Глава 25

Глава 25

Раньше, когда Фармер был еще студентом-медиком, перемещения между Бостоном и Канжи выбивали его из колеи. Покинув нищие хижины, полные голодающих младенцев, он слушал в аэропорту Майами, как хорошо одетые люди обсуждают свои попытки сбросить вес. В каком бы направлении он ни летел, его подстерегало нервное потрясение. Сегодня он знакомится с высочайшими современными стандартами ухода за пациентами в бостонской университетской клинике, а завтра утром вылезает из тап-тапа с серым от пыли лицом и направляется в сквоттерский поселок на растрескавшейся земле над плотиной, где и медицины-то нет, какие там стандарты ухода. Со временем он научился реагировать на смену обстановки спокойнее. “Постепенно до меня дошло, что можно прекрасно лечить больных, не поддаваясь гневу”, – сказал он мне. Думаю, он просто стал придавать гневу более приятную форму, форму мечты об устранении контраста – по крайней мере, медицинского – между Бостоном и Канжи.

Разумеется, мечта эта казалась неосуществимой, но Фармер от нее не отказывался. “Я же не говорю, что надо делать в Канжи трансплантацию костного мозга. Но стандартное лечение необходимо, – говорил он в своих лекциях. – Справедливость – единственная приемлемая цель”. Он далеко продвинулся на этом пути. В “Занми Ласанте” уже были приличные условия, в том числе хорошая операционная, всегда сияющая чистотой. Но высокотехнологичного оборудования пока очень не хватало: ни банка крови, ни компьютерного томографа. Фармер намеревался рано или поздно приобрести и это, и многое другое. А пока, не имея возможности перенести бостонскую медицину в Канжи, он время от времени возил пациентов из Канжи в Бостон.

В начале 2000 года пвизовцы привезли в Бригем молодого гаитянина по имени Вильно с редким врожденным пороком сердца. Хирурги сделали ему операцию, отказавшись от оплаты своего труда. Несколько месяцев спустя, в самом начале августа, жительница города Энш, испугавшись жутких условий местной больницы (полы из прогнивших досок, открытая канализация на заднем дворе, лекарства только за наличные), на тап-тапе привезла сына в “Занми Ласанте”. Мальчика звали Джон. Как и смерть, рождение большинства гаитян нигде не регистрируется, так что точный возраст Джона неизвестен – вероятно, ему было лет одиннадцать-двенадцать. Близких родственников у них с матерью не осталось. Муж и трое других детей женщины умерли один за другим в течение последних нескольких лет, судя по всему, от различных заболеваний. Когда спросили мнения Фармера, что именно их сгубило, он ответил резко, совершенно в духе гриновских “Комедиантов”. “Гаити, – сказал он. – Они умерли от Гаити”. Мать Джона называла свою жизнь чередой катастроф. Семейная история, хоть и отнюдь не беспрецедентная, придавала случаю Джона особую значимость. По медицинским же показателям случай был уникальным.

У Джона на шее образовались опухоли. На первый взгляд это напоминало золотуху – шейный лимфаденит, туберкулез лимфатических узлов шеи, довольно распространенный в Гаити недуг. Но при золотухе узлы мягкие. Прощупав опухоли Джона, Фармер нашел их слишком твердыми. А поскольку уровень белых телец в крови оказался гораздо выше, чем обычно наблюдается при внеле-гочном туберкулезе, Фармер заподозрил какую-то разновидность рака.

Установление диагноза, занимающее в Бостоне всего несколько часов, может длиться неделями, если проводить его между Бостоном и Канжи. Серена Кёниг, бригемский врач тридцати с небольшим лет, организовала операцию для Вильно, а также сбор средств на оплату его перелетов и госпитализации. Теперь она же нашла в Массачусетской больнице общего профиля онколога, который согласился поставить диагноз бесплатно. Разумеется, онкологу нужен был образец тканей Джона. А чтобы добыть такой образец, требовалась сложная хирургическая процедура, за которую Фармер по возможности предпочел бы не браться сам. Он обратился к работавшему в Мирбале гаитянскому хирургу, заслужившему его профессиональное доверие. Хирург согласился приехать в Канжи за несколько тысяч долларов – огромная сумма для Гаити. На Центральном плато шли дожди, и, чтобы съездить за врачом, надо было одолеть грязевые болота и разливы рек от Канжи до Мирбале. Дорога заняла двенадцать часов. Биопсия длилась до зари, а утром Фармер улетал в Бостон. Он увез с собой образцы крови и тканей Джона, а Серена отнесла их в Массачусетскую больницу в обычном пластиковом пакете. В “Занми Ласанте” не было оборудования для хранения образцов в замороженном виде, так что их поместили в формальдегид. А из-за этого установление диагноза заняло четыре дня вместо одного.

Новости оказались скверными. У Джона была носоглоточная карцинома, очень редкая разновидность рака, составляющая менее одного процента среди всех детских онкологических заболеваний. Однако при выявлении проблемы на ранней стадии в 60–70 процентах случаев ребенка можно было спасти.

