ДЕНЬГИ: АНТОЛОГИЯ ОДНОЙ СВЕРХЦЕННОСТИ

ДЕНЬГИ: АНТОЛОГИЯ ОДНОЙ СВЕРХЦЕННОСТИ

Любая ценность, по своей сути, относительна и условна, она не есть нечто самодостаточное, ее создает субъективное отношение индивидов к предметам, явлениям или свойствам. Это субъективное отношение соответствующим образом выстраивает в сознании людей идеальные и материальные объекты в порядке их значимости, формируя иерархию. Таким образом, любая ценность — это результат естественным образом возникшего коллективного согласия между индивидами по поводу их отношения к определенному предмету, явлению или свойству. Само же это отношение естественным образом формируется особенностями духовно–психологической организации и специфическими условиями их практической жизни. Иначе говоря, ценности индивидов таковы, каковы сами эти индивиды.

Деньги, втом или ином виде (как средство обмена), достаточно широко использовались уже в самых примитивных обществах, однако отношение к ним как к абсолютной (универсальной) ценности возникло в рамках сообществ с особыми условиями практической жизни и соответствующей им духовно–психологической организацией. Фактически деньги стали сверхценностью для маргинальных групп, которые, потем или иным причинам, не были интегрированы в социальную систему общества, в рамках которого они находились. Данный феномен объясняется тем, что торгово–финансовая сфера находится за рамками социального и культурного взаимодействия. Торговец или финансист всегда выступали в роли посредника, находясь между социально–экономическими слоями и этнокультурными мирами для обеспечения их взаимодействия[206].

Необходимо отметить и то, что во все времена люди, принципиально занимающиеся только торговлей и финансами, обладали способностью проникать во внутрь этнокультурных организмов, оставаясь при этом «инородными телами», не поддающимися «растворению» и «усвоению». Этому способствовало то, что деньги — абсолютно нейтральный (вненациональный, внекультурный, внеэтический) феномен, обладающий высоким уровнем мобильности. Именно поэтому деньги не только «не пахнут», но и не имеют родины. Аналогичными свойствами обладают торговец и финансист. Они не привязаны к конкретной стране и не ограничены в своей деятельности этическими или культурными нормами. Их жизнь — это жизнь вечных мигрантов, чья публичная мораль не более чем мимикрия, позволяющая приспосабливаться к неблагоприятной среде и облегчающая решение коммерческих вопросов. За их маской благопристойности в лучшем случае скрывается равнодушие, в худшем — ненависть презренного отщепенца. Взлелеянная ими отчужденность (при определенных условиях) делала торговые и финансовые кланы инородцев и иноверцев крайне опасными для тех народов, среди которых они оказывались, влекомые жаждой наживы.

Излагая идеи Зиммеля, С. Московичи писал: «Повсюду существуют инородцы, еретики, обездоленные и преследуемые — люди, исключенные из общества из–за опасности, которую они представляют для общества, если не для всего человеческого рода. Поскольку им не дают участвовать в общественной жизни и обладать благами, землями, домами, их единственное занятие — посвятить себя всему, что в той или иной степени связано с торговлей. Никакая другая роль не позволяет им существовать и даже приобрести некоторое могущество. Л ишьденьги могут дать это, и они хватаются за них как за спасательный круг. <…> И, вполне естественно, что эти категории индивидов считают погоню за барышом ценностью, превосходящей все другие. Именно из–за трудностей, с которыми они сталкиваются, они вынуждены заботливо культивировать свою способность к торговле и манипулированию деньгами подобно тому, как ремесленник — манипулированию своими инструментами. Они более прилежны, чем честные люди, которые могут преследовать их, а также более осторожны. Если презрение или обычай запрещают иметь с ними дружеские, профессиональные или сексуальные отношения, нужда в деньгах заставляет не обращать на это внимания и часто посещать тех, у кого есть деньги или кто имеет талант добывать их. Так поступали короли, князья и церковные иерархи, часто посещавшие банкиров» [76, с. 414].

На протяжении истории Запада маргинальные группы, по той или иной причине не встроенные в социальные структуры и этнокультурные системы западных стран, занимавшиеся торговлей и финансами, как правило, пополнялись протестантами (прежде всего кальвинистами и английскими пуританами) и иудеями. Между XVI и XVII веками иностранцы и иноверцы преобладали среди европейских банкиров и крупных купцов. В свою очередь, усиление значения денег не только сохраняло, но и увеличивало количество таких маргинальных меньшинств.

