адрес в Гватемале, указанный Хомяченкову в инструкции, направили два из ранее подготовленных и находившихся в контейнере писем. В тайнописном тексте, написанном рукой Хомяченкова, сообщалось, что он понял и усвоил инструкции и отвечает на поставленные вопросы. Сведения, само собой разумеется, были липовые, но тщательно подобранные с таким расчетом, чтобы хозяева шпиона поверили. Кроме того, в письме было высказано беспокойство из-за отсутствия известий из разведцентра и жалоба на материальные затруднения.

Цепь замкнулась. Древс вскоре заложил тайник для Хомяченкова, а на следующий день Грейрок поздно вечером, возвращаясь из театра, опустил в почтовый ящик рядом с театром письмо. На основании ранее вынесенного следствием постановления о наложении ареста на корреспонденцию Хомяченкова письмо было изъято. Там обнаружили тайнопись: шпиону предлагалось срочно изъять заложенный для него очередной контейнер с материалами, прилагались схема и описание места закладки. На этот раз Древс спрятал контейнер в основание осветительного столба в одном из скверов.

Дмитрий Павлович в присутствии понятых изъял контейнер и оформил в соответствии с требованиями соответствующих статей УПК РСФСР. Это был кусок ржавой металлической трубы, залепленный с обеих сторон пластилином. Внутри трубы — цилиндр с герметически закрывающейся крышкой на резьбе, а в цилиндре — письмо, инструкции и шифрблокноты. Деньги тоже вложили, но опять же немного. Пятью тысячами перед носом шпиона помахивали, а бросали сотню-две. В письме на сей раз, кроме обычных рекомендаций, предлагалось приобрести радиоприемник для приема односторонних радиопередач, тут же была инструкция для приема радиопередач с указанием расписания. Была еще одна инструкция об использовании для связи микрофотографии и прибор для чтения микрограмм, пакетик проявителя и даже мелок для нанесения метки об изъятии контейнера из тайника.

Таким образом, по делу были собраны доказательства, полностью изобличающие Хомяченкова в принадлежности к агентуре иностранной разведки. Он полностью признал себя виновным в совершении преступления, предусмотренного пунктом «а» статьи 64 УК РСФСР.

Шпион получил по заслугам.

 

Во время обеденного перерыва Сергея Чиркина позвали к телефону. Он подумал, что это Лена, но в трубке услышал незнакомый голос:

— Здравствуй, Сергей! Как жизнь?

— Здравствуй, — неуверенно ответил Сергей.

— Не узнаешь старых знакомых? Это Пономарев Николай. Помнишь?

— А-а, привет, привет! Как там насчет того, все в норме?

— Все в норме. Ты когда кончаешь работу?

— В четыре, а что?

— Можешь приехать к нам в приемную сегодня после работы?

— Могу, конечно, хотя... — Сергей подумал, что на этот раз Лене придется ждать: «Не все же мне...»

— Приезжай, я встречу в 16.30.

Они поднялись на лифте, пошли по коридору. Их встретил начальник отдела Таймасов с папкой под мышкой. Он поздоровался с Сергеем за руку, и через пару минут они вошли в кабинет генерала.

Из-за стола поднялся невысокий, как показалось Сергею, пожилой мужчина с черной с проседью шевелюрой и мохнатыми бровями. Таймасов и Пономарев остановились. Сергей, глядя на них, тоже принял стойку «смирно». Генерал протянул руку Сергею первому. Ладонь у него была широкая, крепкая.

Сели за длинный стол. Принесли чай. Генерал пригласил «отведать чайку», спросил Сергея, как работается, женат ли, кто родители. Сказал, что он тоже начинал трудовую деятельность на заводе в Барнауле, учился в ПТУ, был на комсомольской и партийной работе, а потом уже стал чекистом и москвичом.

Обращаясь к Сергею, генерал произнес:

— Товарищ Чиркин, вы нам помогли разоблачить шпиона, который мог бы причинить нашему государству немалый вред.