Поначалу Фармер рассчитывал лечить Джона в Гаити – провести химиотерапию прямо в Канжи. Он поручил Серене добыть график лечения у знакомых в Массачусетской больнице. Но когда та уже собиралась покупать лекарства – цисплатин, метотрексат, лейковорин, – бостонский друг, онколог, остановил ее: “Серена, если вы хотите убить парнишку, есть менее болезненные способы”. Как выяснилось, всего несколько больниц в США имели оборудование и опыт, необходимые для грамотного лечения болезни Джона, поэтому Серена с Фармером решили попытаться перевезти мальчика в Бостон. Фармер был, естественно, страшно занят и по большей части следил за развитием событий дистанционно. Серена почти все делала сама. Госпитализация обошлась бы Джону примерно в 100 тысяч долларов. Серена три недели непрерывно умоляла и убалтывала администрацию Массачусетской больницы, пока там наконец не согласились принять мальчика бесплатно.

Прошел уже целый месяц с тех пор, как мать привезла Джона в Канжи. Серене еще предстояло оформить кучу документов и для больницы, и для американского консульства в Гаити, чтобы получить визу для ребенка. Она даже не знала, как зовут его родителей, и, чтобы не терять драгоценное время, сама выдумала им имена – Жан-Клод и Йоланда. Она представляла себе, как страшно будет Джону, никогда не покидавшему Центральное плато, лететь в Америку одному, без мамы. Креольского языка Серена не знала, зато знала американку гаитянского происхождения, ординатора в Бригеме и Массачусетской больнице, по имени Кароль Смарт. Кароль специализировалась на внутренних болезнях и педиатрии. В детстве она много времени проводила в Гаити, прекрасно владела креольским, а теперь охотно помогала ПВИЗ – как-то раз работала несколько недель в “Занми Ласанте”. Она согласилась поехать в Канжи вместе с Сереной и помочь переправить Джона в Бостон.

Серена позвонила Фармеру, он тогда был в отъезде. Она боялась, что за минувший месяц болезнь Джона сильно прогрессировала, и хотела узнать, при каких условиях его госпитализация в Массачусетскую больницу теряет смысл.

– Ни при каких, – ответил Фармер. – Это его единственный шанс.

– А что говорить, если меня спросят, зачем мы это делаем?

– Что мать привезла его к нам и мы изо всех сил стараемся ему помочь.

Впервые увидев Гаити, Серена пришла в ужас. Но “Занми Ласанте” произвела на нее глубокое впечатление. По ее словам, вся эта история с лечением Вильно в Бостоне перевернула ее жизнь. Оставаясь сотрудницей Бригема и Гарвардской медицинской школы, почти все свое свободное время она теперь посвящала работе на Пола и Джима.

Разумеется, пвизовцы не были все на одно лицо, но многие из них имели солидный академический статус, многие были религиозны, большинство составляли женщины, причем, как правило, “весьма презентабельной внешности”, по выражению Офелии. Серена и Кароль полностью соответствовали всем этим параметрам. Пока мы с ними мчались по аэропорту Логан, на нас то и дело оборачивались.

Серена везла с собой два чемодана, один набитый плюшевыми зверьками и игрушками для педиатрического отделения в Канжи. Кароль тащила гигантскую сумку в стиле “гаитянин возвращается из Америки”, полную лекарств, которые могли, по ее мнению, помочь Джону перенести дорогу. Кроме того, она несла пакетик с водой, в котором плавали два шубункина – золотые рыбки для нового садового прудика возле дома Фармера в Канжи. Он просил привезти парочку, если нетрудно.

Самого его в Гаити сейчас не было – ему пришлось отправиться в Европу на научную конференцию. Глава фонда Сороса попросил его принять участие, и он не смог отказаться. В данный момент он находился, представьте себе, в одном из замков Германии. Но его молодые коллеги из двух лучших в мире университетских клиник были, несомненно, превосходными врачами и, насколько я мог судить, предусмотрели все, что только можно. По горло занятая организационными вопросами, Серена не сомкнула глаз минувшей ночью. Теперь она вслух сверяла сделанное со списком задач и еще не закончила, когда мы сели в самолет.

Девушки планировали по прибытии в Порт-о-Пренс получить визу для Джона, затем отправиться на машине в Канжи и на следующий день забрать мальчика в Бостон – он должен был лететь первым классом вместе с Кароль. Фармер, всегда стремившийся сэкономить, чтобы потом больше потратить, прислал по электронной почте распоряжение не покупать билеты первого класса за деньги, а воспользоваться его богатым запасом миль, накопленных за счет постоянных перелетов.

Первая часть плана проходила гладко, в основном благодаря Ти Фифи. Эта дама была одним из старейших и ближайших друзей Фармера в Гаити, и на нее он смело полагался в решении любых задач. Фармер называл ее гаитянским крестным отцом. Ти Фифи была маленькая, тихая, все время улыбалась. Встретив нас в аэропорту, она сообщила, что ей удалось оформить гаитянский паспорт для Джона. Но сначала ей пришлось подделать свидетельство о рождении. Серена сказала:

– Если будете подделывать еще одно, можете назвать его маму Иоландой?

Все рассмеялись. Сам я почему-то не испытывал ни подобающей решимости, ни сопутствующего ей нервного напряжения. Меня тянуло погрузиться в отпускной настрой, словно нам предстояло всего лишь поучаствовать в безобидном высоконравственном приключении, не сулившем никаких отрицательных эмоций. Американское консульство выдало визу без промедления. Ближе к вечеру мы уже двигались на север, в сторону Канжи, в пикапе, принадлежавшем “Занми Ласанте”.