С развитием промышленности росло и значение денег. Это усиливало могущество торгово–финансовых кланов. В общем–то Запад изначально с трепетом относился к деньгам, что широко отразилось в теоретических работах западных идеологов, но стремительная индустриализация, требующая огромных капиталов, трансформировала данную склонность во всепоглощающую страсть. В свою очередь, этот объективный процесс активизировал субъективный фактор — маргинальные группы, издавна живущие за счет торговых операций и финансовых манипуляций, т.е. благодаря всему тому, что непосредственно связано с деньгами. Фактически в течение нескольких столетий ранее презираемые безродные изгои, находившиеся на социальном дне, заняли доминирующие позиции в обществе, политике и экономике западных стран, диктуя им свою волю. «Парии» возомнили себя «олимпийцами», обретя власть над Западом, а затем, используя его мощь, и над всем миром. Это стало возможным благодаря возросшему значению денег, контроль над которыми «менялам» удалось перехватить у национальных правительств; а также из–за того, что в сознании миллионов людей «золотой телец» стал абсолютной сверхценностью, превратившись в своеобразного бога универсальной мировой религии.

В данном случае парадокс истории заключается в том, что вслед за ценностями маргинальных групп в массовое сознание западных народов инфильтрировались их ментальные особенности — мироощущение, миропонимание, тип мышления, образ действий и т.д. Вот что, к примеру, писал Карл Маркс о своих вечно гонимых единоплеменниках, которые создали в еврейских замкнутых общинах ту специфическую духовную атмосферу, в которой взросла значительная часть финансовой элиты мира: «Еврей эмансипировал себя еврейским способом, он эмансипировал себя не только тем, что присвоил себе денежную власть, но и тем, что через него и помимо него деньги стали мировой властью, а практический дух еврейства[207] стал практическим духом христианских народов. Евреи настолько эмансипировали себя, насколько христиане стали евреями» [61, с. 409]. Там же он поясняет, что такое «еврейство»: «Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги» [61, с. 408]. Последние он характеризует следующим образом: «Деньги — ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога. Деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги — это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей. Деньги — это отчужденная от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей. Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом. Вексель — это действительный бог еврея. Его бог —только иллюзорны и вексель» [61, с. 410]. К этому он добавляет: «То, что в еврейской религии содержится в абстрактном виде — презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели, — это является действительной, сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью» [61, с. 411]. В том же духе высказался и Фридрих Ницше: «Евреи — это самый замечательный народ мировой истории, потому что они, поставленные перед вопросом: быть или не быть, со внушающей ужас сознательностью предпочли быть какою бы то ни было ценою: и этою ценою было радикальное извращение всей природы, всякой естественности, всякой реальности, всего внутреннего мира, равно как и внешнего. Они оградили себя от всех условий, в которых до сих пор народ мог и должен был жить, они создали из себя понятие противоположности естественным условиям, непоправимым образом обратили они по порядку религию, культ, мораль, историю, психологию в противоречие к естественным ценностям этих понятий. <…> По психологической проверке еврейский народ есть народ самой упорнейшей жизненной силы; поставленный в невозможные условия, он добровольно, из глубокого и мудрого самосохранения, берет сторону всех инстинктов decadence — не потому, что они им владеют, но потому, что в них он угадал ту силу, посредством которой он может отстоять себя против «мира» [77, с. 649–650].

Таким образом, используя Марксову терминологию, можно сказать, что в духовно–психологическом плане произошло «оевреивание» западной цивилизации, т.е. сознание христианских народов Старого и Нового Света глубоко вобрало в себя базовые элементы ментальное™ ранее презираемых ими маргинальных групп, которые когда–то классифицировались ими как «инородцы», «иноверцы» и «еретики». Благодаря этому деньги превратились в универсальную категорию, на основе которой была создана универсальная и всеобъемлющая картина мира. Это, в свою очередь, стало одним из главных факторов, изменивших социально–политические, экономические и культурные основы Запада. Как писал Маркс, еврейство смогло «достигнуть всеобщего господства и превратить отчужденного человека, отчужденную природу в отчуждаемые предметы, в предметы купли–продажи, находящиеся в рабской зависимости от эгоистической потребности, от торгашества» [61, с. 412].

