ИГРОКИ

ИГРОКИ

К перрону Ярославского вокзала подходил скорый поезд. В этот ранний час встречающих было немного, и тем заметнее выделялась группа из двух мужчин и женщины, которые не бегали, как другие, высунув языки, за вагонами, а держались солидно, спокойно ожидая остановки поезда.

И действительно, когда состав, дернувшись последний раз, замер, эта группа оказалась прямо перед мягким вагоном. Сначала из вагонного окна выглянуло заспанное круглое лицо лысеющего гражданина. Гражданин флегматично помахал рукой и не спеша вернулся в свое купе. И только минут через пять толстяк появился в дверях и, бережно подхваченный под руки встречавшими, сошел на московскую землю.

— С приездом, Василий Кузьмич, — пророкотал мужчина в ратиновом пальто, — как доехали?

Но Василий Кузьмич, судя по всему, был человеком несловоохотливым. Он только слегка поморщился в ответ и спросил:

— Где?

— Как всегда, — наклонил голову другой из мужчин, одетый в щегольское нейлоновое полупальто.

Василий Кузьмич кивнул и, ни на кого не глядя, направился к выходу. Встречавшие подхватили его чемоданы и двинулись вслед.

На привокзальной площади их ждала «Волга». Однако тот, которого звали Василием Кузьмичом, не сел вместе со встречавшими. Он поискал глазами и тут же увидел свою «Волгу» светло-зеленого цвета. Она его уже ждала. Личный шофер Василия Кузьмича Сережа приоткрыл переднюю дверцу, приглашая хозяина.

Кавалькада двинулась по Каланчевке, выехала на Садовое кольцо, и, наконец, обе машины остановились у одной из высотных гостиниц. Здесь директору машиностроительного завода В. К. Сидоренко, командированному в столицу по служебным делам, уже был заказан номер на десятом этаже.

Номер состоял из двух комнат — приемной и спальни. Войдя в первую из них, Василий Кузьмич впервые за это утро изобразил на своем лице подобие улыбки. В столь веселое расположение духа его привел вид накрытого стола с холодными и горячими закусками и с двумя бутылками коньяка посередине.

— Коньяк? С утра? Фужерами? — выдал свою любимую шутку Василий Кузьмич и, победно оглядев сопровождавших лиц, закончил: — С удовольствием! Но сначала — дела. Прошу ко мне.

Все разделись, прошли во вторую комнату и разместились вокруг стола.

— Какие новости? — осведомилась красивая, хотя и не первой молодости, женщина. — Как с жаккардовыми машинами?

— Одну минуточку, Серафима Иннокентьевна, — остановил ее Сидоренко и скорее приказал, чем попросил: — Волков, подайте мою папку.

Щеголеватый молодой человек тотчас поднялся и подал Василию Кузьмичу его папку.

— Итак, разрешите доложить о производственных показателях возглавляемого мною коллектива за третий квартал текущего года…

Директор завода не стал, однако, подробно информировать собравшихся о деятельности своего предприятия. Он только сказал:

— Жаккардовые машины освоены.

Среди присутствующих раздался вздох облегчения.

— Сколько дадите к концу года? — спросила Серафима Иннокентьевна.

— А это я посмотрю на ваше поведение, — не скрывая улыбки, ответил Сидоренко. — Ну, я хочу отдохнуть. Это в столице разрешается?

— Василий Кузьмич, — услужливо заулыбался Волков, — цыплята только этого и дожидаются. Остынут ведь. Совсем продрогнут.

Все снова перешли в первую комнату и немедля приступили к трапезе.

— За успехи машиностроителей!

После третьей бутылки на столе появилась новенькая колода карт. Василий Кузьмич держал банк.

— Ну-с, по маленькой. Разогреем кровушку.

Серафима Иннокентьевна, сказавшись занятой, давно ушла. Вместо нее пришли двое мужчин, кавказцы, и игра в гостиничном номере пошла на полный ход. Ставки сначала делались небольшие — по рублю, по два. Чем дальше, тем игра становилась крупнее, азартнее.

