Валерий Горбачев СЕЗОН ДОЖДЕЙ Записки «афганца»

Валерий Горбачев

СЕЗОН ДОЖДЕЙ

Записки «афганца»

Автор этих записок — Валерий Николаевич Горбачев. В свое время он учился в одной из челябинских школ, занимался в литературном объединении «Алые паруса» при Дворце пионеров и школьников имени Н. К. Крупской. Но судьба распорядилась так, что он стал хирургом, работал в Курганском институте Г. А. Илизарова, а затем хирургом Челябинского военного госпиталя.

В конце 1985-го — начале 1986 годов Валерия Николаевича командировали в Афганистан, он оперировал там наших воинов, находившихся на лечении в Кабульском военном госпитале. Его заметки и стихи, написанные по горячим следам событий, на наш взгляд, и сегодня представляют интерес для читателей как объективное свидетельство очевидца — военного врача и поэта.

* * *

Сезон Дождей — это климатический период года, соответствующий афганской зиме. Сезон Дождей в метафорном восприятии — определенный момент развития страны и ее гордого, свободолюбивого во все времена народа, оказавшегося в чрезвычайно сложной и опасной политической ситуации.

В горной стране далеко-далеко,

в стылости черных ночей,

Кроме того, что жить нелегко,

еще и Сезон Дождей.

Писем неделю, другую нет,

муторно без вестей.

Небо чужое, чужой рассвет —

Это Сезон Дождей.

Не уставая, песчаной пургой

дует «афганец»-злодей.

Не разглядеть, что лежит под рукой,

Это Сезон Дождей.

Думаешь, месяц, другой пройдет,

будет же посветлей.

Зря, потому что из года в год

снова Сезон Дождей.

Не умолкают бои в горах

всплесками очередей.

Там и геройство, и подвиг, и страх —

это Сезон Дождей.

Мин и гранат летящая боль,

ставшая болью моей,

метеосводка души, не позволь

стать Сезоном Дождей.

Вера, надежда, любовь, не умри,

выстои, стань сильней.

В Джелалабаде и Пули-Хумри,

в этом Сезоне Дождей.

Если вернусь, мы выберем час

в добром кругу друзей.

Где расскажу я, как есть, без прикрас,

им о Сезоне Дождей.

Основная цель моей поездки была медицинской и заключалась в оказании помощи, прежде всего хирургической, лечебным учреждениям, в которые поступали наши раненые и больные. Работы хватало и днем и ночью. Ночью даже больше. Самого понятия «рабочий день» не было. Он продолжался сутками. Из боевых ранений преобладали минно-взрывные ранения (МВР), минно-взрывные травмы (МВТ) и комбинации с ожогами, переломами, отморожениями, отравлениями, обезвоживанием, дефицитом массы тела и самыми злыми инфекциями, которые только есть на белом свете. Конечно, больше всего работы выпало на долю хирургов и инфекционистов, впрочем, так бывало на любой войне.

До сих пор открыты вопросы,

как от рака лечить — беда.

Виноваты ли папиросы,

гены, вирусы и еда.

Разработки лечений активны,

но пока то прилив, то отлив.

Операции паллиативны,

облучение паллиатив.

Так душманские банды смертельно

метастазами тут и там

растекаются по ущельям,

расползаются по горам.

Бьют нещадно их и ретиво.

Но опять то в Рухе, то в Газни,

словно опухоли метастазы,

прорастают мгновенно они.

Операция за операцией —

и бандитам и раку война.

Но проблема их ликвидации

как проблема не решена.

Футурологи строят планы,

полководцы дуют в трубу.

А хирурги врачуют раны

и ворчат на свою судьбу.

