ПРОИСШЕСТВИЕ В ЛЕСУ

ПРОИСШЕСТВИЕ В ЛЕСУ

Знакомство с бойцами 48-го истребительного батальона началось утром следующего дня. Карасеву не терпелось посмотреть, как выглядят люди, которым, может быть, скоро придется надолго оставить семьи, привычную работу и стать лесными воинами, да и вообще хотелось поближе познакомиться с жизнью и бытом своих новых «земляков». Задолго до построения батальона Карасев вместе с Гурьяновым, Курбатовым, Кирюхиным и Улановым побывал на ткацкой фабрике, в леспромхозе, на крахмальном заводе. Везде он видел обыкновенных штатских людей, пожилых и молодых, в рабочих рубашках и спецовках, занятых своими обычными делами. Никаких «военных признаков» ни у кого Карасев не обнаружил, и лицо его становилось все более хмурым. «Вот так бойцы, — думал он, — что же я с ними буду делать, как воевать буду?»

Знакомил с угодчанами командира «истребителей» Курбатов, и Карасев не переставал удивляться тому, что каждого рабочего и служащего секретарь райкома знал не только по имени и отчеству, но знал многое о его семье, о заболевшей жене, об успехах сына или дочери в школе, о неполадках и трудностях на работе.

По тому, как рабочие обращались к Гурьянову и Курбатову, по их теплевшим глазам, грубоватой, но дружеской сердечности в разговорах с ним, по неизменному «А-а, Михайлыч, привет, Алексеич, хорошо, что приехал!» — Карасев понял, что секретаря райкома и председателя райисполкома не только уважают, но и любят. «Отличным комиссаром был бы», — думалось Карасеву, когда в десятый или двадцатый раз перехваченный тем или иным рабочим Гурьянов, останавливался на пути и, слегка наклонив голову, внимательно слушал собеседника.

А Карасев и его спутники терпеливо ждали, стоя несколько поодаль, чтобы не мешать откровенному разговору, разговору по душам. И лейтенант начинал еще яснее понимать, что ему многое следует перенять у коммуниста Курбатова, «глубоко штатского человека», как он охарактеризовал Александра Михайловича при первой встрече с ним в районном комитете партии. Поучиться надо и у Гурьянова, который был не только «хозяином» района, но и своим, близким каждому угодчанину.

— Чем вы недовольны? — спросил Кирюхин, заметив хмурое выражение лица Карасева.

Карасев ответил нехотя:

— Вид у людей больно гражданский… мирный.

— А они такие и есть, мирным трудом заняты, — заметил Гурьянов. — Военной науке на предприятиях и в колхозах не обучаются и солдатское обмундирование не получают.

— Да, люди все гражданские, мирные, — вмешался в разговор подошедший Курбатов. — И весь наш народ — он тоже мирный. Но уж если пришлось взяться за оружие, то воевать будет по-настоящему.

Они медленно пошли к центру села. Курбатов, видимо, задетый за живое, продолжал рассуждать вслух:

— Советский человек проверяется не по внешнему виду, хотя в армии, как я понимаю, внешний вид тоже имеет немаловажное значение. Но главное — в сознательности, в убежденности человека, в его готовности не пожалеть своих сил на общее дело. Иной тихий и незаметный рабочий или колхозник может в трудную минуту проявить такие боевые качества, что вы только ахнете от удивления. Так что не спешите с выводами, Виктор Александрович, не спешите.

— Правильно говоришь, Александр Михайлович, — поддержал Уланов. — К примеру, у нас, в милиции, иной выглядит гренадером, а ночью темноты боится. Зато какой-нибудь худющий невзрачный милиционер, на котором и обмундирование не всегда ладно сидит, может голыми руками схватить вооруженного бандита. Все дело в человеке!

— Вот, лейтенант, — заметил Гурьянов, — пришлось тебе целую лекцию выслушать. Наматывай на ус. Не обижайся.

— Я не обижаюсь, — ответил Карасев, понимая, что все сказанное товарищами — справедливо.

…В шесть часов вечера весь батальон ожидал встречи со своим новым командиром. Три роты выстроились на дороге, неподалеку от леса. По количеству бойцов каждая рота выглядела скорее взводом или даже отделением. Это сразу же заметил Карасев, начиная обход. Снова, как и утром, он всматривался в лица бойцов, но теперь почти все ему казались более стройными, подтянутыми и будто помолодевшими. Недвижно стояли они в строю и внимательно следили за каждым шагом командира. В первых шеренгах у бойцов были винтовки-трехлинейки и охотничьи ружья. В задних рядах почти ни у кого оружия не было.

