ЧАСТЬ 31 Образованность Уэллера

ЧАСТЬ 31

Образованность Уэллера

Если признать вместе с Дибелиусом, что Сэм Уэллер не «копия некой индивидуальности», а «представляет некоторый определенный класс», то несомненною загадкой являются своеобразная просвещенность Сэма и ее источники. Трудно принять ее за типическую черту кокни в узком смысле, или коридорного, или подручного ломовика, или даже «джентльменского слуги». Правда, его просвещенность относительна и переплетается с явным невежеством, но сама явность этого невежества как будто хочет иной раз убедить в противоположном и заставляет подозревать за ним тонкую шутку или «себе на уме» Уэллера, — таково, например, в особенности искажение ходового выражения Habeas corpus (гл. 36, XL) и сопоставление его с искаженным же perpetuum mobile[26], о которых он, по собственным его словам, не раз читал в газетах (гл. 39. XLIII). Сэм умен, сметлив, наблюдателен, многое ловит на лету, он, что называется, «нахватался», но в некоторых случаях (мы приведем их примеры) довольно трудно угадать, где Сэм мог подхватить такое. Мы видели, что для потенциального кокни Чарльза Диккенса важным источником просвещения одно время был низшего разбора театр (ч. 5, 7); из этого источника пополняет свое образование, бесспорно, и Сэм Уэллер. Но есть вещи, почерпнутые гораздо глубже, хотя нет указаний, чтобы Сэм в детстве читал Смоллетта, Филдинга или Стерна и разыгрывал в своей фантазии роли героев этих писателей (ч. 1, 4). Мы слишком мало знаем о первоначальном замысле Диккенса, чтобы точно установить, в каких пунктах у него произошло изменение плана повествования, но само собою напрашивается одно предположение, а именно: не попал ли в уста Сэма Уэллера некоторый материал, собранный предварительно для Джингля? В устах странствующего актера не кажутся столь неожиданными воспоминания (случайно оказавшиеся предвосхищениями) об Июльской революции, или ассоциации, связанные с Уайтхоллом, или цитата из Гея и из пьесы Филдинга и т. п. И если только позволительно предположить, что в одном из замыслов Диккенса Джинглю, может быть, предназначалось быть спутником похождений мистера Пиквика на протяжении большей части романа, каковую карьеру он, быть может, неожиданно для самого Диккенса, испортил нелепым похищением старой девы, то можно предположить и то, что некоторый характеристический для Джингля материал достался на долю Сэма Уэллера, выступившего после сказанного похищения в качестве заместителя Джингля. Доказать это трудно, потому что к такому предположению мы пришли не путем анализа самого романа, а под внушением факта совершенно внешнего и самого по себе незначительного. Дело в том, что как в изображении Джингля Диккенс использовал черты своего приятеля и театрального спутника, клерка Поттера (см. IX Джингль), так черты Сэма Уэллера, как утверждают некоторые знатоки Диккенса, были подсказаны ему актером Саррейского театра Сэмом Вейлом. В одной из своих ролей (в незначительной пьесе) этот актер произносил, между прочим, фразы, построенные в излюбленной Сэмом Уэллером — впрочем, и его отцом — внешней и внутренней форме остроумия — в виде параболы с вводным «как говорил». А именно: «Пускай каждый заботится сам о себе, — как говорил осел, когда танцевал среди цыплят»; «Я набрасываюсь на вас, — как говорил гасильник тростниковой свече»; «Куда мы полетим, — как говорила пуля ружейному спуску»[27].

Рассмотрим по порядку проявления просвещенности Сэма.

