II
II
Бывает, прожил человек большую жизнь, многое повидал, многое свершил, но есть в его жизни одна страница, которая так значительна, что как бы затмевает все остальное и немеркнущим светом на долгие годы освещает облик этого человека в памяти современников и потомков. В жизни Михаила Андреева это была встреча с Владимиром Ильичей Лениным.
Поездка двух надеждинских рабочих в Петроград, к Ленину, в ноябре 1917 года — в первые недели после победы Великой Октябрьской социалистической революции — давно уже стала живой легендой. Попытаемся восстановить, как все это было в действительности, пользуясь весьма скупыми записками самого Андреева, архивными документами, пожелтевшими газетными листами.
В своих воспоминаниях, написанных через два десятилетия после тех дней, Михаил Ананьевич скромно рассказывает о поездке как о простом и обычном деле:
«В конце 1917 года приехали мы с председателем Центрального Совета фабзавкомов Богословского горного округа А. Курлыниным в Петроград искать управу на правление округа. Ходили мы по учреждениям, ходили, ничего для Надеждинского завода не выходили. Решили написать докладную записку на имя Председателя Совета Народных Комиссаров… 2 декабря 1917 года мы с утра забрались в Смольный, чтобы встретиться с секретарем Совнаркома Н. П. Горбуновым и передать ему бумагу…»
Долог и труден путь в столицу из затерявшегося в глухой уральской тайге Надеждинского завода — через всю страну. Разбитые, леденящие вагоны — то «классные», то теплушки, бесчисленные остановки и мучительные пересадки на разрушенных станциях и полустанках, голод, холод и гнетущий вид замерших заводов на всем пути…
Но еще мучительнее терять дни за днями в самом Питере, куда добрались с таким трудом. Бесцельное, безрезультатное хождение по канцеляриям и приемным лишало сил. «Неужели так и вернуться ни с чем в далекий Надеждинск, обманув доверие Совета, друзей большевиков, голодающих семей?!»
Тогда-то и решили они писать Ленину.
В своей комнатушке — общежитии при трактире — сели двое надеждинских рабочих к столу, подкрутили фитиль керосиновой лампы, стали обдумывать вслух свое обращение к главе нового рабоче-крестьянского правительства России. За окном была вьюжная петроградская ночь, далеко-далеко родной завод, но не чувствовали они ни робости, ни смущения. Ведь пишут-то Ленину!..
«Тут у нас спор вышел, — вспоминает Андреев. — Я говорю: «Ты пиши записку». А Курлынин говорит: «Нет, ты пиши». Взяли лист графленой бумаги, вынул я карандаш, наточил его, начал писать. Когда все было написано, Курлынин прочитал и сказал, что надо выправить и переписать лучше. А у меня рука устала, не писаря мы были: он каменщик, я слесарь… Так и передали написанное для Председателя Совета Народных Комиссаров. Горбунов только спросил: «Зачем вы карандашом написали, ребята? Ну, ничего. Завтра придете, ждите внизу в столовой…» 3 декабря Горбунов сообщил, что Ильич примет нас 5-го числа в 11 часов вечера. В комендатуре нам выдали пропуска на указанный день».
И день этот наступил. Едва стемнело, Андреев и Курлынин уже в Смольном. Ходят по коридорам, слушают разговоры таких же, как и они, — ходоков со всей России. Ближе к одиннадцати заглянули в приемную, где назначена им встреча.
«Я был очень удивлен, что в Совнаркоме такая простая приемная», —
заметит позже об этом вечере Андреев… И вот сидят они в большой, скромной, выбеленной известкой комнате, за простым некрашеным деревянным столом — двое уральских рабочих и Председатель первого в истории Совета Народных Комиссаров.
Ленин выговаривал Андрееву и Курлынину, но они чувствовали себя счастливыми, ибо эта беседа с Ильичем была пределом, вершиной их чаяний, она означала успешное разрешение того многотрудного, ответственного и жизненно важного дела, которое поручили им рабочие Надеждинского металлургического завода.
— Разве можно так? — говорил Ленин. — Ведь сейчас пролетариат у власти. Почему же вы не арестовали членов правления, злостных саботажников, врагов революции?.. Плохо и не так действуете. Ведь власть-то сейчас ваша!..
Владимир Ильич обращался к ним, именно к ним, но двое рабочих, приехавших в Смольный за тысячи верст от родных мест, сердцем чувствуя огромную значимость ленинских слов, понимали, что через них Ильич обращается ко всем надеждинским, а может, и ко всем уральским рабочим.
— Я читал вашу записку, — сказал Ленин и взял из папки, лежавшей на столе, листы графленой бумаги, исписанные карандашом.
Андреев вдруг густо покраснел. Вспомнил, что вчера Горбунов пожурил их за то, что не смогли переписать свою бумагу чернилами. Он подумал, что вот и Ленин скажет об этом. Но Ильич, прищурясь, сосредоточенно листал их записку…
Наверное, Андреев на словах лучше сумел бы рассказать Ильичу, как беспросветно тяжела была рабочая жизнь на дальнем Севере. Но разве передать словами, с какой радостью встретили надеждинцы весть о революции, как единодушно встали под ее знамена, воскресив памятные здесь традиции боевых дней 1905 года… А как рассказать о страданиях рабочих семей от голода и холода, от начавшихся эпидемий, от всевозрастающей безработицы и длительного безденежья!..
