МЕЖДУ СВОБОДОЙ И КОНТРОЛЕМ

МЕЖДУ СВОБОДОЙ И КОНТРОЛЕМ

В вышеупомянутых условиях сохранить общество как некое системное целое могла лишь мощная государственная структура, контролирующая все стороны человеческой жизни. Естественно, что удержать под контролем массу вооруженных, достаточно независимых и не склонных кому–либо подчиняться людей, особенно на начальных этапах становления государственности США, прямым, открытым насилием было невозможно. Именно поэтому американским правителям пришлось искать скрытые (неявные) формы принуждения, используя духовно–психологические особенности населения Соединенных Штатов.

Поставить какие–то ограничения западному человеку, ориентированному в своей жизни на деятельное проявление своего «Я» во вне, путем принуждения было невозможно. Правящие круги прекрасно понимали, что запретить делателю делать то, что он хочет, — крайне сложно, а потому возводили западную систему тотального контроля на основе методов управления мотивацией человека. В данном случае действовал простой принцип: если американца нельзя открыто принудить к чему–то, необходимо создать условия, при которых он сам, без явного принуждения, выполнит необходимое. Таким образом, западная система многоуровнего управления обществом стала совокупностью механизмов манипулирования партикулярной, эклектичной, лишенной духовного единства (внетрадиционной) человеческой массой. Изолированный, психологически и интеллектуально несамостоятельный индивид, целиком ориентированный на добывание материальных благ и их потребление, становится условием существования вышеупомянутой системы.

Вот что по этому поводу писал Э. Фромм: «Мы не в состоянии увидеть, что, хотя человек избавился от многих старых врагов свободы, в тоже время появились новые враги; причем этими врагами становятся не столько разного рода внешние препоны, сколько внутренние факторы, блокирующие полную реализацию свободы личности» [4, с. 95]. При этом он добавлял: «Мы зачарованы ростом свободы от сил, внешних по отношению к нам, и, как слепые, не видим тех внутренних препон, принуждений и страхов, которые готовы лишить всякого смысла все победы, одержанные свободой над традиционными ее врагами. <…> Мы забываем, что проблема свободы является не только количественной, но и качественной» [4, с. 96]. В связи с этим можно вспомнить слова А. И. Герцена, который точно подметил (в книге «Былое и думы»), что американцы могут обходиться без правительства, так как сами исполняют должность царя, жандармского управления и палача.

С развитием коммуникационно–информационных систем уровень манипулятивности западных народов вообще, и американцев в частности, значительно повышается. Фактически с помощью газет, радио, а потом и телевидения правящая элита начинает формировать их сознание, а потому потребности, ценности, миропонимание, мироотношение и т.п. Вот как это прокомментировал О. Шпенглер: «Европейско–американская политика «одновременно», благодаря прессе, создала распространившееся на всю планету силовое поле духовной и денежной напряженности, в сферу влияния которого попадает каждый человек, даже не осознавая этого. Он вынужден думать, желать и действовать так, как полагает целесообразным сидящий где–то вдалеке правитель» [8, с. 608]. При этом немецкий мыслитель добавил: «Сначала люди не могли и подумать о свободной мысли, теперь об этом разрешено думать, но никто на это больше не способен. Все хотят думать только то, что должны хотеть думать, и именно это воспринимается как собственная свобода» [8, с. 612].

В свое время конгрессмен Оскар Каллавей опубликовал в «Congressional Record» статью о том, как был организован контроль над американскими СМИ. Оказывается, в марте 1915 года группа Дж. П. Моргана собрала вместе двенадцать человек, занимающих высокое положение в мире прессы, и поручила им отобрать в достаточном количестве самые влиятельные газеты в Соединенных Штатах, чтобы, взяв их под контроль, направлять в определенное русло ежедневную информационную политику США. Эти двенадцать человек для решения поставленной задачи проанализировали возможности 179 газет и отобрали из них те, используя которые можно создать систему управления прессой. Они выяснили, что для этого необходимо контролировать лишь двадцать пять наиболее крупных газет. Для осуществления надлежащего надзора и подготовки информации в каждую газету был подобран редактор [9, с. 219].