а) Не успел Диккенс представить Сэма (гл. 9, X), он уже заставляет его «цитировать» по указанной форме: «как говорил Джек Кеч». Джек Кеч — прозвище палача времен реставрации Стюартов (вторая половина XVII в.; полагают, что действительное имя его было Ричард Джекет). Особенную славу ему доставило приведение в исполнение приговора так называемого «Кровавого суда», тогда было приговорено к смертной казни через повешение 350 политических противников Якова II. Имя Джека Кеча надолго сделалось синонимом палача, и само по себе упоминание Сэмом этого имени не привлекло бы к себе внимания, если бы намек на очередь не являлся одновременно намеком на указанный исторический факт, с одной стороны, и если бы, с другой стороны, о Джеке Кече не было литературного напоминания, без сомнения, Диккенсу известного. В 1834 г. вышла с большим юмором написанная книга под названием: «Автобиография Джека Кеча». Именно эта книга побудила Чепмена и Холла пригласить ее автора, Чарльза Уайтхеда (1804—1862), написать текст к иллюстрациям Сеймура, но как было нами указано (ч. 10), Уайтхед отказался и рекомендовал издателям молодого автора «Очерков Боза». В «Очерках» («Картинки с натуры», гл. 24) Диккенс вскользь упоминает также имя Кеча: проходя мимо Ньюгетской тюрьмы (ч. 53), он ждет, что увидит на дверях медную табличку с надписью «Мистер Кеч».

б) Когда мистер Перкер хочет сослаться на какой-то юридический казус, приведенный у Барнуэлла, Сэм Уэллер, обнаруживая специфическую образованность, прерывает его: оставьте в покое Джорджа Барнуэлла, все знают этот казус (гл. 9, X). Получается забавное qui-pro-quo. Мистер Перкер имеет в виду специальное юридическое сочинение некоего Р.-В. Барнуэлла «Отчеты о делах, разбиравшихся в Суде Королевской Скамьи», вышедшее в 1818—1822 гг., а Сэм Уэллер вспоминает героя трагедии «Купец, или История Джорджа Барнуэлла», принадлежавшей перу английского драматурга XVIII века и ювелира Джорджа Лилло (1693—1739), который раньше других вывел на сцену представителей «среднего класса», пользовался репутацией мастера драматического построения и оказал влияние на общеевропейскую так называемую «мещанскую драму». Пьеса впервые была поставлена в 1730 г. и имела огромный успех. «История Джорджа Барнуэлла» была переведена и на русский язык (1764 г.) под заглавием: «Лондонский купец, или Приключения Георгия Барнвеля». Содержание пьесы состоит в том, что лондонский подмастерье Джордж Барнуэлл, поддавшись на уговоры своей возлюбленной, украл у хозяина двести фунтов, а затем по ее же наущению убил и ограбил дядю. Когда деньги были прожиты, Джордж и его возлюбленная донесли друг на друга, и оба были повешены, — по мнению Сэма Уэллера, впрочем, она в большей мере заслужила свое наказание, чем Джордж. Эта пьеса долго, более ста лет, шла на сценах английских театров; в некоторых лондонских театрах долго держался обычай ставить ее на Рождество и в понедельник Пасхальной недели, когда купцы с назидательной целью посылали на эти представления своих приказчиков и учеников. Лилло использовал в пьесе сюжет одной из старых баллад, которая была опубликована уже в XVII веке; предполагалось, что в основу ее лег действительный факт и, судя по некоторым бытовым намекам, она была сложена до английской революции. (В знаменитом собрании Томаса Перси «Reliques of Ancient English Poetry», 1-е издание 1765 г., воспроизведена в т. III, кн. 3.) Сэм мог познакомиться с пьесой в театре.

в) Точно так же с театральных подмостков, по всей вероятности, дошли до Сэма сведения о докторе Фаусте и «личном секретаре» дьявола (начало гл. 13, XV). Поскольку речь идет об английской литературе, прежде всего вспоминается прекрасный «Фауст» Марло (1564—1593), предшественника Шекспира. У Марло дьяволы уводят Фауста, и в последний момент на сцене появляется Мефистофель, но, конечно, он не произносит слов, которые цитирует Сэм. Едва ли Уэллер видел на сцене или читал эту пьесу. В начале XIX века она популярностью не пользовалась (например, даже Байрон ее не видел и не читал). Едва ли дозволительно думать, что Сэм был знаком с оперою «Фауст»[28], но вполне допустимо, что он был знаком с какими-нибудь балаганными или даже более высокими формами пантомим. Как раз началом английской пантомимы считается поставленная в декабре 1723 г. на сцене Друри-лейнского театра пантомима (танцмейстера Джона Термонда) «Арлекин доктор Фауст», на что один из конкурирующих театров тотчас же ответил постановкой пантомимы под названием «Некромант, или История доктора Фауста».