— Я читал вашу записку, — повторил Владимир Ильич, как бы отвечая на мысли Андреева. — Это правильно и хорошо, что вы приехали в Смольный, мы поможем найти управу на саботажников. Но что же делает Советская власть, большевики на месте? Ведь сила в ваших руках…
Алексей Курлынин, горячий в спорах с товарищами, возбужденно стал рассказывать о том, что представители Совета и фабзавкома не раз ходили в горное правление.
Ленин встал, нахмурился, хотел что-то сказать, но сдержался:
— Продолжайте, продолжайте…
В разговор вступил Михаил Андреев.
— Власть-то наша, Владимир Ильич, да сила-то пока у тех, кто заводами и хлебом владеет и рабочий люд на голод обрекает.
Ленин стремительно подошел к Андрееву, положил ему руку на плечо.
— Вы не представляете, как вы правы, — негромко проговорил он как бы про себя.
Курлынин заговорил о том, как равнодушно их принимали везде, кроме Смольного. И добавил, что не только в коллегиях не нашли они правды, но у самого наркома труда Шляпникова побывали и тоже ничего не решили.
Ленин развел руками, как бы говоря: «Сами виноваты».
— Да, жаль, — сказал Ильич, — что вы сидели безрезультатно, когда у вас на местах столько дел. И, повернувшись к Андрееву, Владимир Ильич закончил прежнюю мысль, которая, видимо, весьма его занимала:
— Вы очень правы. Не может быть настоящей рабочей власти, если заводы остаются в руках капиталистов. Но на то и власть завоевана, чтобы довести революцию до конца. Негодяев, морящих голодом рабочие семьи, саботажников, закрывающих заводы, надо немедленно арестовать и судить. Немедленно. Революционным народным судом. Судить всенародно. А заводы отбирать. И хозяйничать самим… А сумеете? — спросил Ленин после небольшой паузы и сел между Курлыниным и Андреевым. — Сумеете? — переспросил он и повел деловой разговор о том, как обстоят дела на заводе, как завод работает, что вырабатывает, куда идет продукция, сложно ли перейти на мирное производство.
Рабочие отвечали обстоятельно и уверенно. Ленин одобрительно улыбался и вдруг спросил, употребив при этом такое знакомое и емкое народное, уральское слово:
— Так что, при переходе на мирное производство никакой особой передряги не будет?
— Не будет передряги, — разом ответили Андреев и Курлынин.
Тут в дверях приемной показались Горбунов и нарком труда. Владимир Ильич предложил срочно подготовить все документы по Богословскому горному округу к Совнаркому, предварительно доложить лично ему.
Нарком заверил Ленина, что все будет сделано, и попросил Андреева и Курлынина завтра с утра приехать к нему в Народный комиссариат труда. Кстати, он спросил, правомочны ли они подписывать документы и обязательства о передаче завода в руки местного Совета.
Михаил и Алексей переглянулись, замялись.
Ответил за них Ленин:
— Безусловно, правомочны. Один из них, насколько я помню, председатель заводского профсоюзного комитета, другой — представитель Совета. Не ясно ли, что их полномочия несравненно весомее полномочий всяких саботажников. Более того, я бы сказал, что эти двое рабочих — самые правомочные хозяева завода за всю его историю. Не так ли? — Владимир Ильич весело рассмеялся и слегка подтолкнул Андреева и Курлынина к наркому, как бы приглашая их увереннее решать с ним все свои вопросы.
Обо всем договорились быстро, и нарком труда стал объяснять, как добраться к Мраморному дворцу, где размещался комиссариат труда. Курлынин не очень вежливо и хмуро бросил:
— Знаем, ведь бывали у вас…
Ленин, беседуя в это время о чем-то с Горбуновым, внимательно следил за разговором. Чутко уловив их сомнения, он подошел к уральцам, крепко пожал руки.
— Не беспокойтесь. Через день-два прочтете в газетах постановление правительства по вашим делам. Все будет как нужно, — сказал Ленин, прощаясь, желая успеха, передавая приветы рабочим Урала. — Спешу на заседание Совнаркома, — говорил он уже в дверях.
Когда Андреев и Курлынин вышли из Смольного, была уже ночь. Ведь Ильич назначил им встречу на одиннадцать часов вечера, да беседовали почти час. А Смольный бодрствует, живет кипучей жизнью. Вот Ленин пошел на заседание. Когда же оно кончится? Под утро, видимо. А с утра Владимир Ильич снова будет на посту…
Долго стояли уральцы на высоком крыльце Смольного под каменной аркой, укрывающей от пронизывающего ветра. Отсюда хорошо видна не только площадь, вся в огнях, кажется, никогда не гаснущих костров, у которых согреваются сотни людей, прибывших в Петроград со всех концов необъятной России — за правдой. Далеко видно с высоты смольнинского крыльца. Вся поднимающаяся к новой жизни Россия видна отсюда — до самого таежного Надеждинска… Там тоже не гаснут, наверное, этой ночью огни во многих домах. Знают надеждинцы, что их судьбу решает именно сейчас сам Ленин. Ведь как только Горбунов сообщил Андрееву и Курлынину день и час приема в Смольном, на завод пошла телеграмма:
«5 декабря одиннадцать вечера будем беседовать Лениным…»
И вот теперь поздней петроградской ночью снова шагают они через весь огромный город — к телеграфу, чтобы сообщить землякам радостные, обнадеживающие вести.