— Товарищ лейтенант! Первая рота сорок восьмого истребительного батальона…

— Товарищ лейтенант! Вторая рота сорок восьмого…

Незнакомые люди, временно назначенные командирами, с военной выправкой и четкостью докладывали о построении рот. Карасев принимал рапорт, здоровался, прислушивался к нестройным ответам и шел дальше. Его сопровождали Гурьянов и Курбатов.

Подходя к третьей роте, Карасев невольно ускорил шаг. Эта рота, в отличие от других, выглядела очень молодо. Не будучи предупрежденным, лейтенант с удивлением смотрел на черноволосого юношу, рапортовавшего на ломаном русском языке:

— Товарищ командир!.. Камерад!.. Третий рота сорок восемь истребительный батальон…

Что за чудеса? Откуда взялось это обращение — камерад… Да и внешностью своей юноши и девушки, встретившие его здесь, мало походили на русских. Кто они такие?

Карасев перевел вопросительный взгляд на Лебедева, стоявшего в двух шагах позади, потом на Гурьянова, и тот, с трудом скрывая улыбку, пояснил:

— Здесь испанская молодежь, Виктор Александрович. Дети революционеров, сражавшихся и погибших под Мадридом, Гвадалахарой… В боях против фашистов. Золотые ребята. Они здесь у нас росли и воспитывались в детском доме. Хотят тоже воевать с фашистами. Ничего не скажешь, дело похвальное. Мы подумали, посоветовались и решили дать им такую возможность. Третья рота целиком укомплектована испанцами. Разрешите?..

Не дожидаясь разрешения, словно в подтверждение сказанного, Гурьянов поднял правую руку, сжал кулак и крикнул:

— Но пасаран!

В ответ взметнулись десятки рук, и призывный клич испанских бойцов: «Но пасаран» — прозвучал дружно и мощно.

Как-то сразу исчезли холодок и смущение от первой встречи, от первого знакомства. Еще командир не подал команду «вольно», но строй уже был нарушен.

Темпераментная молодежь окружила пришедших и закидала вопросами. Главным образом досталось Карасеву: ведь он только что с фронта, только что воевал!

Испанских юношей и девушек интересовало все: как на фронте? Где воевал командир? Скоро ли капут Гитлеру?..

Лейтенант старался как можно лучше и обстоятельнее объяснить молодежи, что война только начинается, что немцы пока еще идут вперед, захватывая километр за километром советскую землю, что предстоят очень трудные, очень тяжелые испытания, к которым надо тщательно готовиться.

Карасев сумел найти нужные слова о дисциплине, о суровой воинской дисциплине, без которой невозможна победа.

— А вы? — неожиданно спросил он притихшую молодежь. — Строй смяли, порядок нарушили. Служить — так служить. Воевать — так воевать.

Он сделал паузу и громко скомандовал:

— Становись!.. Равняйсь!.. Смирно!..

Продержав третью роту несколько минут в строю, Карасев дал команду «вольно», разрешил разойтись, и молодежь снова окружила его. К ней присоединились и остальные бойцы. Многие из них со снисходительной улыбкой наблюдали за шумливыми, жестикулировавшими испанцами.

— Говорливый народ, — проворчал Лебедев, предпочитавший больше делать и меньше говорить.

— Ничего, пусть поговорят, — успокоил молодого чекиста Гурьянов. — Ведь каждому фронтовика послушать хочется.

Ответив на вопросы, лейтенант перевел разговор на дела сорок восьмого батальона и заговорил о ближайших задачах.

Их было не так уж много, этих новых, конкретных задач: знать винтовку, изучить стрелковое дело, беспрекословно слушаться и выполнять приказы командиров. Вот пока и все.

Внимательно слушали бойцы. Посуровели, стали сосредоточенными лица. То, что некоторым, наиболее молодым и горячим, казалось увлекательной игрой, оборачивалось трудовыми военными буднями.

Сразу же после встречи с испанцами Гурьянов и Курбатов ушли в райком. Вместе с Лебедевым и Кирюхиным Карасев возвращался в райотдел НКВД.

Начался дробный летний дождь. Лужи, не высохшие еще со вчерашнего дня, пузырились от дождевых капель. Низкие сплошные облака заволокли небо.

— Надолго зарядил, — сказал Карасев. Он ловко перемахнул большую лужу и, остановившись, поджидал спутников.

— Проклятущая погода! — отозвался Лебедев и сердито зашлепал по луже, словно вымещая на ней свою злобу.

Настроение у Николая Лебедева с утра было неважное.

В райотделе НКВД лично ему было поручено расследовать дело о краже фотографий из витрины у здания районного комитета партии. Вся история с фотографиями казалась Николаю недостаточно серьезной, а потратить времени на нее придется немало. И это было обидно вдвойне, так как других дел у него накопилось невпроворот.