Около года назад я видел у подножия Морн-Кабри, где кончался асфальт, табличку, оповещавшую о грядущем ремонте Национального шоссе № 3. Теперь же ее покрывала ржавчина, облетающая с креплений, но все равно табличка была в лучшем состоянии, чем дорога. Несколько валунов, лежавших у подножия горы, кто-то передвинул с места на место, но ни метра дороги не выровняли и не заасфальтировали. Все экскаваторы и бульдозеры исчезли, только одна машина, забравшаяся примерно на треть пути вверх по склону, стояла там и потихоньку загнивала.

– Что случилось? – спросил я Ти Фифи.

Она пожала плечами. До нее, мол, доходили слухи, что европейские и южноамериканские подрядчики то ли просадили все деньги, то ли украли.

На горной дороге перевернулся старый потрепанный пикап и перегородил путь. Образовался затор из тап-тапов и грузовиков, вокруг покойного пикапа суетилась толпа.

После бурных споров и нескольких неудачных попыток, при которых нескольких человек чуть не раздавило, пикап общими усилиями оттащили на обочину. Все это заняло немало времени. В “Занми Ласанте” мы добрались уже в полной темноте и, с облегчением ощутив под колесами гладкий асфальт, я вновь поддался приятному чувству покоя и безопасности, но на сей раз совсем ненадолго. Серена и Кароль тут же поднялись в Детский павильон. Помещение будто бы изменилось с тех пор, как я был тут в последний раз. Больница выглядела уже не такой чистой, стены – не такими белыми, вроде бы тут стало жарче и мух прибавилось. Но, скорее всего, перемены мне примерещились – секрет заключался в отсутствии Фармера. Без него больница словно утратила атмосферу надежности. А вид Джона на больничной койке поверг меня в шок.

На снимках, сделанных месяц назад, он выглядел просто больным. Теперь же его руки и ноги отощали до предела, просматривалась каждая косточка. А локтевые и коленные суставы казались слишком большими на фоне усохшей плоти. Ему сделали трахеотомию. Шея вокруг торчащей посредине трахеостомы сильно распухла, язык вываливался изо рта. Мальчик ерзал в постели, явно пытаясь избавиться от давления на шею. Он издавал булькающие звуки – слизь забивала дыхательные пути. Медсестра вычищала слизь электрическим отсосом. Вдобавок ко всему у ребенка был жар.

Я не сразу смог взглянуть на него снова. Стал осматриваться в помещении, и мой взгляд уперся в колыбельку возле лестницы. В ней лежала крошечная девочка с квашиоркором – глаза огромные, как у перепуганного лесного зверька. Я посмотрел на мать Джона, истощенную темнокожую женщину. Она сидела у кровати, уставившись в пространство, ее лицо абсолютно ничего не выражало. Покосившись на Серену, я заметил, что и она отводит взгляд – уставилась, поджав губы, на стену над койкой. Она молчала долго, кажется, несколько минут прошло. Потом, взъерошив себе волосы пальцами, произнесла:

– Так. Надо выяснить, отчего у него температура, какие ему дают лекарства.

Она начала листать историю болезни, а Кароль тем временем подошла к Джону.

Мальчик стал жестами показывать на ее черную сумочку, его интересовало, что там внутри. Кароль открыла сумку и протянула ему. Он пошарил в ней руками, потом равнодушно отмахнулся: мол, ничего интересного. Она наклонилась и тихо заговорила с ним.

– Не бойся, – сказала она по-креольски.

По щекам Джона покатились слезы, блестящие, как жемчужинки, в тусклом освещении Детского павильона.

Бостонские врачи и Ти Фифи отошли от кровати, чтобы посовещаться.

– Больше всего меня успокаивает, что организм совершенно детский, – заявила Кароль и пояснила: – Ни селезенка, ни печень не увеличены. Только вот гиперемия…

– Думаю, с гиперемией в сидячем положении будет полегче, – ответила Серена.

Она беспокоилась о том, как сажать завтра мальчика в самолет. Может, замотать ему шею пледом? Нет, это не вариант, решила она.

– Сомневаюсь, что нам удастся посадить его на коммерческий рейс. Вряд ли его пустят в самолет. Может, пора подумать, как бы нам доставить его другим самолетом? Кароль, скажи! Везем его коммерческим рейсом или нет?

– Эти слизистые выделения смертельно опасны, – отозвалась Кароль. – Как врач, я считаю безответственным везти его на обычном самолете, без отсоса.

Серена еще раз обрисовала ситуацию. Главный детский онколог Массачусетской больницы сказал ей, что у Джона неплохие шансы, если только метастазы не проникли в кости. А случилось уже это или нет, в Канжи определить было невозможно.

– Надо дать ему шанс выжить, – подвела итог Серена.

– Может, получится организовать вертолет до Порто-Пренса, а дальше медицинский самолет, – сказала Ти Фифи. Потом задумалась. – Уж не знаю, почем сейчас медицинские самолеты.

– Тысяч двадцать долларов, – сообщила Кароль.

– Ну так давайте заплатим, – сказала Серена. – Я, конечно, хороша сейчас: мол, двадцать тысяч, ерунда какая. Но вдруг он умрет в самолете? Так и вижу сюжет для прессы: гарвардские врачи ПВИЗ безалаберны до предела. Джим убьет меня. Нельзя было оставлять здесь парнишку на целый месяц. Это все я виновата. В следующий раз буду шевелиться быстрее.

– Месяц назад у нас даже диагноза еще не было, – напомнила Кароль.