Более того, деньги как сверхценность стали формировать не только предметный мир человека, но и духовно–психологический. Благодаря этому произошла мутация традиционной иерархии ценностей и вытекающей из нее морали. Иначе говоря, деньги становятся не только основой капитализма, но формируют идеологию западного общества и ментальность масс. Таким образом, влияние денег, выйдя за рамки финансово–экономических отношений, вторглось практически во все сферы человеческой жизни, реконструируя их в соответствии со своей внутренней логикой,

Необходимо отметить и то, что деньги для безродных изгоев превратились в сверхценность из–за присущей им способности давать права, блага, влияние и, наконец, власть, не обременяя обязанностями по отношению к обществу. Как оказалось, лишь они способны создавать условия, при которых можно жить за счет общества, не отдавая ему взамен свою физическую и интеллектуальную энергию, т.е. иными словами — паразитировать на нем. Если в традиционном обществе важным было то, кем являлся человек, чем он занимался, какую общественную пользу приносил (состояние, которым он располагал, было вторичным по сравнению с его социальной ролью), то после того, как деньги из средства превратились в цель, а затем и в самоцель, обретя абсолютную ценность, важным стал лишь факт наличия денег, а то, каков человек, чем он занимается, какую общественную пользу он приносит, и приносит ли вообще, перестало иметь значение.

Однако то, что для одних было панацеей от всех бед, для других стало смертельным ядом. После того как западные страны признали деньги наивысшей ценностью, начался их социальный, духовный и культурный распад, так как «деньги, не считая исключений, стремятся освободить общество от вороха обычаев, обаяния символов, растворяя в то же время личные отношения людей. Все происходит так, что вводя некую степень объективности в жизнь сообщества, деньги освобождают индивидов и стимулируют автономные действия и мысли» [76, с. 432–433]. Всеобщее стремление к деньгам, позволяющим индивиду жить в максимальной изоляции от общества, способствовало тому, что ближний начал восприниматься как враг, соперник (также желающий урвать побольше денег), а не как друг и союзник, поддерживающий тебя в трудную минуту. Страсть к наживе способствовала разобщению и отчуждению людей, личные связи которых стали дистанцированными и анонимными. Таким образом, возникла ситуация, при которой всем на все «наплевать», кроме денег. «Во всех секторах общества вне зависимости от занимаемого положения монетарная экономика устраняет добрую волю, чувства чести или благодарности, величие и рабство, заменяя их абстрактными и упорядоченными отношениями. Участливость и зависимость по отношению к включенному в такие отношения индивиду исчезают вместе с верноподданическими чувствами, укрепляющими его связь с определенной корпорацией или профессией», —делает вывод Московичи [76, с. 434].

Деньги способствовали постепенному обезличиванию отношений между людьми, которое, в свою очередь, вело к тотальному отчуждению индивидов, предпочитающих полагаться на собственные силы (как это когда–то делали инородцы и иноверцы), а не поддержку ближних. Обретя статус сверхценности, деньги фактически разрушили те личные отношения между людьми, которые формировались тысячелетиями. Если раньше, для того чтобы жить, человеку нужен был другой человек, то теперь ему необходимы деньги. Обладая ими, он получит все что угодно, и при этом отношение к нему других людей не будет иметь никакого значения. Ему не надо завоевывать их расположение и поддерживать с ними длительные отношения, чтобы получить помощь и поддержку. Если он платит, они будут делать для него все что угодно, даже испытывая к нему ненависть или презрение. Деньги, писал Зиммель, «позволяютсуществовать отношениям между людьми, лично их не затрагивая. Они являются мерой их материального успеха, совершенно не подходя для выражения частного и личного» [76, с. 434].

Таким образом, деньги, став главным средством коммуникации, превратили людей в чужаков, не связанных друг с другом эмоциями, традициями, идеями или общими убеждениями. Все это стало ненужным. Благодаря деньгам как сверхценности, человеческий мир оказался обезличенным, а живущий в нем человек — выхолощенным фактически до полной нейтральности, т.е. он стал «никаким», «нулем». «Город распространил этот человеческий тип и демократизировал индивида, превратив его, надо добавить, в чисто количественную величину, ибо от него не ждут никаких героических поступков, никакой добродетели и никакого другого особого качества, — констатирует Московичи. — Он сразу оказывается, если использовать выражение Музиля, «человеком без свойств», т.е. лишенным постоянных связей с группой, семьей, профессией в течение всей его жизни и чувства привязанности к ним, которым ранее был преисполнен. Но деньги, которые растворили его в безличных отношениях, одновременно объединяют его с другими в громадных массах, порожденных промышленностью, и в бюрократических пирамидах. Все вместе они ищут то, что каждый потерял, т.е. общие эмоции и личные контакты внутри коллектива. В уличных ли движениях, на гигантских музыкальных концертах, патриотических или спортивных мероприятиях, иногда имеющих насильственных характер, — каждый удовлетворяет эту потребность как может» [76, с. 441—442].