Сидоренко везло. И потому он был в прекрасном настроении. За столом в сизом табачном дыму то и дело слышалось:

— Еще карту!

— Себе!

— Себе — не вам. Двадцать!

— Те же.

— Ставлю четвертную!

Знакомый официант по знаку Василия Кузьмича менял закуски, бесшумно, незаметно подливал гостям коньяк.

Игра достигла своего апогея поздно вечером. Банк держал Шалва. На столе лежала солидная кучка десяти- и двадцатипятирублевок — больше тысячи восьмисот рублей. Василий Кузьмич взял карту, совершенно трезвым взглядом (хотя пил наравне со всеми) оглядел компаньонов и накрыл деньги широкой короткопалой ручищей, словно лопатой:

— Ва-банк!

Наступила тишина. Были слышны лишь сопения банкомета Шалвы, тяжелые шумные вздохи Василия Кузьмича да его приглушенные команды:

— Карту! Еще! Еще!

И вдруг Сидоренко театральным жестом кинул банкомету свои карты:

— Очко!

— Рисковый вы человек. И везет же вам, Василий Кузьмич, — запричитал Волков, — ах, везет!.. И в картах… и в жизни…

— Потому что жизнь — это тоже игра, дорогой мой Вадик. Учись жить, пока я жив.

— А в любви тебе, дорогой, везет? — спросил Шалва.

Сидоренко коротко рассмеялся:

— Это проще простого.

Он подозвал официанта и что-то шепнул ему. Через полчаса в номер вошли две размалеванные девицы. Одна из них поздоровалась с Сидоренко как со старым знакомым и без обиняков спросила:

— Вася, ты сегодня добрый? Я хочу шампанского.

— Шампанского! — отозвался Вася. — Просьба дамы для меня — закон.

Часов около одиннадцати Василию Кузьмичу пришла в голову новая идея.

— В Химки! — приказал он.

И вся компания вместе с девицами помчалась в Химкинский речной порт. Гулянье продолжалось в здешнем ресторане.

Потом, когда ресторан закрыли, Василий Кузьмич пожелал перебраться во Внуково.

Здесь уже под утро у них с Шалвой состоялся деловой разговор.

— Слушай, — доверительно сказал Шалва, — ты деловой человек. Я деловой человек. Зачем нам Сима? Скажи.

— Ты имеешь в виду Серафиму Иннокентьевну?

— Да, конечно.

— Но она — «Союзглавмаш». У нее наряды.

— У тебя — станки. Мне наряд не нужен. Наряд — бумажка. Мне станки нужны. Ваши, жаккардовые.

— А как же этот Волков? — Василий Кузьмич покосился на молодого человека, что-то шептавшего на ухо одной из девиц.

— Тунеядец, — сказал о нем Шалва.

— Это верно, — согласился Сидоренко. — Но нужный тунеядец.

— На этот раз, я думаю, мы обойдемся без него. Сделаете доброе дело для нашей солнечной республики. Для развития ее трикотажной промышленности. Все-таки бывшая царская окраина.

— Ну, если бывшая — надо помочь.

— Выйдем на минутку.

Они прошли в туалетную комнату, и там Шалва сунул Василию Кузьмичу аккуратно завернутый сверточек.

— Прими от благодарных наших сограждан…

Василий Кузьмич проснулся в своем номере с тяжелой головой. Мучительно вспоминал, где колобродил эти три дня, с кем пил, и многого не мог с достоверностью припомнить.