– Да вот я и переживаю, что не следовало его бросать здесь месяц назад. Мы профукали кучу времени, дожидаясь диагноза.

Кароль опустила глаза. И увидела на полу пакетик с шебункинами для Фармера.

– Тьфу ты черт! Я вас из такой дали сюда притащила, не вздумайте теперь сдохнуть!

Они устроили перерыв, и мы все вместе пошли с фонарями через gwo wout la к домику Фармера. Когда садовый пруд осветился лучами наших фонариков, Кароль посмотрела на пакет с рыбками и сказала:

– Это Жан-Клод и Йоланда. Я буду скучать, ребята, но вам пора двигаться дальше. Постарайтесь найти друзей.

Она выплеснула содержимое пакета в пруд, и мы, наклонившись над водой, наблюдали, как золотые рыбки снуют между новых товарищей.

На рассвете Серена и Ти Фифи отправились в Порт-о-Пренс искать вертолет и медицинский самолет. День получился долгим.

Когда пикап достиг асфальтированной дороги у подножия Морн-Кабри, Аликс, водитель из “Занми Ласанте”, разогнался до семидесяти миль в час и ворвался в город, распугивая кур и карликовых коз. Чтобы обогнать грузовики и тап-тапы, он выехал на встречную полосу, превращая двухполосную дорогу в трехполосную, а иногда и в четырехполосную, когда обгонял тех, кто тоже выехал на обгон. Кароль рассказала, что в Порт-о-Пренсе водители гудят друг другу на особый манер, чтобы предупредить: “Поворачиваю за угол по встречке”. Во времена ее детства говорили, что, когда даешь этот сигнал и слышишь в ответ точно такой же, надо молиться о смерти при столкновении, лишь бы не угодить в Центральную больницу.

Я сказал себе, что если бы родился гаитянином, то стремился бы всеми способами демонстрировать свое превосходство в любом деле и наверняка тоже водил бы, как псих. А потом подумал: Серена с Ти Фифи пытаются спасти жизнь ребенку, а Аликс тем временем, мило улыбаясь за рулем, подвергает опасности десятки других жизней – вот сейчас он чуть не сбил двух мальчишек на одном велосипеде, боковое зеркало пронеслось в сантиметре от их плеч. Когда мы застряли в пробке на подъезде к аэропорту, мне ненадолго полегчало.

В пробках мы еще не раз постояли за этот день, пока ездили в столичный дом Ти Фифи, где был компьютер, подключенный к интернету, потом в аэропорт, потом в офис к друзьям Ти Фифи, где был факс, потом опять в аэропорт, потом опять к ней домой. Я успел досыта насмотреться на обочины городских дорог. Ярко раскрашенные деревянные ларьки с лотерейными билетами, чьи владельцы надеялись нажиться на чужой надежде. Горы хлама по обеим сторонам дороги: старые шины, мусор, обломки бетона, остовы пикапов и легковушек, обглоданные дочиста, точно скелеты в пустыне. Мужчины с ружьями на коленях, сидящие возле каждой заправочной станции. Умирающие попрошайки обоего пола. Люди на костылях, люди с пластиковыми лотками, кажется от мороженого, на культях ног. В потоке транспорта впереди я заметил надпись на заднем стекле грузовика: “Ах, Морн-Кабри!” Формулировка, пожалуй, годилась и для краткого описания сегодняшних хлопот Серены и Ти Фифи.

Организовать рейс медицинского самолета из Порто-Пренса в Бостон оказалось не так уж трудно – хватило нескольких телефонных звонков и одной пробки. Но цена составляла 18540 долларов. Серена была готова заплатить и собрать средства постфактум, но Ти Фифи хотела получить одобрение Фармера. Серена отправила ему имейл: “Состояние Джона внушает все больше опасений. Он любопытный, невозможно милый, общается с нами. Но он очень-очень-очень слаб, боюсь, не вынесет дороги до аэропорта, да и в самолет его не пустят. Поло, я понимаю, что это отдает безумием, но у него все еще остается шанс. Может, у него все-таки просто локальная опухоль с абсцессом, растет и высасывает из него силы. Я беру на себя ответственность за оплату перелета. Ждем твоего ответа, а пока продолжаем действовать по плану”.

Но Фармера, похоже, встревожила цена медицинского самолета – как и сам прецедент. Он ответил: “Серена, милая, пожалуйста, обдумай другие варианты”.

От этого сообщения Ти Фифи занервничала, что для нее нехарактерно. Сидя за своим компьютером, она рассуждала:

– Обычно Пол отвечает: я вам доверяю, действуйте. Он никогда не запретил бы нам действовать. Но если бы разрешил, так бы и сказал.

– То есть на языке Поло это означает “нет”, – перевела Серена.

– Почти, – подтвердила Ти Фифи. – Надо думать о последствиях. Что будем делать, если к нам поступит еще один такой же ребенок? Это же не одноразовое предприятие. Мы не закрываем больницу завтра. Все сложно, правда. Персонал станет спрашивать, зачем мы потратили столько денег. Потому Пол и беспокоится.

– Я думаю об одном конкретном ребенке, – сказала Серена.

– Вот именно, – подхватила Ти Фифи. – А сколько детишек ждут операции на сердце! Врачи требуют повышения зарплаты. Медицинский самолет – неслыханное дело для Гаити. – И тихо, словно обращаясь к самой себе, она добавила: – Уверена, люди начнут говорить: если у вас заболел ребенок, везите его в Канжи, оттуда его доставят самолетом в Бостон. Это станет сенсацией на Центральном плато.