Разрушив многообразие традиционных форм связи между людьми, в значительной степени ограничив их личные, эмоциональные контакты, деньги стали основным универсальным средством социальной интеграции индивидов, без которого западное общество уже не способно сохранить свое системное целое. Именно поэтому на Западе консолидация людей на основе духовно–психологической близости практически сошла на нет, а на ее место пришло взаимодействие сугубо с целью «зарабатывания денег». Западный человек фактически утратил потребность в другом человеке как индивидуальности, стремясь к максимальной изоляции от окружающих, сейчас ему нужны только деньги и то, что приносит обладание ими. Таким образом, в современном западном обществе потребность в ближнем в значительной степени обусловлена потребностью в деньгах.

Кроме того, любая деятельность, будь–то индивидуальная или коллективная, имеет смысл в массовом сознании, если только приносит деньги. То есть возникла абсурдная ситуация, при которой чем выше прибыль, тем больше смысла в том, что делает человек, даже если сама по себе эта деятельность полностью лишена всякого смысла. Естественно, что в таких условиях любой продукт человеческого труда обретает ценность лишь при том условии, если его можно продать[208].

«Человек без качеств», «человек–ноль», «человек–ничто» закономерен в обществе, где сверхценностью являются деньги, выступающие той общепризнанной сверхцелью, которая превращает буквально все в средство (в том числе и человека). В таких условиях стать чем–то можно лишь при помощи денег, путем извращения всего, что только можно извратить. Вот как об этом писал Шекспир в «Тимоне афинском» (акт IV, сцена третья):

Тут золота довольно для того,

Чтоб сделать все чернейшее — белейшим,

Все гнусное — прекрасным, всякий грех —

Правдивостью, все низкое — высоким,

Трусливого — отважным храбрецом,

А старика — и молодым и свежим!

<…>

От алтарей отгонит ваших слуг,

Из–под голов больных подушки вырвет.

Да, этот плут сверкающий начнет

И связывать и расторгать обеты,

Благословлять проклятое, людей

Ниц повергать пред застарелой язвой,

Разбойников почетом окружать,

Отличьями, коленопреклоненьем,

Сажая их высоко, на скамьи

Сенаторов; вдове, давно отжившей,

Даст женихов; раздушит, расцветит,

Как майский день, ту жертву язв поганых,

Которую и самый госпиталь

Из стен своих прочь гонит с отвращеньем!

А вот как о свойстве денег писал в одном из своих писем Петрарка: «У нас, милый друг, уже все из золота: копья и щиты, цепи и короны: золото нас соединяет и связывает, золото делает нас богатыми, бедными, счастливыми, несчастными. Золото побеждает свободных и освобождает побежденных; оно оправдывает злодеев и осуждает невинных, оно делает немых красноречивыми и красноречивейших немыми… Золото из рабов делает князей, из князей — рабов; оно храбрых делает боязливыми и придает смелость трусам; оно создает ленивым заботы и усыпляет трудолюбивых. Оно вооружает безоружных и обезоруживает вооруженных, оно укрощает неукротимых вождей; оно притесняет великие народы; оно создает мощные войска; оно заканчивает в немногие минуты самые длительные войны; оно дает и отнимает мир; оно осушает реки, перерезывает земли, соединяет моря, сносит горы, взламывает вход в монастыри, штурмует города, завоевывает земли, разрушает крепости. Как мы читаем у Цицерона: нет такого укрепленного места, куда бы не нашел пути нагруженный золотом осел. Золото заключает узы дружбы, договоры верности и почетные брачные союзы, ибо оно ведь делает своих обладателей благородными и сильными, и учеными, и прекрасными, и, — что ты удивляешься? — святыми.

Поэтому богатых и называют лучшими людьми в государстве и слово их почитается. К бедным же нет настоящего доверия, потому что у них нет денег. И правильно говорит старик: «У кого деньги, У того и честь и доверие в свете».