Под контролем сил мятежников находится 80 процентов всей территории страны. Война затянулась. Контрреволюция сопротивляется отчаянно и ожесточенно. Оплачивается каждый сожженный дувал, взорванный метр дороги, подбитый автомобиль или вертолет, убитый солдат или офицер. Цена убийства растет в соответствии с воинским званием. Армия переоделась в новую полевую форму, одинаковую для всех. Снайпер не видит в прицел, кто перед ним: полковник, прапорщик или рядовой. Сразу поубавилось количество раненых в голову. Во время поездок по городу на машине водитель задергивает шторки на окнах, на всякий случай. Однажды по «счастливой» случайности я не попал в «уазик» с нашими советниками (оказался лишним), обиделся на них. Через несколько минут их привезли с тяжелыми ранениями после прямого попадания в машину фугаса.

Это война жестокая, кровопролитная, у ней нет обозначенной линии фронта, нет передовой и тыла. Линия эта проходит через сердца и умы афганцев, и протянулась она из мрачного средневековья в наши дни. Она, эта линия, как электрокардиограмма, изломана обильными, даром растущими джелалабадскими урожаями по три раза в год и неописуемыми кандагарскими пустынными засухами. Она, эта линия, словно контуры гор на горизонте, хранящих на пиках своих вековую мудрость древнейших племен, а по отрогам взрастивших рыжими колючками неграмотность, завшивленность и исключительно воинствующую религиозность, определяющую все процессы, происходящие в стране, включая постановления пленумов НДПА и кончая кому и в какой общинной прослойке сколько жен иметь. Она же, эта линия, будто температурная кривая, отражающая состояние больного, с жаром призывает к борьбе с враждебными силами в газетах и телепередачах и одновременно с холодным равнодушием, пронизывающим насквозь и выворачивающим наизнанку, примиряет всех, как равных перед исламом и аллахом.

«Во имя аллаха милостивого, милосердного…» — с этих слов начинается каждый новый день в Кабуле, им же и заканчивается.

Просыпаешься рано, как от звука пилы.

От истошного вопля городского муллы.

Злой ворочаешься от незнания

мусульманского заклинания.

Днем закручивают дела,

непрерывные, как хороводица.

Спать ложишься, и снова мулла

истеричным криком изводится.

Нервно на койке злишься без сна.

И понимаешь чуть слышно:

Он же орет, что эта война

так надоела всевышнему.

«О, всемогущий! — кричит, посинев, —

В чем я тебя ослушался,

что же творится, за что этот гнев

с неба огнем обрушился?..

О духовенство, о мудрый аллах!

Сжалься, народ наш растерянный».

А над мечетью выцветший флаг,

осколками мин простреленный.

Просыпаешься рано, холод мрака и мглы.

Тишина. Нет мечети. И нету муллы.

Война ощущается в Афганистане постоянно. С ней встречаешься уже на подлете к Кабулу, в небе. Самолеты отстреливают специальные термические ракеты, уводящие на себя «стингеры». Стрекочут (неподходящее слово, мирное) вертушки, непременно парами: если собьют первую, вторая накроет огневую точку бандитов. В горах грохочет артиллерийская канонада, ночью зависают осветительные ракеты, отчего горы кажутся еще выше и зловещее. Тишину темных улиц ежеминутно оглашают гортанные выкрики патрулей царандоя, останавливающие при наступлении комендантского часа все проезжающие машины. Раздаются автоматные очереди, лай собак. Свет в кабине автомобиля должен быть включен, иначе — «огонь». Патруль видит, кто едет, но ты не видишь, чей патруль.

Война затянулась. Это ясно всем, особенно здесь. Где выход? Наверное, огнем и криком «ура» его не найти. Скорее всего этот вопрос должны решать политики. Но воевать дальше бессмысленно.

Горы неровной стеной,

высеченные ветром,

снежною белизной

высятся островерхо.

Если к прикладу припасть,

то на прицеле атаки,

Словно клыкастая пасть

злобно рычащей собаки.

Какие еще возникали мысли «там»? Во всех сложностях и противоречиях хотелось объективно выразить настроение наших воинов, которое складывалось, с одной стороны, из восторженных газетно-журнальных публикаций, с другой, из тех реальных событий, которые ты видел сам. Оно так примерно складывалось, это ощущение увиденного. У немцев есть такая фраза, точно определяющая афганские ситуации: «хальб унд хальб» (пополам напополам).