– Идея! – воскликнула Серена. – Давайте просто я сама заплачу, а местным жителям вы так и скажете, что это я. Сердце рвется, как подумаешь, что в конце пути его ждет бесплатное лечение.

– Надо все подготовить, уточнить цену и спросить Пола, – ответила Ти Фифи. – Потому что я его знаю.

Казалось, Серена вот-вот расплачется. Ти Фифи встала и обняла ее. Гаитянка, едва достававшая Серене до плеча, приподнялась на цыпочки, а девушка присела, чтобы обнять ее в ответ. Мягко усмехнувшись, Ти Фифи произнесла:

– Все больше и больше пациентов. Каждый день какой-нибудь кризис. Как у Джона. Это ничто. Каждый день, каждую минуту у нас такие случаи. Кто-то болен, кто-то умирает.

Потом Ти Фифи села за компьютер и написала Фармеру: “Скажи нам, да или нет”.

Я представлял себе, как он, прочтя сообщение, не находит себе места в баварском замке. Ответ от него пришел быстро. О стоимости медицинского самолета он писал: “Что ж, могло быть и хуже”. А еще: “Я прилечу в течение суток, но не собираюсь критиковать ваши общие решения. Раз самолет – единственный способ спасти мальчику жизнь, я за”. И в заключение: “Так или иначе, надежда для него есть только за пределами Гаити, независимо от того, каким путем уходить. Это, увы, верно и для многих других гаитян”.

Но еще оставалась проблема транспортировки Джона в Порт-о-Пренс по Шоссе № 3. “Он умрет по дороге”, – сказал накануне вечером один из местных врачей. Мне подобный исход представлялся весьма вероятным. Ти Фифи прочесала весь аэропорт в поисках вертолета, но их как будто вовсе не существовало в Гаити, по крайней мере для Ти Фифи, несмотря на ее превосходные связи. Возможно, подошел бы и маленький самолет, но в окрестностях Канжи не было ни клочка земли, пригодного под посадочную площадку. А значит, предстояло везти Джона по дороге, по валунам и огромным ямам, через реки. Ти Фифи такая перспектива не нравилась.

– Сдаваться я не намерена, – сказала она. – Но как будет лучше для Джона?

– В машине мама будет держать его на коленях, – ответила Серена. – Ти Фифи, я понимаю, что он очень слаб, но ведь было бы преступлением даже не попытаться.

– Ладно, – сказала Ти Фифи.

– Я с Полом это все обсуждала, потому и переживаю теперь так.

– Пола здесь нет, – вздохнула Ти Фифи. Потом улыбнулась: – Что толку спорить? Сама видишь, это замкнутый круг.

– Ну почему мы не привезли ручной отсос!

Препятствие казалось непреодолимым. Без отсасывающего слизь устройства Джон запросто мог умереть по дороге в Порт-о-Пренс. В Канжи были только электрические отсосы, в пикапе такие не подключишь.

Ти Фифи пришло в голову попробовать нанять машину скорой помощи с нужным оборудованием. Она подняла свои связи и нашла государственную службу скорой помощи, готовую помочь Джону бесплатно… только вот машина у них стояла сломанная в ремонтной мастерской. Услышав новости, Ти Фифи с улыбкой покачала головой:

– На Господа, лишь на Господа вся наша надежда.

Потом она снова взялась за телефон и отыскала частную службу скорой помощи.

Фирма находилась на Джон-Браун-авеню и называлась “Скорая помощь Сэма”. В ее распоряжении имелось ровно одно транспортное средство – типичный кеннеди, красивая, но дряхлая переоборудованная американская модель годов этак семидесятых, без полного привода.

Тем не менее Ральф, владелец фирмы, был не прочь замахнуться на дорогу в Канжи. Мускулистый атлет, он десять лет служил в армии США и вернулся в Гаити, чтобы заняться малым бизнесом, – хотел принести какую-то пользу родине. Но его постигло разочарование: хотя Гаити изобиловало нуждающимися в скорой помощи, мало кто мог позволить себе ее оплатить. Так что он, похоже, не видел причин отказываться от предложения.

Ральф и четверо его подчиненных оделись на выезд – футболки с надписью “Скорая помощь Сэма”, твердые белые шапочки – и забрались в машину. Включили сирену и помчались прочь из Порт-о-Пренса, крикнув через установленный у них на крыше громкоговоритель: “Давайте за нами!”

Первый раз машина скорой помощи встала примерно на полпути вверх по Морн-Кабри. К тому времени уже стемнело, хлестал ливень. Сидя в пикапе “Занми Ласанте”, припаркованном у края скалы, мы наблюдали, как служащие Ральфа кварту за квартой льют масло в свой двигатель. Фары обеих машин светили чуть ли не вертикально в небо. Я обратил внимание на дождевую воду, небольшим ручьем стекавшую по так называемой дороге. Сухое речное русло размокло, и я представлял, что же будет, если дождь не прекратится. А как насчет zenglendo – бандитов, которые, по слухам, охотятся на застрявших в аварии путников? Ти Фифи – человек очень спокойный, но и она призналась, что ей неприятно торчать в темноте на gwo wout la. Она тоже опасалась zenglendo. Впрочем, Фармер говорил, что гаитяне не любят мокнуть под дождем. Хотелось бы верить, что это относится и к гаитянским бандитам.