В «Союзглавмаше», куда в этот день зашел Сидоренко, царила какая-то напряженная обстановка. Василий Кузьмич почувствовал это сразу же. Все куда-то бежали, знакомые сотрудники прятали от него глаза, старались поскорее распрощаться. Серафимы Иннокентьевны на месте не было, и встретившийся Сидоренко Волков шепнул:

— У следователя. Копается прокуратура…

Сидоренко, хоть и мог покрасоваться своей рискованной натурой, не любил испытывать судьбу и немедленно, ни с кем не встречаясь, решил уехать домой. Но черт его дернул, как он потом говорил, зайти в приемную — отметить командировку. Рядом с секретаршей сидел какой-то незнакомый гражданин. Едва Василий Кузьмич подал свое командировочное удостоверение, как незнакомец тотчас встал:

— Товарищ Сидоренко, мне с вами нужно побеседовать. Я из Прокуратуры СССР…

Сидоренко давно ждал этого, готовился к такому закономерному финалу. Он даже знал точно, как будет себя вести на допросе, знал, что будет говорить. И тем не менее руки его предательски задрожали, по спине пробежал холодок. Он взял себя в руки и как можно спокойнее спросил:

— А что такое?

— Пройдите вот в этот кабинет.

Да, Сидоренко сказал следователю те самые, давно заготовленные слова:

— Ни о каких станках, ни о каких взятках и фиктивных нарядах я ничего не знаю. Я директор завода, приехал сюда в командировку, привез отчет об освоении новой техники. Прибыл по вызову главка. Можете проверить.

На втором и на третьем допросе Сидоренко стоял на своем:

— Ничего не знаю.

— Идете ва-банк, Сидоренко? — спросил следователь. — Смотрите, как бы не проиграть…

Пожалуй, одним из наиболее опасных для общества и сложных для раскрытия должностных преступлений является взятка. Опасно это преступление тем, что оно наносит одновременно и материальный и моральный ущерб нашему обществу. Сложность его для следствия в том, что дающий и берущий как бы связаны одной веревочкой и каждый, совершая преступление, извлекает корысть для себя.

Наше государство с первых дней своего существования повело решительную и беспощадную борьбу по искоренению этого позорного наследия прошлого. И сделано в этом направлении очень много.

Но… пороки живучи. Недаром один из мудрецов сказал: «Самая крепкая стена, которую когда-либо воздвигало человечество, — это стена предрассудков».

Увы, и в наши дни бытует еще порой купеческая мораль, вроде того, что «не подмажешь — не поедешь». Более того, цепляясь за жизнь, пережиток прошлого, как хамелеон, меняет окраску, приспосабливается к новым условиям, старается выглядеть вполне современным.

Прокуратурой СССР была разоблачена группа лиц, по своему должностному положению принимавшая участие в распределении оборудования для текстильной промышленности.

По существу, здесь действовали четыре спаянные между собой преступными махинациями группы.

В состав первой входили двое работников «Союзглавмаша», в том числе и знакомая читателю Серафима Иннокентьевна Кеглинская, и работники «Росглавмашснабсбыта». Представители бывших совнархозов, а среди них и Волков, составляли вторую группу. Добровольные посланцы машиностроительных заводов, такие, как Василий Кузьмич Сидоренко, образовали третью когорту.

Текстильное оборудование — продукция строго фондируемая и остродефицитная. Она распределяется по государственному плану. Эти планы составлялись на основании заявок из областей и союзных республик. При этом строго учитывалась потребность предприятий в новых станках, целесообразность оснащения именно этих фабрик, а также экономические возможности, которыми государство располагало.

В данном случае почти всегда спрос превышал предложение. Заявок было куда больше, чем имелось новых станков. Поэтому приходилось запросы урезать, а нередко и вовсе отказывать. В течение целого ряда лет создавалось эдакое узкое место.

Ну, а давно замечено: там, где дефицит, где узкое место, там того и жди проворных и расторопных дельцов, готовых погреть на этом деле руки. Именно в руки таких дельцов — Разумовской, Кеглинской и Махровского — попало распределение оборудования.

Надо отдать должное тому, что порядок распределения был разработан и расписан очень толково, продуманно.