г) Во всяком случае, более подходящей для уэллеровского «как говорил» кажется его ссылка на «Живой шкилет» («living skellinton»), лишний раз подчеркивающая особенность Сэма: правильно называть сравнительно редкие собственные имена и делать вульгарные ошибки в словах ходовых, но «интеллигентных». Под именем «Живого скелета» или «Anatomie Vivante» (буквально: «живая анатомия») в 1825 г. выступал в Лондоне некий француз (?), который при росте 1,7 метра весил немногим больше 35 килограммов. Позже во всех европейских ярмарочных балаганах стали появляться свои «живые скелеты».

д) Упоминание Сэма о том, что «сказал капеллан Синей Бороды» (гл. 17, XX), не раскрывает источника, из которого он почерпнул сведения о названном персонаже. Этот хорошо известный сюжет встречается в разных версиях у многих европейских народов, но в Англии с конца XVII века был в ходу литературный вариант, а именно — перевод сказки известного французского писателя Перро (1628—1703). В Англии сказка приобрела широкую популярность не только среди детей, когда легенда о Синей Бороде сплелась с биографией английского короля Генриха VIII.

е) Сэм опять напоминает о своем театральном образовании, когда цитирует короля Ричарда, который будто бы «сказал», сперва заколов короля, а затем задушив его детей в Тауэре (ч. 52), что прежде — дело, а потом — забава (гл. 22, XXV). Не может быть сомнения, что это — реминисценция «Ричарда III» Шекспира. У Шекспира Глостер (будущий Ричард III) закалывает короля Генриха VI в предпоследней сцене третьей части «Генриха VI» и велит умертвить племянников в «Ричарде III», но в третьей сцене пятого акта «Ричарда III», когда перед Ричардом возникают видения кровавых жертв его честолюбия, среди них появляется и тень короля Генриха VI.

ж) Не может не вызвать, далее, на размышления упоминание Сэмом «Вечного жида» (гл. 35, XXXIX). Этот сюжет, — более распространенный на континенте, и притом в литературных обработках, — популяризовался преимущественно в XIX веке, но не был широко известен в Англии, хотя литературно образованные люди не могли не знать баллады о «Вечном жиде», приведенной в упомянутом выше собрании Томаса Перси (т. II, кн. 3). Способствовала ли образованию Сэма Уэллера, — или, что то же, Чарльза Диккенса, — написанная на эту тему Эндрусом Фрэнклином комедия «Вечный жид, или Маскарад любви» (1797 г.), остается неясным. Несомненно, однако, Диккенс знал нашумевшего при своем появлении (1829 г.) «Селетиила» Джорджа Кроли, воспроизводившего первую часть легенды о «Вечном жиде».