О том же пишет и А. Зиновьев: «Централизация медиа… вполне уживается с приватизацией. Примером тому может служить медиа США. Хотя централизация ее была выражена неотчетливо, она имела место. Локальные телевизионные станции, например, зависели от национальных медиаконцернов в отношении программ. Менее 10% их передач составляли местные программы, а в основном передачи составляли программы трех больших станций и кинофильмы. В сфере известий две станции (ЮПИ и АР) играли роль централизующих органов. Четыре из пяти телевизионных станций в 100 наиболее плотно заселенных областях принадлежали группам, во владении которых находились многие другие средства медиа. Значительная часть газет находилась в руках немногих концернов. Например, фирма Ганетти в 1985 году владела 86 ежедневными газетами. Лишь 50 городов США имели конкурирующие друг с другом газеты» [7, с. 333].

«За последние приблизительно десять лет собственность на средства массовой коммуникации в Соединенных Штатах сконцентрировалась в руках всего нескольких организаций, — констатируют профессоры Эллиот Аронсон и Энтони Пратканис из университета Калифорнии. — Сегодня двадцать три корпорации контролируют большую часть телевидения, журналов, книгоиздательств и киностудий. Вот некоторые факты о собственности на средства массовой коммуникации: 60% местных ежедневных газет принадлежат одной из четырнадцати корпоративных сетей, три корпорации доминируют в сфере издания журналов, шесть компаний звукозаписи контролируют 80% музыкального рынка и девять студий производят 70% программ телевизионного прайм–тайма» [2, с. 289]. По состоянию на 2002 год лишь девять компаний владеют телевизионным вещанием в США: AOL Time Warner, Disney, Bertelsmann, Viacom, News Corporation, TCI, General Electric (владелец NBC), Sony (владелец Columbia TriStar Pictures) и Seagram (владелец Universal film) [10, c. 91]. Кроме того, изданный момент десять телекоммуникационных компаний владеют 86% мирового рынка телекоммуникаций [11,с. 101]. Понятно, что при такой монополизации средств массовой информации произошла и монополизация «свободы слова». СМИ, оказавшись в руках правящих финансово–политических групп, превратились в главный и наиболее эффективный инструмент формирования массового сознания. «Американское правительство тратит свыше 400 миллионов долларов в год на оплату более 8000 работников, ведущих пропаганду политики США и американского образа жизни. Результаты: достоинства «американского пути» превозносят девяносто фильмов в год, двенадцать журналов на двадцати двух языках и… программы «Голос Америки» натридцати семи языках, с аудиторией, насчитывающей 75 миллионов слушателей» [2, с. 23].

Вместе с тем, по свидетельству британских публицистов 3. Сардара и М. Дэвис: «Узость интересов американских СМИ общеизвестна. Международные новости практически отсутствуют в СМИ, за исключением буквально двух–трех газет. Телевидение — основной источник информации для среднего американца — из международных новостей осмеливается показывать лишь катастрофы и американские военные акции. Притом что американские СМИ приобрели общемировое звучание, они в то же время, как это ни парадоксально, стали гораздо более однобокими и банальными. Независимые голоса отсеиваются, и создается приятная монокультура, посвященная пропаганде потребления, бизнеса, интересов правительства и общественной элиты, а также развлечению массового зрителя. Это не результат «свободного рынка», действующего по принципу естественного отбора, это продукт сознательной государственной политики» [10, с 90].

Фактически современные массмедиа представляют собой не механизм сбора и распространения информации (в чем неутомимо убеждают общественность журналисты), а выступают в качестве ее творцов и цензоров. Они создают информацию в соответствии с поставленными перед ними задачами, придавая ей вид, отвечающий интересам тех, кто контролирует СМИ. Объем информационного потока, который минует их, незначителен. А его роль еще более ничтожна. СМИ проникают во все сферы американского (западного) общества — в политику, экономику, культуру, науку, спорт, бытовую и личную жизнь людей. Они не просто влияют на разум и чувства людей, но формируют людей по заданной схеме[70].

Несмотря на отсутствие особого аппарата идеологической обработки масс, западной олигархии вообще и американской в частности удалось тотально идеологизировать общество. Его идеологическое пространство формировалось по самым разным направлениям и на разных уровнях как определенная форма понимания: мира, человека, основополагающих ценностей жизни, отношений между людьми социального устройства и т.д. СМИ выступили в качестве формы самосознания современного западного общества. Одновременно они формировались и как механизм структурирования общественного сознания, и как институт стандартизации сознания людей, и как совокупность средств ориентации в социальной среде и приспособления к ней, и как система самозащиты общества от разрушающих его и противодействующих ему сил.