Специальным постановлением предусматривалось, что заводы-изготовители имеют право производить поставки оборудования, только если есть соответствующие наряды Госплана Союза и разнарядки фондодержателей. Только на основании этих документов они и могли Заключать с потребителями договоры на поставку станков.

Но так было лишь на бумаге. Расторопные люди выдавали наряды по своему усмотрению, причем предпочтение оказывалось почему-то предприятиям местной промышленности, производственным комбинатам различного рода спортивных, художественных и театральных обществ, обществ слепых и глухонемых. То есть как раз тем, которые вообще не значились в утвержденных планах распределения.

Наряды выдавались при содействии четвертой своры хищников — маклеров, которые, крепко взявшись за руки, стеной встали на пути от планирующих организаций к фабрикам, — Сидорова, Гурвича, отца и сына Злотинских, Татищева. Эти еще более расторопные молодцы запасались письмами от различных организаций с просьбами от отпуске оборудования. Причем получали эти письма неофициально. Так же с черного хода выдавались и наряды.

Поначалу представители заводов, в том числе и Сидоренко, сговаривались с Кеглинской. Та выписывала наряды. За определенную мзду, разумеется. Но потом, не желая делить добычу, директора стали вести дела прямо с маклерами, сами отпускали оборудование вообще без всяких нарядов.

Все эти лица, используя свое служебное положение, длительное время разбазаривали ткацкие станки и другое оборудование, получив в общей сложности в виде взяток за посредничество свыше ста тысяч рублей.

Ими незаконно было отпущено более 1200 станков и другого дефицитного оборудования.

Перед следствием сразу же встали задачи, от правильного решения которых (причем решения немедленного!) зависел успех всей операции. Необходимо было так организовать и спланировать работу созданной специально для этого бригады следователей, чтобы ни один из «коммерсантов» не ушел от заслуженного наказания.

Сложность этой задачи заключалась прежде всего в специфике самой системы распределения. Ее необходимо было тщательно изучить. Объем работы был велик, если учесть еще и то, что многие лица, причастные к преступлению, живут не только в Москве, а в разных городах страны.

В общей сложности были подняты сотни, тысячи документов, было тщательно изучено более двухсот случаев незаконных поставок оборудования, за которые дельцы-посредники получали взятки.

А ведь с поставками оборудования были связаны сотни различных организаций и предприятий как в Москве, так и в разных городах страны.

В первое время после ареста преступники пытались замести следы — изворачивались, лгали, чтобы запутать следствие. Они перешли даже в своеобразное наступление.

— Мы честные труженики, — били они себя в грудь на допросах.

— Мы только и думали об интересах государства.

— Наш арест — это ошибка, и виновные в этом будут наказаны, — твердили они.

Больше того, взятка — этот отвратительный пережиток стал рядиться в тогу борца за народное дело.

— Вы отпускали оборудование незаконно, — говорили им.

— Да, но это были резервы. И мы решили их направить в местную промышленность, чтобы население как можно скорее получило необходимые трикотажные товары.

В конце концов преступники поняли, что игра проиграна.

Словно по команде они бросились в другую крайность. Каждый считал своим долгом подробно рассказать о всех своих преступлениях, вспоминали самые мельчайшие детали двойной игры. Рассказывали обо всем и обо всех, с кем свела их за эти годы маклерская судьба.

Они уже не щадили ни себя, ни тех, с кем были связаны. И о том, как прожигали эти бесчестно нажитые деньги, где, у кого и что припрятано на черный день.

Так, например, С. И. Кеглинская рассказала:

— Я работала инженером в отделе легкой промышленности «Союзглавмаша». Занималась планированием и распределением оборудования для валяльно-войлоч-ной промышленности, красильно-отделочного оборудования и ткацких станков. Во второй половине 1960 года ко мне пришел начальник отдела снабжения машиностроительного завода Львовский. Он сказал, что завод допустил оплошность и отгрузил без нашего наряда девять ворсоткацких станков Киевскому обществу слепых. Львовский попросил, чтобы я выписала наряд задним числом. Я решила выписать наряд на эти станки.