С огорчения Лебедев даже позабыл и только сейчас вспомнил и передал Кирюхину полученную директиву из Москвы о том, что 48-й истребительный батальон входит в подчинение начальника гарнизона города Серпухова Соколова, с которым предлагалось поддерживать непрерывную связь. Кирюхин быстро пробежал глазами бумагу и протянул ее Карасеву.

— Кто передал приказ? — поинтересовался Карасев.

— Ваш новый ординарец, товарищ командир. Лично из Москвы привез.

На сумрачном лице Николая промелькнула улыбка, он хитро прищурился и взял под козырек.

Ординарец? Что за новость?.. Карасев недоверчиво пожал плечами и ускорил шаги. На через несколько минут его недоверие как рукой сняло. Возле райотдела НКВД его встретил… Илья Терехов.

— Илюшка, черт!.. — только и смог выговорить Карасев и начал тискать и тормошить боевого пограничника, — Значит, тоже сюда? Спасибо генералу, ведь я его просил. Ну, как, доволен?

— А как же, — солидно ответил Терехов, пригладил волосы и поправил пилотку, смятую Карасевым. — Куда командир, туда и я. Прикомандирован, так сказать, для усиления боевой мощи. Вот только в Калугу заехать не пришлось, а у меня там зазноба. Может, командируете?

— Подождет твоя зазноба. Сейчас не до гулянок.

— Есть!..

…В эту ночь над угодским лесом долго кружил самолет.

Виктор Карасев, засидевшийся за письмом, отодвинул мелко исписанную страницу. Нарастающий гул летевшего самолета раздражал, отвлекал внимание.

Карасев вышел на крыльцо дома и начал внимательно вглядываться в темное беззвездное небо. Он пытался определить: наш или немецкий летчик так настойчиво и упорно кружит над лесным массивом, то опускаясь почти до вершин елей и сосен, то снова набирая высоту.

— Немец это, товарищ командир, — услышал Карасев уверенный голос Терехова, вышедшего следом за ним. — У немца выхлоп совсем другой, да и гудение, слышите, вроде осиного.

Илья опоздал со своими догадками. Все это слышал и во всем уже разобрался и сам лейтенант. Он опять вспомнил сейчас разговор с генералом в Москве и догадался о цели прилета ночного гостя. И время, и долгое кружение немецкого самолета над одним и тем же местом могли означать только одно — выброску парашютистов. Вот сейчас или минутой позже, выполнив задание, летчик резко наберет высоту и уйдет к себе за линию фронта.

Так и случилось… Прошло несколько минут — и затих где-то там, на западе, гул улетевшего самолета.

— Выбросил гадов и утек. Будьте здоровы, — послышалось бормотание Терехова.

— Ты что заметил? — спросил Карасев, зная, какие зоркие глаза у ефрейтора.

— Да разве в такой темноте заметишь? — огорченно ответил Илья. — Здесь без малого километров десять, а то и все пятнадцать будет. Надо людей поднимать, товарищ командир.

Получив разрешение, Терехов отправился выполнять приказание. Этот простой калужский паренек обладал не только зоркими глазами, но и удивительной зрительной памятью. «Шоферу экстракласса без этого нельзя», — говорил он обычно по этому поводу.

Вот и сейчас. Утром приехал, один раз прошелся по Угодскому Заводу и сразу же запомнил и улицы и переулки. Заприметил дома — бревенчатые и оштукатуренные, со ставнями и без них. Огорчился, что не видно «барышень» и поухаживать не за кем. Побеседовал с двумя-тремя повстречавшимися угодчанами и убедился, что по количеству жителей Угодский Завод ни с Калугой, ни с Москвой сравнить нельзя. В общем, освоился полностью.

Отряд бойцов-истребителей двинулся в путь, едва только забрезжило утро. Дорога оказалась нелегкой. Прошедшие дожди размыли землю, ноги скользили, разъезжались, будто на катке, а тут как на грех все чаще да чаще стали попадаться пни и колдобины. Люди спотыкались и чертыхались вполголоса. Громко разговаривать было запрещено. А на востоке все ярче разгоралось солнце. Его лучи штурмовали облачный заслон, рвались к земле.

Впереди отряда вместе с Карасевым шел Николай Лебедев.

Младший лейтенант знал все дороги, все нехоженые тропки, ведущие в чащу леса. Он сам и подобрал людей для этой лесной операции, первой боевой операции в истории 48-го истребительного.

Три часа назад, стоя возле здания райотдела, напряженно слушая гудение вражеского самолета, Лебедев мысленно прикидывал «на всякий пожарный случай», где кружит тот. В каком направлении, над какой частью леса? И сейчас, сверяясь с компасом, делая иногда неожиданные повороты то влево, то вправо, Лебедев уверенно вел отряд.