Наше молодое поколение проходило в Афганистане тяжелейшее испытание на прочность и социальную пригодность. Ведь что такое интернационализм? Я понимаю так: человек, защитивший дом своего соседа и его детей, так же защитит и свой дом, свою Родину. Другое дело — надо ли это соседу? Сейчас на нас смотрит весь мир и на то, как мы воюем, тоже. Большинство своей добросовестной службой, смелостью и расчетливостью при проведении боевых операций продолжают традиции несгибаемости русского духа, боевой удали и безудержного геройства. Об оборотной стороне медали я расскажу позже.

Несколько слов об армии афганской. В газетах нередко писали об успешно проведенных рейдах и операциях силами афганцев, о ликвидации ими банд моджахедов. Этим же часто грешили телерепортажи Михаила Лещинского. Да, конечно, армия такая существует, правда, призыв в нее проводился в основном методом облав. Да, они воевали, но только с нами и за нами. И продолжали взлетать по ночам с пыльного Кабульского аэродрома наши транспортные самолеты с цинковой тарой на борту, а на наших кладбищах в больших и маленьких городах, в селах появлялись новые могилы двадцатилетних ребят, убитых или умерших на той войне.

Задача была простая,

проще не может быть:

душманов не пропуская,

колонну машин пропустить.

Пути перекрыты с фланга,

бой будет отчаян и долг.

Укрытые камни Саланга

да интернациональный долг.

И рокот моторов слился

с пронзительнейшим огнем.

Бой, который не снился

участвовавшим в нем.

Душманская банда сворой

дикого шакалья

вклинивалась в гору,

минно-взрывными паля.

Казалось, еще немного —

и, смяв поредевший заслон,

они овладеют дорогой

и мирным грузом колонн.

Но встали тверже, чем скалы,

один за десятерых.

И не сумели шакалы

Перешагнуть через них.

Отчаянных и взъерошенных,

мальчишек по двадцать годов.

Из сел, пургой запорошенных,

из солнечных городов.

Они не узнают, как вскоре

их именем назовут

набережную на море,

сад, где вишни цветут.

Взрывы гранат отгремели,

дым на камнях оседал,

в выжженном боем ущелье

с выходом на перевал.

Быть не могло иначе:

колонны прошли и в срок,

выполнили задачу

и интернациональный долг.

А вот примерно то, о чем сообщили в те дни пресса, радио и телевидение:

Лаконично, деловито, гневно

сообщает радио Бахтар,

что бои ведутся ежедневно,

за ударом следует удар.

Что разбита банда Махомеда,

банда Мустафы отсечена.

Спасены богатства минарета,

школа и больница спасена.

Уничтожен склад боеголовок,

тысяча бандитов в плен сдалась.

Все дехкане верят поголовно

в новую решительную власть.

Батальоны армии афганской

смело подавляют мятежи,

от контрреволюции душманской,

грудью защищая рубежи.

. . . . . . . . . . . .

Бой гремит в ущелье за горою,

полыхая бешеным огнем.

Мы потом фамилии Героев

Советского Союза узнаем.

На войне живешь не только войной. В свободные минуты вспоминаются близкие друзья, вспоминается дом. Родные места кажутся нереально недосягаемыми. Мирные воспоминания помогали коротать время, свободное от операций и перевязок, снимали напряжение. Иногда на память приходили строки поэтов времен «той войны», любимых мною Константина Симонова и Иосифа Уткина. Почему-то наше время не выдвинуло из строя воюющих и пишущих сколько-нибудь заметную, читаемую личность. Разве, что песни все пишут повально, которые таможенники через границу не пропускают. Наверное, и литературу пишут, да не все печатают. Поживем — увидим. Я считаю, что правду о любой войне люди должны знать полностью. И чем раньше, тем лучше.