з) Легче объяснить историческую осведомленность Сэма, когда мистер Пиквик с потайным фонарем напоминает ему Гая Фокса (гл. 35› XXXIX). Гай (Гвидо) Фокс — один из участников так называемого «порохового заговора», подготовленного католиками и направленного против короля Якова (Джеймса) I Стюарта (1605 г.). Заговорщики успели заложить огромное количество пороха под здание парламента и рассчитывали взорвать его, когда король появится в нем для произнесения тронной речи. Один из заговорщиков, желая спасти своего друга, члена парламента, который погиб бы во время взрыва вместе со всем высоким собранием, предупредил его весьма таинственным письмом, что и привело к раскрытию заговора. Гай Фокс должен был произвести самый взрыв и, кроме того, обнаружил большое мужество, находчивость и упорство в достижении цели; поэтому, хотя он не был главою и центром заговора, его фигура стала предметом исключительной ненависти. Он был казнен вместе с другими, но именно с его именем связан был установившийся обычай 5 ноября (в день предполагавшегося покушения) носить по улицам соломенное чучело Гая Фокса, которое потом торжественно сжигалось (ср. начало гл. 38, XLII; Уэллер разглядывает наглого Сменгля, как если бы тот был «набитым соломою чучелом Гая Фокса»). В этом обряде особенно деятельное участие принимали подростки, не только собиравшие где возможно хворост и дрова для костра, но также тащившие из дома все, что могло гореть. Сэм Уэллер мог и сам неоднократно участвовать в этом действе. Что касается его познаний о потайном фонаре Гая Фокса, то, какова бы ни была их историческая точность, они могли быть почерпнуты из прокламаций, которые распространялись к этому дню среди населения и в которых под портретом Фокса помещались нередко стихи, описывающие его злодеяние. В стихотворении, распространявшемся в 1826 г. и воспроизведенном в одном из известных Диккенсу изданий У. Хона[29] (W. Hone), — «С фонарем под землей Гай Фокс был найден» (The Every-day Book, 1827, November 5).

и) Указание на шестипенсовые книжки с портретом Никсона (гл. 39, XLIII), которое делает Сэм, сравнивая отца с этим «ясновидящим», кажется естественным в устах Сэма Уэллера. — Роберт Никсон, известный также под именем Чеширского прорицателя и слывший астрологом, считался автором популярных в начале XIX века брошюрок, воспроизводивших разного рода предсказания, сделанные будто бы в конце XVII и начале XVIII века и тогда уже им опубликованные. Но есть основания предполагать, что эти брошюрки были мистификацией и что в действительности никакого Никсона вообще не существовало (ср. W. Hone, The Table-Book, July).

к) В обществе друзей и профессиональных собратьев своего отца Сэм Уэллер обнаруживает новую сторону своей одаренности (гл. XLIII). Он выступаете качестве певца и исполняет балладу о разбойнике Терпине. Дик Терпин (настоящее имя — Джек Палмер, Palmer) — один из самых видных героев уголовной истории Англии эпохи расцвета разбойничества (XVII-XVIII вв.), которое распространилось по всем дорогам, терроризировало путешественников и дало материал бесконечному количеству романов, начиная уже с XVIII века. В свое время пользовалась популярностью вышедшая в 1834 г. повесть подражателя В. Скотта У. Эйнсуорта (1805—1882) «Руквуд», романтизирующая Терпина. Терпин, мясник, конокрад, контрабандист. разбойник, был повешен в 1739 г. за убийство лесного сторожа. Он жил в самом Лондоне и отсюда предпринимал свои экспедиции на прославленной его похождениями кобыле Черная Бесс (ласковое имя, соответствует нашему «Лизочка»), упоминаемой в балладе Диккенса. Хаунсло — городок в десяти милях на запад от Лондона, в XVIII веке был важным центром каретного сообщения, так как здесь находилась первая станция карет, шедших на юг и на Бат. К западу от города простирался огромный пустырь, служивший местом расположения военных лагерей и дававший приют разбойничьим шайкам, — Хаунсло-Хит. В «Пиквике» упоминаются и другие места похождений Терпина: Портюгел-стрит, Хорнси, Хэмстедский пустырь, самый Хэмстед и, в частности, гостиница «Испанцы», где долго показывали конюшню, в которой Терпин держал свою Черную Бесс.

л) Музыкальную образованность у Сэма заставляет предположить еще один, более тонкий пример. «Долой же меланхолию!» — восклицает он, цитируя школьника, «сказавшего» это по поводу смерти учительницы[30] (гл. 40, XLIV). Словами «Долой же меланхолию» начинался куплет, певшийся на мотив из «Волшебной флейты» Моцарта (см. Энциклопедию Хейуорда). В «Нашем общем друге» Диккенс приводит этот куплет, который приблизительно можно передать так:

Долой же меланхолию!