В лесу было еще темно. Проснувшиеся вспугнутые птицы, тяжело махая крыльями, пролетали совсем низко над головами, и тогда казалось, что лес недовольно шумит, удивляясь столь раннему приходу людей.

Прошло два часа с момента выхода отряда. Люди устали, шли молча, горбясь, внимательно разглядывая влажную землю, пытаясь обнаружить на ней следы приземлившихся немецких парашютистов.

Приземлились ли? А может, командиры ошиблись? Мало ли самолетов летает над лесом! Угодчане уже привыкли к ним. Но приказ есть приказ, и каждый из бойцов истребительного батальона старался выполнить его как можно лучше.

Однако бывалых пограничников — лейтенанта Карасева и ефрейтора Терехова — куда больше, чем земля, интересовали вершины деревьев. Когда было темно, они то и дело подсвечивали себе фонариком, внимательно вглядываясь в густые кроны елей и сосен, а сейчас, когда рассвело, шли, закинув головы, будто радовались восходу солнца, началу нового дня и готовились песней встретить его.

Но вдруг раздался резкий, повелительный окрик лейтенанта:

— Стой! — И маленький отряд замер на месте.

А секундой позже мускулистый, подвижной Терехов, ловко подтянувшись на руках, уже карабкался по стволу сосны.

Теперь и остальные бойцы увидели то, что приметил зоркий глаз командира-пограничника: небольшой кусок полотнища грязновато-серого цвета, как намокший тяжелый лист, висел на одной из веток.

Илья быстро спустился вниз. В руках у него оказался рваный лоскут парашютного шелка. Ефрейтор протянул находку командиру и четко отрапортовал, что верхние ветки сосны, на которых он только что побывал, немного поломаны, вроде как на них откуда-то сверху была сброшена тяжесть.

Однако сообщение Терехова показалось недостаточным Николаю Лебедеву. Он не спеша снял ремень, гимнастерку, разулся, поплевал на руки и полез наверх.

Лез он неторопливо, поминутно останавливался. Отдыхал секунду, другую и снова продолжал лезть. По сравнению с ловким Ильей Николай казался неповоротливым, неуклюжим, и Терехов даже иронически хмыкнул, видя его неловкие движения.

Но Лебедев продолжал взбираться выше и выше.

— Солидно лезет, — заметил Терехов. И это замечание вызвало смех у всего отряда.

Не дожидаясь возвращения Лебедева, Карасев начал тщательно осматривать местность. Но небольшая лесная полянка, где находился отряд, не сохранила никаких следов людей или, возможно, одного человека, совсем недавно побывавшего здесь.

— Эх, собачку бы! — мечтательно произнес пожилой боец Игнат Зубилин, рабочий крахмального завода, страстный охотник.

— А чего тут с собакой делать? — возразил Николай Гребешков, инструктор райкома комсомола. Невысокий, щуплый, черноволосый, он крепко сжимал в руках винтовку и, видимо, был наполнен ожиданием встречи с опасностью или таинственной неизвестностью.

— Собаке для нюха ориентир нужен, — рассудительно поддержал его один из бойцов. — А разве это ориентир? — Он ткнул пальцем в лоскут, снятый с дерева. — Небось до этой штуки фашист и не дотрагивался, болталась у него в небе за плечами. Собака тут ни к чему.

А тем временем Карасев и Терехов продолжали поиски. Ефрейтор первым обратил внимание на раскиданные на поляне полусожженные ветки, крохотные бугорки золы. Кто-то ночью зажигал костры. Кто и зачем?

О возникшем подозрении он шепотом сказал Карасеву. Тот внимательно выслушал его, кивнул головой и тоже шепотом приказал:

— Молчи!

А Лебедев уже был рядом. Он тяжело спрыгнул на землю и направился к Карасеву. Лицо стало хмурым и озабоченным.

— Ну что? — спросил лейтенант и вопросительно посмотрел на Николая.

— Ночью с дерева слез человек — ответил тот.

— И только-то!

Карасев был явно разочарован таким скудным итогом. Для подобного откровения незачем было лазить вторично: выброска парашютиста казалась бесспорной истиной. Но он промолчал и ждал дальнейших разъяснений.

А Николай натянул сапоги, надел гимнастерку и добавил, как бы поясняя сказанное раньше:

— Но вначале этот человек влез на дерево, а уж потом слез с него. — Увидев удивленные взгляды товарищей, он поспешил добавить: — Кто-то забрался на дерево, пользуясь «кошками». На «кошках» же он слез вниз. По всему стволу следы от них. Непрерывная лесенка следов.