Пытаясь уйти от сюжетов военных,

бесстрастно взирая ландшафтов панно,

Хочется событий обыкновенных,

как на собрании или в кино.

Медленным шагом пройтись б, спотыкаясь,

глядя восторженно по сторонам,

зная, что не взлетишь, рассыпаясь

анатомически по частям.

Как не хватает январской позёмки

в той суматошно родной кутерьме,

где новогодние светятся елки

в чистой невыдуманной зиме.

Жаркое солнце палит безбожно,

зной иссушает душу и плоть,

кровь на анализ взять невозможно,

если палец иглой уколоть.

В шумной палате экран телевизора,

словно в пустыне манящий мираж.

Мирная жизнь непривычна и призрачна.

Кто ее выдумал? — шутка и блажь.

Есть у поэтов воюющих кредо —

помнить о доме в дыме войны.

Вздрогнула ветка афганского кедра

от набежавшей взрывной волны.

Настроившись на волну воспоминаний, хочется сказать о том, что бывают минуты, когда надо посоветоваться или исповедаться перед близким человеком, другом. Иногда такая мысленная связь позволяет найти правильное решение в трудной ситуации.

Забыться, отстраниться хотя бы на какое-то время от грохота, крови и боли войны помогали стихи. Я писал их чуть ли не ежедневно. Для друзей, родных, наконец, для себя.

И песню тоже не удержался и написал. Очень просили товарищи, вместе с которыми я работал:

О чем взгрустнулось, товарищ мой?

Наверно, вспомнил ты дом родной.

Прохладный вечер в степном краю,

друзей заветных, любовь свою.

О чем взгрустнулось, товарищ мой?

Наш путь тревожный и боевой.

Где будем вместе — неважно где,

назло разлуке, назло беде.

О чем взгрустнулось, товарищ мой?

Ведь завтра снова в ущелье бой.

Пройди сквозь пули, осколки, дым

и, если можно, приди живым.

Мерцают звезды чужой страны,

в ней нет покоя и тишины.

Гордиться можем своей судьбой,

о чем взгрустнулось, товарищ мой?

Уныл и удручающ пейзаж Афганистана. Коричневато-серые горы лишены растительности. Овцы слизывают росу с камней — безводье. Мелкая, как мука, пыль въедается в ботинки, форму. Изнурительная жара днем переходит резко в сковывающий ночной холод. Ярчайшая голубизна неба с привычными трассерами отстрелянных с самолетов ракет и то же небо после захода солнца, чернее чернил фирмы «Паркер» с рассыпанными по небу звездами, наверно, сразу всеми, какие есть во Вселенной. Контрасты.

Несколько раз налетал «афганец», и тогда казалось, что наступает конец света. Говорить и дышать в такие моменты невозможно. Приехав домой, в закутках чемодана я обнаружил желтую наждачную пыль — «афганец».

Ветер затеял бешеный танец:

желтой стеною песчаный буранец —

           дует «афганец».

Средневековый вихрь-самозванец,

отполированы скалы под глянец —

           свищет «афганец».

В памяти свежих морозов багрянец,

неподражаемо русский румянец —

           стонет «афганец».

Вновь налетает бездомный скиталец,

не уступает восточный упрямец —

           наглеет «афганец».

Афганская природа не способна успокоить, утешить, она не так поэтична, как, например, наша уральская. Афганский пейзаж — пейзаж войны, на нем пласты горя и страданий. Не оттого ли в моих стихах на этот раз так мало лирики и изящности.

Ночью ветер выл и дул,

грозный и чужой.

Мокрый снег накрыл

Кабул белой паранджой.

Утром стаял снег в момент —

лужи, грязь: кисель.

И опять Кабул

одет в серую шинель.

Последнее, что мелькнуло в иллюминаторе Ил-76, когда я возвращался в Союз, опять горы. Не самое веселенькое занятие лететь над ними, особенно, когда задание выполнено, тебя ждут дома, а ты знаешь немало случаев о сбитых «бортах». Самолет делает над аэродромом два с половиной круга и, набрав недосягаемую для обстрела высоту, уходит на трассу, домой.

