РЫЖИК И БУЛАНКА

Настоящее сокровище для людей — умение трудиться.

Эзоп.

В лагере появился новый завхоз — Карпенко. С семьёй он эвакуировался из украинского города Стрия. Жена, тётя Фаня, стала работать поваром в нашей столовой, а сын Володя, с которым ребята быстро познакомились, — пристроился в подсобном хозяйстве. С их приездом в лагере появилась пара лошадей. Об этом мне стало известно от Гурия Григорьевича. Он начал разговор вопросом:

— Ты на лошади умеешь ездить?

— Как — верхом?

— Вообще ездить: верхом, в упряжке?

— Конечно, умею, это — проще простого!

— А ухаживать за ними, запрячь, если понадобиться, сможешь?

— Сумею тоже, в колхозе приходилось работать с лошадьми.

— Ну, так вот, придётся принимать тебе это хозяйство. Мы, наконец, разбогатели — имеем пару лошадей. Они сейчас на подсобном хозяйстве, отдыхают. Кого из ребят возьмёшь себе в помощь?

Мне пришлось немного подумать, вспомнить, кто из ребят до Артека жил в селе.

— Можно Васю Заблоцкого и Мишу Фатерного. Они говорили, что у них дома были собственные лошади.

— Тогда поговори с ними, если согласятся, будут твоими помощниками. Сходите на подсобное хозяйство, посмотрите на лошадок, потом скажите свои соображения.

Так началось освоение нового для Артека транспорта.

Вася быстро дал им клички: кобыле — Буланка, а её напарнику — Рыжик. Лошади были очень худыми, видимо не одну сотню километров преодолели они, вывозя эвакуированных. Решили их немного откормить. Ежедневно их перевозили на пароме на левый берег Дона, где они паслись в высокой отаве на заливных лугах. Мы их баловали: приносили из столовой хлебные корки, остатки пищи, чистили гривы, расчёсывали хвосты.

Спустя несколько недель животные откормились, отдохнули, шерсть стала лосниться и блестеть. Лошади привязались к нам, встречали нас звонким ржанием. Буланка была ниже ростом, за ней ухаживал Вася, а мы с Мишей ухаживали за Рыжиком. На широком лугу часто устраивали бега. Буланка бегала быстрее, но она почему-то часто спотыкалась на передние ноги, и если это случалось несколько раз в одном забеге, то Рыжик её опережал. Вася говорил в таких случаях:

— Я её обязательно вытренирую и она станет конячкой — на во!

И вот во время одного забега Буланка споткнулась на передние ноги и перевернулась через голову. Васю по инерции отбросило бросило на несколько метров вперёд и он застрял в кустах, исцарапав руки и лицо. Мы кинулись к нему на помощь, испугались, что он разбился, но, увидев, что наш товарищ невредим, и лишь немного поцарапан, — рассмеялись:

— Тебя словно ветром сдуло с Буланки, не успели увидеть, где ты и куда исчез.

— Известный дрессировщик Дуров позавидовал бы тебе — ты его превзошёл в полёте-кувырке! — поддевали мы его.

Вместе с нами смеялся и Вася, довольный, что всё обошлось благополучно.

…Начались холодные осенние дожди. Ребята сидели в палатках, играли в бильярд, шахматы, домино. Часть была вовлечена вожатой Тосей в подготовку праздничного концерта к 24-й годовщине Октября. За некоторыми ребятами приехали родители, увезли с собой. Уехала Валя Мирошниченко, наш общий товарищ — Гена Лихонин. Мы от души завидовали им, но расставаться не хотелось, — уж очень мы привыкли друг к другу. Провожали тепло, желали им удачи в будущем, не представляя, как оно может сложиться.

Хмурым осенним утром мы выехали с Гурием Григорьевичем в Нижне-Чирскую, начальника лагеря вызывали на совещание в районный комитет партии. В станице было полно военных автомашине, полевых кухонь, повозок, санитарных двуколок, артиллерийских передков. Они стояли под заборами, в садах и лесопарках, на огородах, солдаты толпились возле дымящихся кухонь.

Подъехали к двухэтажному зданию.

— Здесь будет проходить совещание, а меня будешь ожидать у бабушки. Поворачивай налево! — распорядился Ястребов.