С полчаса мы просидели в пикапе, дожидаясь конца ремонтных работ. Без машины скорой помощи не будет и отсоса. Из-за отсутствия простенького механического устройства все труды пойдут насмарку, а мальчишка распрощается с жизнью. Пока я размышлял об этом, Серена сказала:

– Ну что ж, ребята, мы это сделали. Завтра он улетит.

– Серена, это же еще не ясно, – возразил я.

– Лишний раз обрадоваться в процессе не вредно, – ответила она и пустилась в явно преждевременные рассуждения о грядущих проблемах: – Машина скорой помощи должна прибыть в Порт-о-Пренс точно к вылету. Джон по возможности должен попасть в Массачусетскую больницу до пяти вечера, потому что…

К стыду своему, я пробормотал, что “Скорая помощь Сэма” и Морн-Кабри никогда не одолеет, куда уж ей добраться до Канжи. Серена расплакалась, я начал извиняться, и тут вдруг зазвонил мобильный Ти Фифи. Это был Ральф, находившийся в нескольких метрах от нас.

– Они согласны ехать дальше? – спросила Серена.

– Я так понимаю, да, – ответила Ти Фифи.

– Ох, я их обожаю! – воскликнула девушка.

Ти Фифи усмехнулась:

– Господь милостив.

Но когда до вершины оставалась треть пути, скорая помощь опять встала. В сценическом освещении наших фар было видно, как у них из-под капота валит пар. Двое помощников Ральфа вылезли под дождь в своих шапочках, накинув пончо, и для устойчивости подперли валуном одно из колес. У Ти Фифи снова зазвонил телефон.

– Они старались, – сказала она Серене. – Но у них опять кончается масло, а запасов больше нет.

– Тогда, может, пусть одолжат нам свой отсос? – предложила Серена.

– Если так, то надо будет им что-то заплатить.

– Заплатим много!

После краткой дискуссии Ральф ответил: “Без проблем”. К Серене вернулось бодрое настроение. Они с Ти Фифи отправились в машину к Ральфу проследить за работой мужчин. В нашем пикапе Патрис, медработник из “Занми Ласанте”, сказал:

– Похоже, Серена никогда не сдается.

Да, в этом смысле она женское воплощение Фармера, подумал я. Но я все равно не понимал, зачем им перетаскивать отсос. Он же электрический! Не такие же эти ребята гениальные механики, чтобы среди ночи под проливным дождем на склоне Морн-Кабри подключить его к пикапу “Занми Ласанте”.

Время тянулось, по моим ощущениям прошел не один час. Дождь стих. Я вылез из пикапа и слушал возню Ральфа с помощниками в их машине. Там непрерывно что-то гремело, скрипело, словно они решили весь автомобиль разобрать на части. Я сунулся к ним через заднюю дверь и услышал, как Ральф говорит Ти Фифи:

– Вы бы меня наняли перевозить ваших больных, и, говорю вам, никаких проблем!

“Ага, вообще никаких, судя по тому, как ты уродуешь свою несчастную сломанную тачку”, – подумал я. Так легко (по крайней мере, мне) перепутать материальные ресурсы человека с его внутренними ресурсами.

Стоя на краю скалы, я смотрел на огни Порт-о-Пренса внизу. Прошло еще сколько-то времени, а потом я увидел, как из задней двери скорой помощи высунулась рука Серены с поднятым вверх большим пальцем, а несколько секунд спустя Ральф уже переносил агрегат в пикап. Он установил отсос в салоне и приладил к нему какой-то штекер, подходящий к прикуривателю пикапа. Перегнулся через водительское сиденье, воткнул штекер в прикуриватель, и аппарат зажужжал. Серена захлопала в ладоши.

Потом Ти Фифи сказала, что надо вернуться в Порт-о-Пренс, переночевать там и взять еще один пикап, ибо в этот мы с Сереной и Патрисом завтра не поместимся. Но Серена ответила:

– Нет, так нельзя. Это задержит нас еще на день.

Мы с ней поедем завтра в аэропорт в открытом кузове пикапа, заявила она.

– Так сказал бы Пол. Убери свою задницу в кузов.

Ручьи, пересекавшие Шоссе № 3, переполнились, в свете фар они казались бурными порожистыми реками. Перед первым Аликс даже притормозил, но потом лихо рванул вперед. Несколько секунд наши фары светили из-под воды – и вот мы уже на суше. Позже Серена призналась мне, что ужасно тогда испугалась. “А вдруг я умру?” – пронеслось у нее в голове, когда фары нырнули под воду. “Я не могу умереть, – ответила она себе, – у меня еще столько всего впереди”. А затем, когда пикап выбрался на твердую землю, мысленно добавила: “Вот, запомни это. Когда речь идет о твоей собственной жизни, она тут же становится самой важной вещью на свете”.

На следующее утро вся компания выехала в Порт-о-Пренс спозаранку. Во дворе, как всегда, толпились больные. Они в торжественном молчании наблюдали, как доктор Гуго Жером на руках вынес Джона к пикапу. Он поцеловал мальчика и посадил его на заднее сиденье рядом с матерью и Кароль. Насколько я мог судить, доктор Ж., как мы его называли, был из тех врачей, кто нипочем не покинул бы Канжи ради места получше. Однажды в моем присутствии он поднял стакан местного рома и сказал Фармеру: “Вы – лучший из гаитян”.