Николай искоса поглядел на Терехова и «стрельнул» прямо в его адрес:

— Конечно, когда прыг да скок, многого не заметишь.

Илья даже вспотел от смущения. Такого «сюрприза» он никак не ожидал. А Лебедев продолжал спокойно и уверенно объяснять:

— Ветки действительно поломаны, но на очень незначительной площади. Можно почти безошибочно сказать, что был сброшен не человек, а какой-то предмет. Человек натворил бы куда большее опустошение там, наверху.

Николай показал на сосну, с которой только что спустился, и как бы подытожил:

— А позднее на дерево влез человек, снял предмет, который был сброшен с самолета, и осторожно спустился обратно, Следы «кошек» во время спуска глубже, чем когда человек лез наверх. И это понятно, так как ему пришлось держать и уносить с собой тяжелый предмет.

Выводы Лебедева были остроумны и просты. Бойцы отряда, совсем недавно добродушно подтрунивавшие над ним, сейчас с уважением поглядывали на Николая, а Карасев даже не смог скрыть своего восхищения.

— Молодец, Коля! — сказал он и крепко пожал ему руку.

Умело и старательно уходил враг, от места приземления. Вот набросанные, будто слетевшие листья, словно прошла по лесу буря. Разгребли, а под ними явственные вмятины от следов… В другом месте отпечаток ноги, а носок глядит в противоположную сторону.

Медленно, шаг за шагом — впереди Карасев, за ним Лебедев, третьим Терехов, несколько поодаль остальные бойцы — шел отряд по живой цепочке следов, кем-то торопливо, но умело укрытых.

Маленький капризный лесной ручеек преградил путь. Следы оборвались возле самой воды.

— Здесь мелко? — спросил Карасев.

— До пояса, — ответил Лебедев. — Но вода зверски холодна. Не рекомендую.

— А там… жилье далеко?

Николай помедлил с ответом, подошел ближе и сказал негромко:

— В двух километрах, на той стороне — Молчановские хутора немецких колонистов. Ближайший к лесу хутор Адольфа Вейса. Мы давно приглядываемся к нему. Стоит сейчас заглянуть.

— Здесь пойдем?

Николай отрицательно качнул головой.

— Нет. Влево подадимся. Лесом подберемся вплотную.

Николай не ошибся. Меньше чем за полчаса отряд вышел на опушку леса. В сотне метров от нее стоял домик Вейса, нарядный, беленький, с покатой крышей из красной черепицы.

Прозрачный, легкий дымок; поднимавшийся из трубы, как бы говорил о том, что хозяева находятся дома и будут рады гостям. Но это первое впечатление исчезло при виде высокого забора, за которым были укрыты дом, двор, огород и который надежно охранял хозяев от ненужных посетителей и нескромных глаз.

Старик Адольф Вейс принял «гостей» лежа в кровати. Его молодая, стройная и привлекательная жена сказала, что муж недужит уже третьи сутки: обострился ревматизм. На вопрос Лебедева, не заглядывал ли к ним за последние день-два кто-либо из посторонних, молодая женщина не успела ответить. Ее остановил властный и строгий взгляд мужа.

— Выйди, Мария. Я поговорю сам.

И женщина покорно вышла из комнаты, чуть слышно прикрыв за собой дверь.

После долгого и трудного молчания Вейс заговорил первый, ни к кому не обращаясь:

— Я отлично понимаю, что сейчас, когда фашистская Германия напала на Россию, когда немецкие армии находятся недалеко от Москвы, под сомнение берутся многие из тех, кто когда-то переселился из Германии.

Не обратив внимания на протестующий жест Карасева, старик продолжал:

— Я ничего не буду говорить в свою защиту. Моя жизнь за все эти годы служит порукой моей честности и преданности стране, которая гостеприимно приняла меня.

По-русски старик говорил чисто, почти без акцента, тщательно выговаривая каждое слово. Речь его отличалась некоторой высокопарностью, что не ускользнуло от внимания пришедших.

— Я хочу сказать другое. Вот вы молчите и слушаете меня, а сегодняшний ранний гость, побывавший до вас, все время говорил сам.

— Гость? Откуда? Кто такой? — быстро спросил Лебедев.

— Не знаю, — покачал головой Вейс. — Он пришел из леса, прямо через реку, вброд. Совсем незнакомый мне человек. В наших местах я его раньше никогда не видел.

— Один?

— Один.

— У него был какой-нибудь багаж?

Прежде чем ответить Лебедеву, Вейс внимательно подсмотрел на него, несколько секунд помедлил и сказал неуверенно:

— Да, был. Небольшой мешок, по-видимому, тяжелый. Он бережно поставил его на землю, когда пришел, и так же бережно поднял, когда уходил.