Вот строчки, написанные прямо в небе, когда объявили, что мы пересекли госграницу:

Мощным ревом взвыли моторы,

взгляд в мгновенье отбросил «взлетку».

И пошел самолет за горы,

продираясь, как через терку.

Как летел он, как торопился,

он с войны возвращался домой.

И спустился, будто скатился,

как по горочке ледяной.

А теперь поговорим о втором «хальб», о втором пополам. Самый частый вопрос, который задают мне по возвращении из Афганистана: «Ну, а как там?»

Вопрос законный и простой, но ответить на него невероятно трудно. Действительно, а как там? Об Афганистане сейчас много пишут и спорят. Существует уже целое поколение людей, прошедших через «Афган». Мое мнение такое: да, война. Да, тяжело и трудно. Как на любой войне, встречались с истинным героизмом, мужеством, отвагой солдат и офицеров. Появлялись личности, достойные всенародного уважения. Но имелось и то, о чем обычно замалчивали, не замечая, как исподволь назревала проблема, которую решать потом приходится всем миром и решить не всегда просто. Встречались — и не так редко — малодушные, трусливые, порочные людишки. Кто-то как за спасение цеплялся за больничную койку, симулируя болезнь.

Война во все времена до предела обнажает личность каждого человека, здесь не спрятаться за того, кто посильней и посмелей. Все на виду и всё на виду. Ты можешь быть убит и сам. Но в деле об этом не думалось. Обстановка обострилась до предела, передышки практически не было. Рабочий день с 6.00 до 23.00. Но потоки раненых в основном шли ночью. Банды вооружены самым современным оружием. Ранения тяжелые. Летальность при минно-взрывных ранах до 40 процентов. И если бы только это. Мы знаем сегодня о существовании в армии неуставных взаимоотношений. Это — одна из нерешенных проблем, возникшая не в один день и не в один год. Вытравить «неуставные» теперь, одним махом, одними приказами и директивами невозможно. Слишком далеко зашло заболевание. То, что раньше было небольшими гнойничками, сейчас сформировалось в мощный абсцесс. Он постоянно лихорадит нашу армию и требует самого радикального и серьезного лечения.

В Афганистане чрезвычайно высока инфекционная заболеваемость. К тому же чисто географические факторы, такие, как высокогорье, изнуряющая жара, эмоциональные стрессы, подавляют иммунную систему, снижают защитные силы, сопротивляемость.

В стране — комендантский час. Пустеет город, погружаясь во мрак. Патрульные бэтээры мощным ревом раскалывают пространство притихших улочек. Посты царандоя при малейшем подозрении простреливают перекрестки. С гор приглушенно доносится гул боя.

Радио Бахтар после молитвы передает очередную сводку о разгроме банды. В изголовье моей солдатской койки на расстоянии вытянутой руки стоит снятый с предохранителя автомат с двумя обоймами патронов, перемотанных синей липкой лентой…

Комендантский час, день остыл и осел,

умолкает уличный гул.

В темноте патрулем притаился Кабул,

звуки с тенями взяв на прицел.

Фронт проходит не по Гиндукушу,

он в сознанье племен и общин.

И летят врассыпную осколки от мин,

разрывая и тело и душу.

Прогремел в горах скоротечный бой,

вперемешку порох и пыль,

Не придумал ни слова, все это быль

самой честной легла строкой.

Раньше нравилось мне величье фраз,

глубина неизведанных сфер.

Здесь меня от излишних причуд и манер

отучил комендантский час.

Я уеду домой и в заботах своих

буду мирно работать и жить.

Но уже не получится, чтобы забыть

час, когда я писал этот стих.

Час, в котором нет тишины,

а удары сердца часты.

Я пишу, чтобы с ним не сверять часы,

с комендантским часом войны.

Кабул — Челябинск

1985—1986 гг.