Западные страны не имеют специальных государственных структур, занимающихся идеологической обработкой масс, однако ею непосредственно заняты философы, социологи, психологи, историки, политологи, журналисты, писатели, политики, советники в государственных учреждениях и партиях, сотрудники секретных служб и т.п. Существуют особые исследовательские учреждения, агентства и центры, так или иначе занятые проблемами идеологии. По крайней мере, во многих газетах, журналах, издательствах, учебных заведениях и т.п. есть люди, занимающиеся идеологическим контролем. Они решают, что писать и как писать, что говорить и как говорить, что печатать, а что нет. Они решают, какие делать фильмы, какие составлять программы для телевидения, что и как пропагандировать, какие устраивать зрелища и массовые шоу с идеологическим контекстом, как отбирать и препарировать информацию. На Западе, как в прошлом, так и сейчас, идеология не была и не является феноменом, отделенным от науки, литературы, живописи, журналистики и даже от религии. Она растворена, рассеяна во всех проявлениях человеческой жизни и вообще не воспринимается как идеология [7, с. 277]. Идеологическое давление на Западе осуществляется без видимого принуждения со стороны государства, в неявной форме, когда усвоение определенных аксиом теми, кто подвергается обработке, происходит без особых усилий с их стороны, часто как развлечение и приятное времяпрепровождение.

Состояние дел в идеологической сфере США с рассмотренной точки зрения подобно положению в экономике. Здесь тоже можно говорить о рынке идей, который функционирует так, будто им управляет «невидимая рука». Здесь есть те, кто производит и сохраняет идеологию, т.е. предлагает идеологические товары и услуги. Они доступными им средствами доводят свою продукцию до потребителя, т.е. идеологически обрабатываемым народным массам. Тут имеет место действительное, а не метафорическое потребление идеологической продукции — слушание, чтение, видение. И на этом рынке играет свою роль спрос, с которым считается предложение и который сам формирует предложение. И на этом рынке «невидимая рука» не является лишь чем–то воображаемым. Это — определенные лица, система учреждений, организаций и т.п., вступающие в определенные контакты, достаточно хорошо подготовленные, чтобы оценить положение на идеологическом рынке, и извлекающие для себя определенную выгоду. Такой идеологический механизм не вызывает отрицательной реакции у идеологически обрабатываемых людей (так, как это было в коммунистических странах), так как у них создается стойкая иллюзия, будто его вообще не существует [7, с. 328].

Таким образом, благодаря тотальному «промыванию мозгов» мощная энергетика западного человека оказывается самым надежным образом канализированной, загнанной в жесткие рамки заданных стереотипов. Возникает парадоксальная ситуация: владея всеми мыслимыми свободами для проявления собственной индивидуальности, западный человек оказывается лишенным этой индивидуальности, «…индивид перестает быть собой, — писал по этому поводу Э. Фромм, — он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть» [4, с. 159]. «…у нас могут быть мысли, чувства, желания и даже ощущения, которые мы субъективно воспринимаем как наши собственные, хотя на самом деле это не так. Мы действительно испытываем эти чувства, ощущения и т.д., но они навязаны нам со стороны…» [4, с. 161].

Здесь мы снова видим макиавеллистский тип «человека без свойств», способного изменяться в соответствии с требованиями окружающей среды. Чтобы быть целиком адекватным внешним условиям, индивид становится «никаким». Отказавшись от каких–либо качеств и свойств самодостаточной личности, он оказывается в состоянии экзистенциональной пустоты, позволяющей ему эффективно приспосабливаться к постоянно меняющимся условиям внешней среды.

Вот как это описывает С. Московичи: «Имея проницаемое, гибкое, не ищущее единой точки опоры «Я», он (западный человек. — Авт.) становится совершенным обитателем… «мира свойств без людей, пережитого опыта без тех, кто мог его пережить»… Отделение от самого себя и объектов приобретает такую значимость потому, что оно позволяет людям… приобрести главное качество — «качество отсутствия характера». Качество мобильности и переменчивости индивида… который не чувствует себя связанным каким–либо априорным принципом, внутренним долгом и не подчинен раз и навсегда какой–либо норме. Ибо он предается движению, где ничто ни на мгновение не остается в состоянии покоя… Такой характер является лишь рядом сочетаний и импровизаций, он служит лишь тому, чтобы соответствовать обстоятельствам» [1, с. 449].