— О чем шел разговор?

— О войне, о немецком наступлении, о том, что Россия проиграла войну и что немецкие армии скоро войдут в Москву. Я ответил, что Россию победить нельзя, и как пример привел Наполеона. — Вейс сделал паузу, не спеша потянулся за трубкой, тщательно раскурил ее и только после этого продолжал: — А незнакомый человек пожал плечами и промолчал. Он, думаю, пытался уговорить меня в чем-то, очень торопился, поминутно поглядывал на часы и скоро ушел. Сказал, что все же через две-три недели вернется и продолжит разговор с представителем немецкой нации… то есть со мной.

— Куда он ушел?

— Туда! — Вейс показал в сторону, противоположную лесу. — Сначала, сказал, дело сделаю, а потом смогу разговоры вести.

Сообщение старика походило на правду — человек из леса. Карасев посмотрел на Вейса, потом перевел взгляд на Лебедева. Лицо младшего лейтенанта было напряжено, губы крепко сжаты.

— Опишите вашего гостя, — попросил Лебедев.

— Невысокий, лет сорока. Глаза большие, серые. Редкие светлые волосы. Вот, кажется, и все.

— Немец?

— Нет, русский.

— Во что он был одет?

— В синий плащ. Сапоги. На голове кепка, темно-коричневая.

Вейс отвечал уверенно, не задумываясь.

— Хорошо, спасибо! Мы примем меры.

Лебедев шагнул к старику и пожал ему руку.

— Не вставайте, не надо. До скорой встречи. Пошли, товарищи.

Казалось, что Николай торопился принять срочные оперативные меры и поэтому спешил уйти. Однако, выйдя на крыльцо дома, он остановился возле молодой хозяйки, сидевшей на ступеньках, и сказал полушутя-полусерьезно:

— По утреннему гостю скучаете, фрау Вейс?

Женщина посмотрела на него, и Николай увидел, что лицо ее залито слезами.

— По какому такому гостю? У нас отродясь гостей не бывало. Тошно здесь, ой, как тошно. Война пришла, горе такое, кругом слезы, а здесь будто за стеной каменной. Все как было. Час в час, минута в минуту. Никаких перемен. И совсем я не фрау. Полюбовница я, прислуга. Русская… сирота. Девчонкой попала сюда, да так и осталась.

Женщина шептала торопливо, лихорадочно, словно не могла больше таить в себе большого, томящего чувства стыда и горя.

— Вот как! — удивленно протянул Карасев.

— Мария!.. — донесся из комнаты властный голос Вейса.

Женщина вскочила со ступенек и вытерла глаза.

— Идите! — негромко, но повелительно сказал Лебедев. — И никакого разговора между нами не было. Понятно?

Мария бросила на Лебедева быстрый просящий и одновременно понимающий взгляд, кивнула головой и скрылась в дверях.

Направляясь к выходу, идя по тщательно выметенной, ровной, посыпанной желтым песком дорожке сада, Лебедев убежденно говорил Карасеву:

— Никто к Вейсу, конечно, не приходил и не приезжал. Все это хитрый черт придумал, чтобы от себя подозрение отвести. Помнишь, как он посмотрел на меня, когда я спросил о багаже? Старик хотел узнать, хотел убедиться, что нам известно о лесном происшествии. В общем, так, командир, без тщательного обыска здесь не обойтись.

Бойцы отряда ждали возле калитки. Кое-кого из них сморила усталость, и они дремали, прикорнув у забора. Карасев присел на корточки, обдумывая предложение Лебедева.

— Ну так как же? — нетерпеливо спросил Лебедев. — Будем делать обыск?

— Надо бы с твоим начальством посоветоваться, с Кирюхиным.

— Времени у нас в обрез. Чего тут советоваться, когда, может быть, у нас в руках шпион или предатель. Если ничего не найдем, извинимся, и все. Если же найдем — сразу арестуем, а потом оформим. Время военное.

— Ну что ж, — согласился Карасев. — Ты здешний оперативник, тебе виднее. Командуй!

Лебедев приказал бойцам окружить всю усадьбу, выставил двух наблюдателей за лесом и окружающей местностью, а семь человек повел за собой в дом Вейса. Когда младший лейтенант снова распахнул дверь и, пропустив вперед Карасева, остановился на пороге, Вейс тяжело приподнялся на кровати и с удивлением и настороженностью посмотрел на пришедших. Мария испуганно прижала руки к груди и попятилась к печке, белевшей рядом с кроватью.

— У вас еще остались ко мне вопросы? — медленно спросил Вейс, не опуская глаз под испытующим взглядом раскрасневшегося и взволнованного собственным решением Лебедева.

— Да, гражданин Вейс, — ответил Лебедев.