Аликс не подвел. Медленно-медленно проезжал он выбоины на Шоссе №² 3, длинные участки неровной, растрескавшейся коренной породы, крутые скаты, где вся дорога состояла из нагромождения булыжников. В пикапе мать и Кароль хлопотали вокруг мальчика. Бедняга мучился, каждый толчок отдавался острой болью. “Представьте, что у вас жутко болит горло, и умножьте на тысячу”, – говорила Кароль. Но отсос ни разу не дал сбой, и Джон нормально добрался до аэропорта, а потом и до Бостона. Наверное, он стал первым гаитянским крестьянином, летавшим на частном самолете. В аэропорту Логан скорая помощь забрала нас всех прямо с посадочной полосы. Я ехал впереди, рядом с водителем.

Он предупредил:

– Сейчас будет беда.

– А что такое?

– Дороги. Отсюда до Массачусетской больницы некоторые участки просто кошмарные.

Вроде бы смешно, но поди объясни водителю комизм ситуации… И от этого мне, сам не знаю почему, сделалось очень грустно.

Наш маленький самолет сначала приземлился в Уилмингтоне, штат Северная Каролина, чтобы мы прошли таможенный контроль. Таможенница задала Серене стандартный вопрос: “Везете что-нибудь из Гаити?” И сама же добавила: “Хотя что оттуда везти, кроме болезней?” Когда мы снова взлетели, Серена сказала: “Так хотелось врезать ей по носу. Но я убежденная пацифистка”.

Там же, в Уилмингтоне, Серена переоделась в платье. Остальная ее одежда насквозь пропылилась на gwo wout la. “Не могу же я явиться в Массачусетскую больницу в таком виде”, – пояснила она. Ей и так не давал покоя вопрос, что скажут врачи и медсестры, когда увидят Джона. И не напрасно она тревожилась.

Сотрудники педиатрического отделения интенсивной терапии действовали быстро и слаженно, через минуту Джон уже лежал в кровати. Но Серена слышала, как одна из дежурных врачей жаловалась по телефону своему начальнику: “Шея да кости!” Когда из Гаити позвонил Фармер, она сказала ему: “Знаешь, мы поступили правильно”. Тот, судя по всему, горячо соглашался, и Серена повторила: “Да, Поло, мы все сделали правильно, никаких сомнений, все правильно”.

Вскоре мы с Сереной удалились в соседнюю комнату поглощать больничный ужин. К нам присоединилась девушка-интерн, на вид совсем юная, чуть ли не подросток. Она едва окончила медицинскую школу, тогда как Серена была штатным врачом в Бригеме. Но девушка явно слишком разнервничалась, чтобы помнить об этикете. Они что там, в Гаити, вообще ребенка не кормили? – поинтересовалась она.

– Я в шоке, – заявило это дитя и добавило менторским тоном: – Знаете, ведь это ужасно – умереть от химиотерапии.

Серена поджала губы. Потом попыталась пуститься в объяснения: надо же понимать, что такое Гаити и как трудно кого-то оттуда вытащить, а Джон, конечно, страдал от недоедания, но Пол Фармер, известнейший врач, распорядился усиленно его кормить и даже поставить пищевой зонд, что в Гаити делается редко, однако и здешний детский онколог сказал, что никаким питанием не откормишь ребенка с такой формой рака, а у Джона все-таки есть шанс… Но тут вошел миниатюрный элегантный пожилой господин в черном костюме – доктор Алан Эзековиц, заведующий педиатрическим отделением. У меня мелькнула мысль, что он, возможно, слышал, как интерн отчитывает врача, потому что первым делом он, улыбаясь Серене, произнес громко и жестко:

– Да, у мальчика трудный случай. Но вытаскивал я детишек и из худших передряг.

Серена нервно рассмеялась:

– Ну, теперь он в лучшей больнице на свете.

– Как только мы возомним себя лучшими, сразу и перестанем ими быть, – усмехнулся доктор Эзековиц. – Он повернулся к интерну: – Верно? Всегда есть куда расти, правда же?

Девушка опустила глаза: Да, доктор Эзековиц.

На следующий день после обеда Серена позвонила мне, чтобы сообщить: только что внушительный консилиум рентгенологов, педиатров и онкологов целый час изучал рентгеновские снимки, КТ и сканограммы костей Джона. Потом, без паузы, рыдая в трубку, она продолжила:

– Метастазы везде. Во рту, проникают в позвонки. Бедного ребенка терзали адские боли. Все началось с носовой области, одна плотная опухоль, растущая назад – в нёбо, в позвоночник. Нельзя облучать четыре позвонка. Так что он умрет. Его обслуживают по первому разряду, но в воздухе все равно висит вопрос: зачем вы его притащили? Почему? А потому, что, во-первых, он человек, во-вторых, я не знала, что его нельзя вылечить. И в-третьих: почему не позволить его матери горевать в отдельной комнате, где мухи не садятся ей на лицо? Разве нельзя обеспечить ему квалифицированную паллиативную помощь? Разве паллиативная медицина не важна? И место, где мама сможет поплакать одна, а не у всех на виду, облепленная мухами?