Через несколько дней ко мне в отдел пришел Львовский и спросил: что я хотела бы получить в подарок? Я спросила: за что? «За внимание к заводу», — сказал он. Мне показалось вначале, что он шутит. И поэтому я сказала ему: если сможете, достаньте комплект покрышек от автомашины «Москвич» модели 407. За мои деньги, разумеется. Львовский ответил: «Постараюсь».

Я была на работе, когда Львовский позвонил мне по телефону и сообщил, что покрышки он достал и привез ко мне домой. От моих денег он отказался. Через несколько дней я встретила Львовского на улице и спросила: «Сколько все-таки стоят покрышки? Я хочу расплатиться с вами». Но Львовский отказался взять у меня деньги: «Это подарок, который я обещал вам сделать».

Потом по просьбе Львовского я выписала наряд без указания потребителя на двадцать станков для Грузии. Однажды ко мне прямо в отдел пришел человек из Грузии. Он пригласил меня прогуляться и на улице передал пятьсот рублей. Он сказал: «Это за то, что вы сделали для Грузии».

Правда, еще до этого случая однажды этот же человек дал мне триста рублей. Я вспомнила. Он зашел ко мне в обеденный перерыв, подошел к моему столу, молча открыл ящик письменного стола и положил туда сверток в газетной бумаге. Положил и сразу же вышел. Я даже не смогла ни спросить, ни посмотреть, что там было. Потом я развернула сверток. Там оказалась пачка денег — триста рублей. Так же мне передавали деньги молодой парень Гриша и еще один — Петрович по отчеству.

Такова исповедь этой «безвинной агницы». Волкова, как отъявленного маклера, она осуждает. Даже не хочет иметь с ним дело. Но вот к ней в служебный кабинет приходят какой-то «Гриша» и человек «по отчеству Петрович», и она тут же вступает с ними в преступные сделки.

Деньжонки Кеглинская тратила не все; откладывала «про черный день». Знала, что рано или поздно он наступит. Правда, воспользоваться ими не пришлось. Бывший директор машиностроительного завода Сидоренко — тот деньги про запас не откладывал, он и счета им не знал. Все дивиденды шли на кутежи, на картежную игру.

Когда гульдены, как он называл деньги, кончались, он ехал в Москву. Словно заводчик петровских времен, он прибывал в столицу, чтобы выгодно сбыть свой товар через Волкова или Кеглинскую и получить солидный куш. В столичных гостиницах и ресторанах, вдали от знакомых, он сбрасывал с себя подобие порядочности и кутил…

Конечно, Волков, Кеглинская и другие маклеры добывали для него деньги, ведь он, по существу, являлся их дойной коровкой. Неспроста же они всегда встречали его на вокзале, бежали первыми к его самолету. Нежно лобызали. Его везли в заранее приготовленный номер. К накрытому столу.

Но уже после первой рюмки нежные друзья рвали друг у друга каждую копейку. Грызлись, хватали друг друга за грудки, готовили очередные сделки, уговаривались, как все прикрыть «в случае чего». А закончив с делами, начинали резвиться.

Довольные купцы и маклеры гуляли, как правило, много дней. Пьяный угар, игра, девицы, загородные пикники — все стоило денег. Деньги уплывали так же легко, как доставались. Опять шли в ход станки. Сидоренко брал все, чем платили, — угощения, отрезы, картежные долги. На деньги он мог гулять не только с осточертевшими компаньонами, которых глубоко ненавидел. Он считал, что они живут за его счет, наживаются на «его» станках. И «владелец» завода не упускал момента обвести маклеров вокруг пальца. Перемигнувшись с кем-нибудь из их клиентов, сам заключал сделки без таких жирных комиссионных.

Однако вырваться насовсем из крепких лап маклеров «заводчики» не могли.