Наконец, — неохотно я это высказываю, но правда меня к тому принуждает, — не только могущественное золото — оно почти всемогуще, все под небом подчиняется его власти: золоту служит и благочестие, стыдливость, и вера — коротко говоря, всякая добродетель и всякая слава признают золото господином над собой. И даже над нашими смертными душами, накажи меня бог, господствует сверкающий металл. Золото связывает королей и пап; оно примиряет людей и — некоторые уверяют — даже богов. Ничто не противится золоту; нет для него недостижимого» [78, с. 237—238].

Став сверхценностью, универсальным эквивалентом всех мыслимых жизненных благ, деньги обрели способность искажать восприятие человеком реальности, благодаря которому он стал видеть то, чего на самом деле нет, и не видеть того, что существует, т.е. принуждать людей неадекватно воспринимать мир. Комментируя вышеприведенные строки Шекспира о природе денег, Маркс писал: «Извращение и смешение всех человеческих и природных качеств, братание невозможностей, — эта божественная сила денег — кроется в сущности денег как отчужденной, отчуждающей и отчуждающейся родовой сущности человека. Они — отчужденная мощь человечества. То, чего я как человек не в состоянии сделать, т.е. чего не могут обеспечить все мои индивидуальные сущностные силы, то я могу сделать при помощи денег. Таким образом, деньги превращают каждую из этих сущностных сил в нечто такое, чем она сама по себе не является, т.е. в ее противоположность» [79, с. 149]. «Деньги являются, следовательно, всеобщим извращением индивидуальностей, которые они превращают в их противоположности и которым они придают свойства, противоречащие ихдействительным свойствам. <…> Так как деньги, в качестве существующего и действующего понятия стоимости, смешивают и обменивают все вещи, то они представляют собой всеобщее смешение и подмену всех вещей, следовательно, мир навыворот, смешение и подмену всех природных и человеческих качеств. <…> Деньги осуществляют братание невозможностей; они принуждают к поцелую то, что противоречит друг другу» [79, с. 150].

Вот каким образом он поясняет свою мысль о способности денег извращать человеческую природу и взаимоотношения: «То, что существует для меня благодаря деньгам, то, что я могу оплатить, т.е. то, что могут купить деньги, это — я сам, владелец денег. Сколь велика сила денег, столь велика и моя сила. Свойства денег суть мои — их владельца — свойства и сущностные силы. Поэтому то, что я есть и что я в состоянии сделать, определяется не моей индивидуальностью. Я уродлив, но я могу купить себе красивейшую женщину. Значит, я не уродлив, ибо действие уродства, его отпугивающая сила, сводится на нет деньгами. Пусть я — по своей индивидуальности — хромой, но деньги добывают мне 24 ноги; значит, я не хромой. Я плохой, нечестный, бессовестный, скудоумный человек, но деньги в почете, а значит, в почете и их владелец. Деньги являются высшим благом — значит, хорош и их владелец. К тому же он может купить себе людей блестящего ума, а тот, кто имеет власть над людьми блестящего ума, разве не умнее их? И разве я, который с помощью денег способен получить все, чего жаждет человеческое сердце, разве я не обладаю всеми человеческими способностями? Итак, разве мои деньги не превращают всякую мою немощь в ее прямую противоположность?» [79, с. 148].

В современном мире деньги — это абсолютная власть. Но эта абсолютная власть принадлежит избранным, тем небольшим маргинальным, космополитическим группам, которые смогли, используя возросшее для экономических отношений значение денег, навязать их массовому сознанию в качестве наивысшей ценности. Таким образом (объективная), абсолютная власть денег вытекает из их (субъективной) абсолютной сверхценности. Иначе говоря, власть денег основана на вере (NB). Сами по себе деньги полное ничто, условность, символ, абстракция, абсолютная идеальность, лишенная всякой конкретности, а поэтому и всякой ценности. Это прекрасно понимают современные финансовые магнаты. Когда в 1967 году один из советских журналистов шутливо спросил главу британской ветви клана Ротшильдов, что произойдет, если будет украдено «все золото мира», Ротшильд усмехнулся и ответил: «Ничего не произойдет. Золото — для идолопоклонников, а не для нас. Пока есть идолопоклонники, а они важнее золота, нашему делу ничто не угрожает» [80]. То есть деньги как сверхценность (идол) дают неограниченную власть тем, кто ими обладает (жрецам), над теми, кто к ним стремится (идолопоклонниками). Они становятся фактором абсолютной власти.