— Гражданин! — горестно повторил Вейс, и в голосе его послышалась нескрываемая обида. — Гражданин!..

Но Лебедев уже овладел собой, голос его прозвучал сухо и деловито:

— Нам нужно осмотрев ваш дом, всю вашу усадьбу.

— Это — обыск?

— Да.

Вейс спустил ноги с кровати и, пыхнув трубкой, на мгновение прикрыл табачным дымом нахмурившееся и ставшее алым темное от загара и небритой щетины морщинистое лицо.

— Ваше право, — коротко бросил он. — Мария, выйди!

— Пусть останется здесь, — вмешался Карасев. — Начинайте, товарищи. Все тщательно осмотреть — в комнатах, прихожей, в сараях… Эту комнату мы проверим сами.

Бойцы вышли. Стало тихо, и в этой тишине слышалось только натужное, хриплое дыхание старика да негромкое металлическое постукивание настольных часов.

И Вейс, и Мария с напряженным вниманием наблюдали за тем, как Лебедев и Карасев обыскивали комнату, выдвигали ящики стола и комода, осматривали все углы, проверяли даже половицы.

— В этом, шкафу что? — спросил Лебедев.

— Ее спросите, — кивнул Вейс в сторону Марии.

— Там платье мое и белье всякое, — тихо пояснила женщина. — Распашонки и одеяльца ребеночка… умер он у меня…

— Откройте, пожалуйста.

Мария пошарила рукой поверх шкафа, нащупывая ключ, но, к своему удавлению, не находила его.

— Куда же он завалился?.. Адольф Карлович, вы ключ, часом, не брали?

— На что он мне? — пожал плечами старик. — Твой шкаф, твои тряпки…

Мария растерянно развела руками.

— Я уже давно туда не лазила. Больше недели. И не припомню, чтобы ключ со шкафа снимала…

В это время в комнату вошел Илья Терехов, в руках он держал «кошки», которыми обычно пользуются монтеры, взбирающиеся на телеграфные столбы.

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант? В большом сарае, в самом углу, под одной из пустых бочек нашли «кошки». — И он протянул их Карасеву.

В глазах Лебедева мелькнул радостный огонек. Не зря, значит, взбирался он на дерево, а потом решился на обыск.

— Это вы упражняетесь? — спросил он Вейса, безучастно глядевшего в окно.

— Куда же мне, в мои годы… Валяются в сарае, есть не просят…

— А это откуда?

На зубьях «кошек» острые глаза Карасева заметили маленькие свежие кусочки сосновой коры.

— Кто знает… В сарае дерева много.

— Почему же «кошки» были прикрыты бочкой?

— Не знаю. Вероятно, завалились и лежали там. Кому они нужны?

— Действительно, кому они нужны? — иронически переспросил Лебедев. — Хозяину виднее.

Вейс пыхнул дымом и ничего не ответил.

— Ну как, ключ нашелся? — подошел опять к шкафу Карасев.

— Нет… и сама не знаю… — прошептала Мария.

— Нужно шкаф открыть? — заинтересовался Терехов. — Разрешите, товарищ лейтенант, это пустяковое дело.

— Давай, Илья.

Терехов раскрыл перочинный ножик, сунул лезвие в скважину замка, несколько раз тряхнул дверцы и тут же распахнул их. В шкафу действительно лежало белье, висели женские платья, а в самом низу в беспорядке валялись детские пеленки, распашонки и тонкое голубое одеяльце.

— Господи, что же это? — всплеснула руками Мария.

Лебедев строго посмотрел на нее.

— Чему вы удивляетесь? — спросил он.

Она боязливо оглянулась на Вейса и промолчала. И только на повторный вопрос Лебедева неуверенно и очень тихо проговорила:

— Не пойму я ничего… Вроде здесь шарил кто-то.

— Кто же мог, кроме вас или мужа?

— А ему этот шкаф ни к чему.

— Проверьте, пожалуйста, все ли вещи на месте.

Дрожащими руками Мария стала перебирать белье и платье, а когда повернулась к Карасеву и Лебедеву, лицо ее было почти белым.

— Розовенького одеяльца нет… От покойного сынка осталось.

— Куда же оно могло исчезнуть?

— Ума не приложу… Адольф Карлович, вы, может, брали?

— Глупая женщина! — Под Вейсом заскрипела кровать. — Зачем мне детские пеленки или одеяла?

— И я так думаю. Только куда же оно делось, одеяльце? — В голосе ее послышалась злость. — Не вор же сюда забрался.

— Найдется, — успокоил ее Карасев, — Терехов, узнай, как там дела?

— Есть.

Терехов не успел выйти из комнаты. На пороге он столкнулся с Игнатом Зубилиным, позади которого толпились и другие бойцы.