Зачем всегда страдать

И петь о грустной доле?

Не лучше ль напевать:

               Тра-ля!

Диккенс цитирует слова «Долой же меланхолию», кроме того, в «Дэвиде Копперфилде» и в «Лавке древностей», причем в последнем случае сопровождает их следующим пояснением: «Долой же меланхолию» — пьеса, «которая, будучи исполнена на флейте в постели, в очень медленном темпе, да еще джентльменом, не совсем освоившим этот инструмент и повторяющим одну ноту бессчетное количество раз, прежде чем нащупать следующую, — производила довольно тяжелое впечатление»[31].

м) Доказательством хорошего знакомства Сэма с театром могут послужить, при всей их общности, выражения, которыми Сэм вводит молодую чету Уинклей к мистеру Пиквику во Флитской тюрьме: «Ну вот, представление начинается! Гонг! Занавес поднимается, входят два заговорщика» (гл. 43, XLVII).

н) Не случайно также на вопрос миссис Клаппинс, почему бы мистеру Пиквику не жениться на миссис Бардль, Сэм отвечает: «Да! Вот в чем вопрос!» (гл. 23, XXVI). Если бы Диккенс не намеренно вложил в уста Сэма именно цитату, он так или иначе переделал бы слишком общеизвестную формулу «Гамлета». Свое знакомство с Шекспиром Диккенс непосредственно, то есть не вкладывая в уста действующих лиц, обнаруживает, кажется, всего один раз — в названии главы восьмой [в наст, издании — седьмой. Ред.], «иллюстрирующей положение, что путь истинной любви — не гладкий рельсовый путь». Это явная пародия на строку из «Сна в летнюю ночь»: «Путь истинной любви — не гладкий путь» (акт 1, сц. 1, 134).

о) Несомненно, должна быть литературного происхождения ссылка Сэма на приставную лестницу (гл. XLIV), которую соорудил Робинзон Крузо и с которой Сэм сравнивал откидные ступени докторской кареты («Робинзон Крузо», изд. Academia, стр. 99, 162).

п) Наиболее разительным примером образованности Сэма является одна его литературная ссылка, составленная так, что она явно не могла быть взята из вторых рук и служит только доказательством его собственной начитанности. По дороге из Бирмингема в Лондон, в неуютный дождливый день, Сэм развлекает Боба Сойера разговорами и, между прочим, сравнивает форейторов с ослами. При этом он добавляет, что никто не видел мертвого осла за исключением джентльмена в черных шелковых панталонах, знавшего молодую женщину с козлом (гл. 46, LI). Маленький эпизод с мертвым ослом рассказан в «Сентиментальном путешествии» Стерна: Йорик во время своего путешествия во Францию натолкнулся на труп осла, лежавший посредине дороги. Там же рассказано о молодой женщине, лишенной рассудка и водившей с собою собачку вместо козлика. Однако этот второй эпизод никак не связан с первым, находятся они в разных местах книги и относятся к разным моментам путешествия. Характеристика Йорика как джентльмена в черных шелковых панталонах могла быть составлена на основании некоторых указаний, находившихся в третьем месте. Таким образом, требуется хорошее знание этого произведения Стерна, чтобы связать все три момента воедино! Но и это еще не все. Встреча с указанной девушкой (Марией) прямо относит читателя к встрече с нею дяди Тоби, о которой рассказано в «Тристраме Шенди» Стерна, и, в частности, здесь говорится, что девушка была «с собачкой вместо козлика», именно потому, что в «Тристраме Шенди» она была с козленком, как и в ссылке Сэма Уэллера. Надо предполагать поэтому, что и это произведение — одна из любимых книг Диккенса, знакомая ему с детства (ч. 1), — было известно разностороннему Сэму. Это пожалуй, факт наименее примиримый с характеристикой Сэма как кокни, если верны те характеристики кокни, которые даются другими писателями, начиная с автора «Эвелины» (ч. 30).