Однако, теряя индивидуальность (особость), западный человек усиливает свой индивидуализм, который обнаруживается в мощной отчужденности от других людей и в противопоставлении себя им. Как писал К. Маркс: «Речь идет о свободе человека как изолированной, замкнувшейся в себе монаде» [6, с. 400]. Эта отчужденность, в свою очередь, порождает мощную агрессию по отношению к окружающим людям и миру вообще. Западный человек стремится к господству, подавляя все, что он считает препятствием на пути к нему. Как заметил Г. Маркузе: «Достигая ступени самосознания, сознание обнаруживает себя как «Я», а «Я» прежде всего означает вожделение: оно приходит к осознанию себя, только достигнув удовлетворения и только посредством «другого». Но такое удовлетворение предусматривает «отрицание» другого, ибо «Я» должно удовлетворить себя как истинное «бытие — для — себя» в противоположность всякой «другости». Мы имеем дело с понятием индивида, который должен постоянно утверждать и отстаивать себя для того, чтобы ощущать свою реальность, который противостоит миру как своей «негативности», как отрицанию своей свободы, и поэтому может существовать, только непрерывно отвоевывая свое существование у чего–то или кого–то, на него притязающего. «Я» должно стать свободным, но если миру присущ «характер негативности», то «Я» для своей свободы нуждается в «признании» своего господства, а такое признание может быть получено только от другого «Я», другого самосознающего субъекта. <…> «Самосознание может получить удовлетворение только через другое самосознание». Таким образом, агрессивное отношение к миру–объекту, господство над природой в конечном счете нацелено на господство человека над человеком» [3, с. 114—115].

Отсутствие индивидуальности у западного человека, индивидуализм и его агрессивная самоизолированность становятся почти решающими факторами в управлении социальной организацией Запада, т.е. в управлении обществом посттрадиционного типа, в рамках которого уже не действуют такие мощные факторы социального управления, как национальная идентичность, культура, духовность и т. п. Таким образом, западное общество целенаправленно воссоздает стандартных по своим индивидуальным качествам и отчужденных друг от друга индивидов, представляющих собою человеческую массу, лишенную какого–либо разнообразия. Нивелирование духовно–психологических особенностей индивидов ведет к их примитивизации, когда человек должен целиком отвечать предлагаемому набору потребностей и соответствующему набору форм их удовлетворения, не выходя за их рамки. Как подчеркивал тот же Г. Маркузе: «Высокий жизненный стандарт в мире крупных корпораций ограничителен в конкретном социологическом смысле: товары и услуги, покупаемые индивидами, контролируют их потребности и замораживают их способности. <…> Улучшенные условия жизни — компенсация за всепроникающий контроль над ней» [3, с. 99].

Именно поэтому западная квазикультура приобретает форму стандартизованного производства, создавая (как и промышленность) лишь продукты массового потребления. Правящим слоям Запада для эффективного социального управления необходим «одномерный» человек, поэтому западная массовая культура сведена к достаточно примитивному шоу, которое обладает яркой, привлекательной формой, но лишено какого–либо содержания. Она не выходит за рамки развлечения, она рассчитана только на «убивание» свободного времени человека, на расслабление его души и разума, а потому приводит лишь к его внутреннему опустошению.

«Это — практический нигилизм, — констатировал А. Вебер. — В нем заключена тенденция совершить со стороны досуга общий распад человека, раньше замкнутого в себе, заменить его «плебейской массой» в дурном смысле этого слова, которая состоит из душевно раздробленных индивидов. Этих индивидов легко подчинить при их внутреннем распаде средствами демагогии и пропаганды и использовать как манипулируемый человеческий материал» [12, с. 249].

Нивелирование же духовно–психологического и культурного пространства западных народов лишает их не только какой–либо самостоятельности, но и наименьших проявлений традиционности, что, в свою очередь, создает предпосылки к этническому разложению и вырождению культуры, являющейся сугубо национальным феноменом. Подобное развитие ситуации обусловлено необходимостью глобального управления конгломератом западных стран и стран, попавших в зону влияния Запада.