В небольшом деревянном домике знакомой мне старушки было тепло и по-домашнему уютно. Чисто вымытый пол был устлан домашними ковриками, на стенах висело множество фотографий. На окнах белели занавески. Бабушка пригласила к чаю, но Гурий Григорьевич поблагодарил, — он торопился на совещание. Когда остались вдвоём, бабушка заставила выпить меня чашку горячего чая, сама тоже подсела к столу.

— А где же твой дом, сынок? — прихлёбывая чай, спросила она.

— На Украине, в Полтавской области.

— Кто же есть дома?

— Не знаю, кто сейчас, а оставлял перед отъездом всех: отца, мать, двух братьев.

— Проклятые супостаты почти всю Украину заграбастали. Отступают наши. Видел, сколько войска стоит в станице? Измученные все, худущие, а злые, как осы.

Она помолчала немного, будто что-то вспоминала.

— Где-то и мои два сына на фронте воюют. Один хоть весточку прислал из-под Ленинграда, а старшего — с самого начала не слыхать, — и она показала на фотографию. Оттуда смотрело мужественное лицо военного лётчика в звании лейтенанта.

— Так и тоскую одна в надежде, что когда-нибудь возвратятся мои сыночки.

— А где же ваш муж?

— Давно уж его нет, погиб в гражданскую под Царицыном, а я с двумя малыми детьми осталась, намаялась с ними, пока на ноги поставила. Вырастила, выучила, невесток ожидала, а их перед войной одного за другим взяли в армию, и там учились оба, а теперь вот воюют.

— Ничего, бабушка, не тоскуйте, не плачьте, вот скоро разобьют ваши сыновья немчуру и приедут в гости. Будут вот так с вами чай пить и вспоминать о прошлом.

— Если бы так, дай-то Бог… — твердила старуха, смахивая со щеки горькие материнские слёзы.

Осенний вечер быстро окутал землю сумерками, а Гурия Григорьевича всё не было.

Моросил мелкий дождик, рваные облака клочьями низко плыли над землёй. Я несколько раз выходил к лошадям, посматривал на улицу, а потом медленно пошёл к зданию, где шло совещание. Дом был освещён, в занавешенных окнах мелькали тени. «Наверно, закончилось совещание», — подумал я и быстро пошёл назад. Но прошёл добрый час, пока пришёл Ястребов.

— Налейте, пожалуйста, Тимофеевна, чайку! — попросил он, и устало опустился на стул.

— Что задумался, Григорьевич, устал, небось? — спросила участливо хозяйка, ставя перед ним чай и варенье.

— Дела, дела, мамаша!

— Плохи дела? — насторожилась хозяйка.

— Есть разные, но больше — плохие, — и он принялся за чай.

— Как же мы доедем домой, товарищ водитель? — спросил он, устраиваясь на повозке.

— Доедем, если не заблудимся, — выразил я свои сомнения.

— А ты умеешь разве блудить?

— Не приходилось, да ночью я никуда далеко и не ездил.

— Это у тебя получается, как у того мужика-кровельщика: укрывает он избу, а его сосед и спрашивает: «Что, укрыл, говоришь?». «Да, — отвечает он, — правда твоя — что укрыл, то укрыл!». «Так не течёт, говоришь?» — снова тот спрашивает его. «Да, верно — что не течёт, так не течёт!». «Так ведь дождя-то не было!». «Верно, говоришь, — что не было, то не было!».

Меня рассмешила эта простая житейская шутка.

Лошади, будто понимая опасение взрослых, сами держались дороги, — она была хорошо им знакома, не один раз приезжали они в станицу с разными ездоками по разным делам.

— Что ж, Алексей, придётся тебе скоро разлучаться с лошадками, — заговорил после паузы Ястребов.

— Почему? — удивился я.

— Будем переезжать на новое место.

— А куда?

— Пока точно неизвестно, маршрут снова к Сталинграду, а там — дальше, по-видимому, в Среднюю Азию.

— Значит, снова в путь, — промолвил я в раздумье.

Больше за всю дорогу мы ни о чём не разговаривали, каждый занятый своими мыслями, роящимися в голове под умеренное шлёпанье копыт Рыжика и Буланки. С дороги они не сбились.