— Не отбивайтесь от общего стада, — твердили маклеры, — мы же связаны одной веревочкой.

Но те и сами понимали, что в одиночку работать куда опасней.

Припертый неопровержимыми фактами, стал давать показания и Сидоренко.

— Волков, — рассказал он, — приглашал меня в ресторан. Туда он приходил с приятелями из союзных республик. Волков заводил разговор о станках, о нарядах. А его приятели, подвыпив, хвалились своим богатством, деньгами, домами, винными погребами, виноградниками, женщинами. Они никогда не допускали, чтобы я заплатил за стол, обижались, говорили, что у них так не заведено, что для них это мелочи.

Как-то мы вышли из ресторана и пошли в гостиницу. Там Львовский передал мне сверток с деньгами. «Это знак благодарности за оборудование для художественного фонда». В пакете оказалось семьсот рублей. Представитель Азербайджана передал мне пятьсот рублей за станки. И еще давали…

В общей сложности у маклеров и их клиентов было изъято ценностей и описано имущества на сумму свыше двухсот тысяч рублей.

В самом конце следствия Сидоренко попытался выкинуть новый номер.

— Изменяю свои прежние показания, — заявил он, — ничего не знаю, никакого участия я в этих махинациях не принимал. Подписал протокол, не подумав. Оговорил себя.

— Сидоренко, — сказал следователь. — вы же взрослый человек. Вы видите, что у нас собраны документы, свидетельские показания, которые полностью вас уличают. Зачем же нам играть в игрушки?

— Гражданин следователь, — ухмыльнулся Сидоренко, — вся жизнь — игра. Мы играем с вами в игру сыщики и воры. Кто кого перехитрит, тот и выиграл. Кстати, скажите честно, кто нас продал?

— Видите ли, Сидоренко, у нас с вами разное представление о жизни. Вы — игрок. Вы играли всю свою жизнь. И не только в карты. На заводе, на собраниях вы играли роль честного советского человека, руководителя предприятия. В московских ресторанах, на загородных пикниках вы выступали в роли загулявшего охотнорядского купчика. Отвечу и на ваш последний вопрос: кто вас продал, как вы говорите. Кстати, словечко это не из директорского лексикона, а из воровского. Но это уже деталь. Так вот, Сидоренко, совершенно официально вам заявляю: выдали вы себя сами. С головой выдали.

— Каким образом?

— Очень просто. Слишком резко выделяются купчики на общем нашем фоне. Родились бы вы сто лет назад, на вас, наверное, никто не обратил бы никакого внимания. Сейчас не то время, Сидоренко. Вы зарвались. Говоря вашим языком, вы слишком часто брали из колоды двадцать два. Перебор. А люди это видели. Видели ваши рабочие. Видели дежурные по этажу в гостинице, где вы останавливались. Видела команда парохода, на котором вы с вашей гоп-компанией устроили пьяный сабантуй.

В общем, Сидоренко, ваша карта бита…

По результатам расследования Прокуратурой СССР и Верховным судом РСФСР были приняты необходимые меры и наведен должный порядок в деятельности организаций, ведавших распределением текстильного и другого оборудования. Существовавшей там обстановке ротозейства и благодушия пришел закономерный конец.

Результаты дела явились предметным уроком для тех, кто не понимал, к каким тяжелым последствиям может привести примиренческое отношение на первый взгляд, казалось бы, к незначительным фактам отступления от установленных правил, отсутствие надлежащего контроля и обывательское понятие о том, что взятки даются лишь за незаконное приобретение каких-либо сугубо личных и сразу видимых удобств.

И пожалуй, самый главный урок, который преподал показательный процесс, — это совершенно закономерная в нашем обществе неотвратимость наказания за любые преступления. Возмездие придет, сколь бы ни хитроумны и ни запутанны были следы, оставленные преступниками.

И даже в том случае, когда этих следов как будто бы даже и нет вовсе.