Люди, всецело посвятившие свою жизнь «зарабатыванию денег» и при этом считающие данный род занятия наиболее ценным, при всем кажущемся их прагматизме, представляют собой совершенно законченных идеалистов. Более того, их радикальный идеализм, т.е. убежденность в абсолютной ценности денег и необходимости обладания как можно большим их количеством, представляет собой изданный момент самое мощное религиозное течение (в прямом смысле этого слова) со своей кастой жрецов и миллиардами верующих фанатиков. Возникнув на Западе, оно, благодаря своей универсальности, постепенно завоевывает мир. Деньги — это самый хитрый и самый властный бог, к которому огромное количестволюдей ежедневно обращается в своих помыслах и устремляется в своих деяниях, т.е. они молятся и совершают ритуальные действия, не осознавая того, что именно они делают. Парадокс состоит в том, что деньги не воспринимаются как бог, но вместе с этим к ним относятся как к единственно истинному богу, который сошел с небес в повседневную, обыденную жизнь, полную грязи, крови и страдания, дабы вознаградить избранных райскими кущами прямо на грешной земле. То есть деньги не обещают всем вечного блаженства, но они гарантируют своим ревностным адептам рай посреди ада.

Там, где появляется культ «золотого тельца», все остальные религии превращаются в пустой набор ритуальных действий и мыслей, из которых вытекла жизненная сила живой веры. Деньги требуют ежедневного служения при полной отдаче сил и времени. Они дают надежду на «спасение» в земном аду лишь тем, кто посвящает им всю свою жизнь без остатка, презрев других богов. Нажива, подстегиваемая потребительским психозом, не терпит формального к себе отношения, она поглощает человека целиком, подчиняя себе его мысли, чувства и поступки, заставляя просыпаться и засыпать с мыслью о себе. Колоссальный по своей мощи аппарат пропаганды непрерывно формирует должным образом в сознании западного человека отношение к потреблению и деньгам. Чтобы в этом убедиться, необходимо просто обратить внимание на сюжеты фильмов, книг, смысл статей в газетах и журналах для массового потребителя. Фактически в них все мысли и действия людей, так или иначе, обусловлены жаждой обогащения. Ни одна религия мира не обладает подобной возможностью круглосуточно распространять свое учение по всему миру, непрерывно вербуя новых сторонников.

Если обыватели, отдавшие психическую и физическую энергию обогащению составляют паству, которая с фанатичным рвением поклоняется Мамоне, то члены олигархических кланов—жрецы этого земного бога. При этом их материальное могущество основано не сколько на особом значении денег для современной экономики, сколько на той власти, которую они получили благодаря неутолимой жажде наживы сотен миллионов людей. Именно поэтому свои ценностные предпочтения они пытаются навязать как можно большему количеству людей.

«Золотой телец», извратив человеческую природу, превратил, не по содержанию, но по форме, отбросы общества в «олимпийцев», и те, помня о своей действительной сути, отдали ему на заклание весь мир, зная, что только так они смогут сохранить свое привилегированное положение. Нотам, где целые народы приносятся в жертву наживе, имеет место не только преступление, но и явное сумасшествие, прикрываемое кровожадной рациональностью. Если человеческое счастье и даже сама жизнь оказываются менее ценными, чем некий артефакт (деньги), возведенный ущербным сознанием затравленного изгоя на вершину абсолютной ценности, то здесь прежде всего имеет место психопатологическое расстройство, а уже потом порожденное им преступление.

Отношение к деньгам как к некой наивысшей, абсолютной ценности безусловно представляет собой сверхценную идею. С точки зрения психиатрии, сверхценные идеи — это «суждения, которые возникают в связи с реальными событиями, но затем приобретают в сознании незаслуженно большое преобладающее значение, сопровождаясь исключительно сильным эмоциональным напряжением» [81, с. 39]. В данном случае имеет место неадекватно сильная реакция человека на определенный объект реальной действительности (в данном случае — деньги). Размышления, связанные с ним, занимают почти полностью все его сознание. Вместе с тем в таком состоянии человек, в минуты просветления, еще способен на адекватность. Он может взглянуть на свои мысли и поступки со стороны, увидеть безумие в том, что практически вся его жизнь посвящена «зарабатыванию», бесконечной и бессмысленной гонке за кем–то придуманной фикцией. Он еще в состоянии понять, что стремление к деньгам (как главному условию безграничного потребления), выходящее за рамки удовлетворения естественной потребности в пище, одежде, жилье, обеспечении здоровья, а также духовно–интеллектуальной жизни, обретает психопатологическую природу. Неутолимая жажда обладания как можно большим количеством денег, практически полностью подчинившая себе жизнь человека, это, с точки зрения психиатрии, не более чем бред.