Конечно, за Джоном прекрасно ухаживали. Давали ему все необходимые лекарства в правильной дозировке, так что боли он, судя по всему, больше не испытывал. Следующие две недели Серена и Кароль почти безвылазно дежурили в его палате, по очереди ночевали там же, на раскладушке. Любимым развлечением Джона был детский диктофон, подсоединенный к игрушечному телефону. Он брал трубку и говорил в нее.

– Кому ты звонишь? – спрашивала по-креольски Кароль.

– Маме.

– А что ты ей говоришь?

– Vini, vini.

Приезжай скорее. Мальчик жестами просил Кароль повторить те же слова в трубку, она повторяла, и он успокаивался.

Его мать прилетела через несколько дней вместе с Ти Фифи, организовавшей поездку. Фармер много времени проводил в палате Джона. Мальчика навещали все пвизовцы и многие бостонские гаитяне, его палата с роскошным видом на реку Чарльз была завалена игрушками. Серена переоборудовала свою квартиру в хоспис, и через пару дней после переезда туда Джон просто не проснулся. Кароль сидела рядом на кровати, держа его за руку и слушая пульс. Чейнстоксово дыхание, поверхностное и быстрое, минутное апноэ – и пульс исчез.

Мне казалось, что для Джона все сложилось наилучшим образом, каким только могло сложиться с учетом условий в Гаити. Пвизовцы об этих условиях отзывались гневно. Некоторые говорили друг другу: “Спасибо, что не дали ему умереть там”. Конечно, исходу дела никто не радовался – ведь мальчик мог бы выжить, если бы получилось увезти его из Гаити пораньше. Но были и неожиданные утешительные последствия.

Матери Джона Фармер предложил работу в “Занми Ласанте”, для нее собрали пожертвования – изрядную сумму. Ти Фифи предупредила, что не следует выдавать женщине деньги большими порциями, и оказалась права – наглядный урок, сколь опасны бывают добрые намерения в такой бедной стране, как Гаити. Новости разлетаются по Центральному плато быстрее, чем передвигаются люди, и логично было бы предположить, что у женщины, чьего сына отправили на частном самолете в “страну денег”, есть чем поживиться. В ее дом в пригороде Энша проникли воры, но благодаря Ти Фифи они не нашли там ничего ценного и больше не возвращались. Ти Фифи опасалась, как бы “Занми Ласанте” не начали осаждать родители, требующие и их больных детей тоже отвезти в Бостон, но ничего подобного не произошло. В следующий свой визит в Канжи я спросил Ти Жана, главного мастера на все руки в “Занми Ласанте”, как местные жители относятся к истории с Джоном. Он ответил, что все ее обсуждают. “И знаете, что они говорят? Они говорят: вот видите, как эти люди о нас заботятся”.

Серена беспокоилась: вдруг это был последний раз, когда Массачусетская больница бесплатно приняла гаитянского протеже ПВИЗ? Но не прошло и месяца со смерти Джона, как она уже везла из Гаити другого ребенка – маленькую девочку из деревни, расположенной напротив Канжи через водохранилище. Злокачественная опухоль в почке, зато отличные прогнозы и нормальное общее состояние, позволявшее лететь с девочкой коммерческим рейсом. Массачусетская больница отказалась брать плату за ее лечение.

Отношение сотрудников педиатрического отделения к Серене и Кароль заметно потеплело. Особенно их полюбил доктор Эзековиц. Он восхищался их всесторонней заботой о пациентах и хотел, чтобы его собственные подчиненные брали с девушек пример.

Однажды он вызвал Серену на разговор и сказал ей:

– Вы потрясающий защитник своих подопечных. Вы можете гордиться собой.

– Вовсе я собой не горжусь, – ответила Серена. – В Гаити больные умирают. Там такой бардак, что гордиться нечем. – Но столь удобный случай она упустить не могла: – Доктор Эзековиц, я хотела бы прозондировать почву на предмет возможного сотрудничества. Не будет ли вам интересно познакомиться с Полом Фармером?

Оказалось, что Эзековицу очень даже интересно. Он много слышал о Фармере. Позже он поделился со мной впечатлениями: “По-моему, Пол – удивительный человек”. И добавил, что, по его мнению, такие больницы, как Массачусетская, просто обязаны бесплатно принимать таких пациентов, как Джон. “Кроме того, бесплатное лечение служит, на мой взгляд, важной цели – оно вправляет людям мозги. Нищету стран вроде Гаити трудно представить себе по-настоящему. А когда она у тебя перед глазами, ты осознаешь ее реальность”.

В общем, знакомство прошло прекрасно. Фармер сказал:

– Если позволите мне быть откровенным, нам нужна помощь. Как вы смотрите на то, чтобы каждый год брать у нас пациента-другого?

– О, это как минимум, – ответил доктор Эзековиц.

Наблюдая, как пвизовцы стараются вытащить Джона из Канжи, я иногда, в самые черные минуты, беспокоился: а вдруг дело скорее в них самих, чем в Джоне? Может, показать героизм ПВИЗ им важнее, чем спасти ребенка? Но потом я возражал себе: будь Джон моим сыном, подобные мысли меня бы не посещали. Для пациента делаешь все, что можешь. Если бы я сам был тяжело болен, то не усмотрел бы ничего неразумного в такой установке.

И все же меня не покидало чувство, что вся эта история призвана наглядно продемонстрировать трудность и, быть может, в конечном итоге тщетность затеянного Фармером предприятия. Я собирался – позже, когда пройдет достаточно времени, – поинтересоваться, что он об этом думает.