ЕВРОПА — АЗИЯ
ЕВРОПА — АЗИЯ
Тот, кто хочет развить свою волю, должен научиться преодолевать препятствия.
И. Павлов.
За бортом плещутся волжские волны, пароход преодолевая их сопротивление медленно плывёт против течения, оставляя позади себя буруны.
Артек переехал на новое место, подальше от опасностей войны. Родина-мать вовремя побеспокоилась о детишках: над плёсами волжскими и широкими полями российскими кружили фашистские коршуны. Фронт подкатывался к волжской твердыни, чтобы остановиться здесь и упруго выпрямиться, как крепко натянутая тетива лука, готовя врагам разгром под Сталинградом.
Ребята лежали на полках и задумчиво смотрели на проплывающие мимо берега, приутихшие сёла, песчаные отмели и кудрявые вербы у берега, на стаи вездесущих чаек.
Я старался меньше двигаться — сильно болела сильно поясница. Анфиса Васильевна успела заметить мою подозрительную малоподвижность, осмотрела и установила диагноз: растяжение спинных мышц, а, возможно, что-нибудь и посерьёзнее.
В тот горячий день, когда подали пароход у камышинской пристани, я грузил вещи на автомашины, а потом на пароход. С Володей Аас мы бросали в кузов мешки с сахаром, крупой, ящики с мылом, матрацы и одеяла в тюках — всё имущество лагеря перешло через наши руки. Потом снова всё грузили на пароход. Ребята сидели в каютах, и мы очень торопились, чтобы побыстрее уйти от военных объектов города. Работу закончили на закате, быстро помылись в реке и вместе с последним гудком взошли на борт «Урицкого». А утром я не мог подняться.
С воздуха плывущий пароход был похож на зелёный остров, каких много было в русле Волги. Со стороны было трудно определить, что это судно, так тщательно оно было замаскировано. Нужно было обмануть фашистских лётчиков, уйти от возможного обстрела. Вечером пароход подходил к берегу, и дети, захватив теплые одеяла, шли подальше в степь. Седая полынь служила матрацем, кулак — подушкой, яркие звёзды успокаивающе подмигивали нам с высоты.
Утром пароход звал нас охрипшим гудком, все спешили сесть по своим каютам, и снова одиссея продолжалась.
В Казани несколько дней ожидали следующего рейсового парохода. Скучать не приходилось: старшие ребята помогали портовым грузчикам, а младшие ходили с вожатыми в город осматривать достопримечательности столицы Советской Татарии. Осматривали места, связанные с пребыванием здесь Володи Ульянова. Но всё это происходило без моего участия. Я уже мог сидеть, разгоняя свою тоску игрой на баяне. С верхней палубы дебаркадера, где мы временно остановились, хорошо было видно пристань, на ней грузчиков, помогающих им артековцев. Оттуда они кричали:
— Давай веселее!
И я сыпал переборами белорусскую «Лявониху» или «Бульбу», помогая таким своеобразным способом грузчикам в их работе.
И вот снова пароход «Тукаев» шлёпает колёсами по чистой Каме, по её притоку — реке Белой навстречу течению. Здесь было чем восхищаться: вокруг простирались чудесные пейзажи Татарии, её сестры — Башкирии, по земле которой когда-то носилась конница Пугачёва и горячего Салавата Юлаева, а позже бойцы легендарного Чапаева и полки отважного Фрунзе.
Воды реки Белой вполне соответствовали названию — были действительно поразительно прозрачными и светлыми.
На живописном правобережье Белой расположилась башкирская столица — город Уфа. Здесь мы «заменили лошадку» — с речного пересели на железнодорожный транспорт. В два товарных вагона артековцы переместили своё имущество, поблагодарили «Тукаева» за его хорошую службу. Мне ребята советовали воздержаться пока и не работать, но оставаться посторонним наблюдателем я не мог. Надел специальные лямки-сумку и начал осторожно переносить ящики к вагонам, стоявшим на путях пристани. Мы заметили, как возле вагонов, внутри которых хозяйничал завхоз Карпенко с ребятами, собрались девушки из латышской и литовской групп. Вид у некоторых из них был растерянный, на глазах блестели слёзы.
— Мы пришли проститься с вами, ребята! — за всех сказала Аустра.
Возле неё стояли подруги: Рената, Дзидра, Эльза, Велта, Геня, Гайда, Марита и другие девушки.
— Почему проститься? — удивились мы.
— Потому что мы дальше не едем, останемся пока в Уфе… — голос её дрогнул.
— Кто вам сказал такую чепуху?
— Здесь в городе есть представительство нашего республиканского правительства.
— А если не захотеть?
— Вы думаете, что нам хочется?
К вагонам шёл Гурий Григорьевич в сопровождении ребят — латышей и литовцев. Они горячо жестикулировали, доказывая что-то.
— Я не могу нарушить распоряжение вашего наркомата, понимаете? — раздавался бас начальника.