Зубилин двумя руками держал какой-то небольшой квадратный предмет, тщательно завернутый в детское розовое одеяльце.

— Ага, нашлось-таки! — воскликнул Лебедев. — В хозяйстве ничего не пропадает.

Мария широко раскрытыми глазами глядела на дорогое ей одеяльце, а Вейс даже не пошевелился.

— Ставь на стол, — распорядился Карасев и начал развертывать одеяльце. В нем, оказался небольшой металлический ящик серо-зеленого цвета, в котором офицер без труда узнал портативный радиопередатчик германского производства.

— Вот теперь и выясняется, Вейс, кто вы такой… И не товарищ и не гражданин, а просто-напросто фашистский шпион.

Лебедев потрогал радиопередатчик рукой, будто проверяя его целость, затем спросил Зубилина:

— Где нашли?

Зубилин, как всегда, ответил медленно, не спеша, со всякими подробностями, которые, по его мнению, были очень важны.

— За большим сараем еще один сарайчик стоит… Маленький, плохонький, вроде избушки на курьих ножках. Н-да, заглянул я туда и, кроме дров рубленых, ничего такого не заметил. Ну, вроде искать здесь нечего. Вышел я из сарайчика и все же сомневаюсь. Глазами все поглядел, а руками ничего не пощупал. Нет, так не годится. И чтобы не сумлеваться, вернулся я. Опять гляжу, дровишки рядком уложены, всю стену загородили. А в одном месте почему-то плотности нет… то есть как бы порушено что-то. Стал я поленца раскидывать, немного сверху, немного с боков… И вдруг, мать ты моя родная! Ящик под руку попал.

— Какой ящик? — нетерпеливо спросил Лебедев.

— Да обыкновенный, из дерева с фанерой, в чем посылки отправляют. Ящик — это, конечно, не дрова, но на растопку вполне годится. Только какой же хозяин будет растопочный материал так далеко прятать? Ну, думаю, обязательно в этом ящике есть что-то.

— Покороче! — бросил Лебедев.

— А уж и конец скоро. Раскидал я дрова, вытащил ящик, а в нем эта штуковина оказалась. Тогда я ее осторожно, как ребеночка, взял на руки и доставил вам. Вот так!

— Возьмите свое одеяльце, — сказал Карасев, и чувство сожаления и горечи шевельнулось в нем, когда увидел, с какой силой и нежностью схватила одеяльце Мария и прижала его к груди.

— Все? — спросил Лебедев.

— Нет, — отозвался один из бойцов. — Зашел я по нужде в уборную ихнюю и решил на всякий случай осмотреть и это сооружение. И вот нашел под крышей, между досками. Хозяин здесь, видно, стоящий, у него в отхожем месте крыша двойная, а в середке пусто.

И он протянул Лебедеву длинный пистолет черного цвета, но несколько необычной формы.

— Ракетница! — коротко определил Карасев.

— Плохо же вы свой багаж прятали, — повернулся Лебедев к Вейсу. — Думали, хутор далеко, немцы близко, пусть все будет под руками?

…Когда арестованного Вейса, с силой сжавшего в руке свою прокуренную трубку, уводили из дому, он даже не оглянулся на Марию. Женщина, зябко кутаясь в платок, стояла на крыльце и молча глядела вслед своему хозяину и «мужу». И по лицу ее нельзя было понять — жалеет ли она старика или рада, что его арестовали, а ее избавили от постылой, мучительной жизни с этим властным, грубым и совсем чужим человеком. И только Лебедев, задержавшийся на крыльце, услышал ее исступленный шепот:

— Будь ты проклят, гад фашистский!..

Когда обо всем этом стало известно Гурьянову, он недовольно хмыкнул:

— Да, проглядели.

Он повернулся к Курбатову, присутствовавшему при информации Карасева, и задумчиво протянул:

— Знаю я этого Вейса. Нелюдимый хрыч. Никто у него не бывает. Хотя нет, навещают его два приятеля — одна пара гнедых, Панов да Меркулов. Они, кажется, какие-то агенты по делам снабженческим. Ну, об этом-то, надеюсь, Кирюхин знает.

К сожалению, оказалось, что Кирюхин и его сотрудники по райотделу НКВД знали, да не все. Знали, что Панов и Меркулов вечно брюзжат, всем недовольны, антисоветскими анекдотами пробавляются. Вот, пожалуй, и все. А Гурьянову было не до них — слишком много своих дел и забот накопилось.

Правда, Кирюхин и Лебедев сразу же кинулись искать «пару гнедых». Но оказалось, что оба они еще неделю назад вместе с семьями выехали из Угодского Завода и след их пока затерялся.