Сверхценные идеи переходят в бред, если имеет место длительная хроническая психотравматизация. Столетиями западный человек был вынужден бороться с себе подобными за «место под солнцем». В рамках социально–политической и финансово–экономической систем западного типа он мог лишь воплощать каждым мгновением своей жизни бредовую идеологему «войны всех против всех», доказывая то, что «человек человеку — волк». Подобные идеи и их практическое воплощение в обыденной жизни создавали прекрасные условия длительной хронической коллективной психотравматизации. С течением времени в западном общественном сознании выстраивалась соответствующая картина мира, воспринятого и интерпретированного через призму тотального отчуждения людей. Можно констатировать, что к концу XX века на Западе жажда наживы достигала своеобразного трансперсонального бреда в его клинической форме. С точки зрения психиатрии, «бред — это не поддающееся коррекции установление связи отношений (между объектами — обстоятельствами, людьми, событиями) без оснований. Бредовые идеи прежде всего не соответствуют реальной действительности, вступают с ней в полное противоречие и тем не менее не поддаются коррекции [81, с. 41 ]. «При бреде… суждения больного с самого начала коренным образом расходятся с реальной действительностью, разубедить его в этом невозможно, они становятся новым — патологическим мировоззрением больного» [81, с. 40]. «С появлением бреда больной начинает уже по–иному оценивать окружающую жизнь, особенно — отношения с людьми, и по мере его развития все дальше заходит и шире простирается эта переоценка больным его взаимоотношений с окружающими. Такая переоценка «ценностей» в сознании больного при разных формах бреда… касается, в сущности, всех событий, т.е. становится универсальной и завершается формированием у больного с этого времени новой системы взглядов, совершенно нового — болезненного мировоззрения» [81, с. 41].

В данном случае патологическое мировоззрение выстраивается на сверхценной идее того, что деньги являются абсолютной ценностью, перед которой меркнут все нравственно–этические нормы, блекнет человеческое достоинство и ради которой совершаются любые преступления. При таком духовном состоянии люди искренне убеждены в том, что деньги — главное условие счастья, что за деньги все продается и все покупается, что перед блеском «золотого тельца» преклоняется весь мир, а тех, кто равнодушен к деньгам, надо уничтожать как бешеных собак, так как в мире, упорядоченном Мамоной, они самые опасные люди, несущие хаос и разрушение. Сточки зрения психиатрии, подобные мировоззренческие конструкции классифицируются как паранойяльный бред. По свидетельству специалистов: «Паранойяльный бред — это бред первичный (интерпретативный), паралогический[209] и систематизованный[210]. По содержанию он может быть самым различным, но никогда не бывает нелепым. В его построении чувствуется своеобразная логика, т.е. паралогика, над бредом в сознании осуществляется непрерывная работа, для его обоснования строится система последовательных доказательств, в качестве которых используются реальные факты окружающей действительности (интерпретативный тип бредообразования). Здесь налицо предвзятая оценка реально воспринятых фактов, их интерпретация с позиций первичного бредового суждения. <…> Именно при этой разновидности бреда стойкость, незыблемость и систематизация его достигают предела. Паранойяльный бред, завершившийся в своем развитии, может сохраняться в том же систематизированном виде в течение многих лет, всю жизнь» [81, с. 46—47].

Подводя итог, можно констатировать, что небольшим группам потомственных «менял» удалось, благодаря целенаправленным усилиям целого ряда их поколений, довести до коллективного паранойяльного бреда миллионы людей (навязав им определенные убеждения) и благодаря этому практически полностью овладеть мировой финансовой и политической властью. Каким бы невероятным это ни казалось, но паранойяльный бред, воплотившийся в универсальном патологическом мировоззрении, инфильтрировался в современную мировую экономику, политику, идеологию, культуру и т.д., утвердив себя в качестве нормы. Торгаш и меняла стали властителями современного мира.