Девушки смотрели на него с надеждой.
Он подошёл ближе, развёл руками:
— Ничего не вышло… Остаётесь в Уфе…
Ребята опустили головы, им не хотелось разлучаться с дружной артековской семьёй. Прошедший трудный год сплотил и породнил их, они полюбили своих вожатых, заменивших им родителей, привыкли к русским ребятам. И вдруг, так неожиданно для всех наши маршруты расходились.
Мы тепло простились со своими прибалтийскими друзьями-артековцами, обменялись с ними домашними адресами, фотографиями, обещали писать письма и договорились встретиться после войны в Москве. Даже место определили — возле памятника Минину и Пожарскому. Над датой долго ломали голову и, наконец, решили: провести встречу в июле 1947 года. К сожалению, эта встреча не состоялась.
С основной группой Артека остался один Беня Некрашиус — представитель литовской группы.
На станции Дёма — товарной станции Уфы — несколько дней формировался эшелон, а всем хотелось побыстрее ехать на восток. Наконец, лязгнули буфера, и поезд медленно двинулся на восток. На второй день состав змейкой извивался в Уральских горах. Пологие склоны были одеты в разноцветную одёжку смешанных лесов, разукрашенных августовским солнцем. На перевале поезд замедлил свой бег и дал протяжный гудок. Слева на косогоре чётко выделялся на фоне зелени белый обелиск с надписью: «Европа — Азия».
— Ура! Азия!
— Здравствуй, Азия!
— Прощай, Европа!
— Ура-а-а-а!
Вечерний Челябинск сиял огнями, никакой маскировки с заклеенными окнами здесь не было, чувствовался глубокий тыл.
В Омске эшелон был поставлен на запасную колею, пропуская на запад воинские эшелоны.
С группой ребят я пошёл на станцию получить хлеб для лагеря. Вместо мешков у нас были пустые матрацы. Долго перелезали через стоящие на путях составы пока вышли на перрон. Получили хлеб, набрали кипятка и пошли назад. Снова перелезали через площадки вагонов, цепляясь обвисшими на плечах матрацами с наиценнейшим продуктом — хлебом. Ребята с термосами проходили согнувшись под вагонами, я тоже пошёл за ними, согнувшись в три погибели и цепляясь за всякие крючки, одолевая одну колею за другой. Спина болела ещё от предыдущей работы, а здесь снова приходилось нагибаться. Я, было пожалел, что согласился идти за хлебом.
А эшелоны, казалось, нарочно выстраивались на каждой ветке — один возле другого. Хотел быстро прошмыгнуть под следующим, как надо мной загрохотали буфера, вагоны дёрнулись и покатились всё быстрее. Я быстро наклонился, потом лёг на шпалы, а сверху лежал матрац с тёплым пахнущим хлебом. Вдруг что-то дёрнуло сверху, потащило вперёд, потом ещё рывок, и я остался один без матраца, — его зацепило каким-то крючком и потащило по шпалам. От беспомощности хотелось даже плакать, видя, как уплывает полосатый мешок. Прогромыхал последний вагон и всё утихло. Я поднялся и пошёл вслед за составом. Возле стрелки подобрал одну буханку, дальше — вторую, а ещё дальше лежал и матрац, разорванный в одном месте. Несколько буханок изрядно измялись, но каким-то чудом весь хлеб уцелел. Повезло!
Возле нашего вагона начали беспокоиться, не досчитав одного матраца. Но вот совсем с другой стороны показался я со своей ношей, немного испачканный, но счастливый.
— Железнодорожно-десантные войска прибыли! — громко приветствовал Юра Мельников.
Карпенко вопросительно смотрел на меня, видимо ожидая объяснений.
— Чуть было хлеб не уплыл, — всё, что я смог сказать в оправдание.
— А голова?
— Голова целая и осталась на месте, а вот куртку на спине — разодрало.
— Больше я тебя не пущу! Ты представляешь, если бы вместо последнего вагона шёл паровоз? Кому тогда отвечать?
— Стрелочнику! — со стороны подкалывал Юра.
— Да ну тебя с шуточками! — сердито произнёс Карпенко.
…Остались позади станции и большие города. Из Новосибирска эшелон свернул на юг. Станция Черепаново, где поезд стоял около часа, очаровала всех живописной берёзовой рощей. Ребятам приходилось за это время видеть много чудесных пейзажей на своём пути, но такой сказочно-есенинской рощи они не видели. Все высыпали из вагона, аукали, играли в прятки, вожатым стоило немалых усилий собрать всех к эшелону.
— До свидания, прекрасная роща! Спасибо тебе за подаренное удовольствие!
Ещё несколько часов езды и поезд прибыл на конечную станцию — аппендикс магистрали. На фронтоне железнодорожной станции прочитали: Бийск. Это была последняя остановка, конечный пункт Артека, последний этап в длинном маршруте странствований по родной стране.