Ранним утром направились они в Мраморный дворец. После встречи с Лениным они чувствовали себя здесь спокойно и уверенно.
И когда пришел нарком, и члены коллегии, и секретари с бумагами, Андреев и Курлынин, не колеблясь, с полной верой не только в правоту своего дела, но и в несокрушимую силу товарищей в далеком Надеждинске, которые послали их сюда, поочередно и не спеша прочли каждый про себя (так понятнее) подготовленный для них текст «Обязательства представителей Центрального совета фабрично-заводских комитетов Богословского округа перед Советом Народных Комиссаров».
— Все правильно, — негромко сказал Михаил Андреев и осторожно взял переданную ему тонкую хрупкую ручку с золоченым пером (таких ему никогда не приходилось видеть). Так же осторожно обмакнул перо в огромную, граненого стекла чернильницу и уверенно поставил свою подпись на двух экземплярах документа.
Рядом подписался Алексей Курлынин.
Нарком пожал руки рабочим и поздравил всех присутствующих с оформлением впервые в истории акта о передаче управления заводом коллективу рабочих.
Секретарь поставил на документе дату: «7 декабря 1917 года» — и вручил один экземпляр «Обязательства» Андрееву, предварительно аккуратно вложив его в конверт…
Андреев и Курлынин поспешили в общежитие, где их с нетерпением ждали соседи, ходоки из разных краев России, горячо интересовавшиеся результатами «дела» надеждинцев. Конечно же, каждому хотелось взять бумагу в свои руки, но этого им не разрешили. Алексей Курлынин развернул документ, показал его и громко прочел:
— «Мы, нижеподписавшиеся, представители Центрального совета фабрично-заводских комитетов Богословского горного округа и исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов Надеждинского завода, принимая от имени указанных учреждений заведование предприятиями Богословского горного округа, обязуемся перед Советом Народных Комиссаров (Курлынин при этом многозначительно посмотрел на всех):
Поднять производительность предприятий и работ в округе…
Установить в предприятии полный порядок и трудовую дисциплину…
Организовать вооруженную охрану как вверенного имущества, так и свободы рабочих и крестьян…»
И хотя документ был коротким, чтение продолжалось долго. Каждый пункт обязательства становился предметом обсуждения и споров, как будто он непосредственно касался всех — и рабочих из Донбасса, и крестьян из Воронежа, и солдат из-под Бреста, собравшихся в прокуренной комнате общежития.
А еще через день все общежитие поздравляло двух рабочих с Надеждинского завода с полной победой. В газетах был напечатан за подписью В. И. Ленина «Декрет Совета Народных Комиссаров о конфискации и объявлении собственностью Российской республики всего имущества акционерного общества Богословского горного округа».
Газеты читали и перечитывали, и не только надеждинцы, все дальние и близкие соседи бережно уложили их в свои котомки и мешки — будет о чем рассказать дома!
Дочитав до конца декрет, Андреев и Курлынин с особым удовлетворением и гордостью подметили, что и он дотирован 7 декабря 1917 года, — значит, Ленин подписал декрет в тот же день, когда они подписали свое «Обязательство». Наверное, Ильич видел его и лишь после того поставил свою подпись на декрете.
— Все верно, — произнес Михаил Андреев любимые свои слова, выражавшие высшую меру удовлетворения. — Все верно…
Ну что ж, теперь, пожалуй, все дела решены, можно и на завод спешить.
Итак, заводы перешли в руки рабочих. Но нелегко налаживалась новая жизнь в Надеждинске. Как и в Тагиле, да и в других местах, здесь большинство специалистов по указке хозяев саботировали, многие сбегали с завода вместе с семьями, оставляя записки с проклятиями и угрозами.
С трудом сформировали Деловой совет, а чтобы крепче был рабочий контроль и над ним, фабзавком, Совет депутатов и партийная организация назначили комиссаром завода слесаря-большевика Михаила Андреева, получившего напутствие у самого Ленина.
Пришлось занять Михаилу Ананьевичу директорский кабинет, но в кресле директорском Андреев не восседал, с утра до ночи — в цехах, на заседаниях да на митингах.
И заработал завод, вперегонки со своим старшим братом — Тагильским — стал отправлять по той же горнозаводской дороге надеждинский металл в центр России.
Успехи в абсолютных цифрах были еще невелики. Повсеместная разруха, непрекращающиеся происки врагов молодой Советской власти, острый недостаток сырья, машин, специалистов — все это создавало неимоверные трудности на пути восстановления: даже до уровня 1913 года было еще пока очень далеко. Но это были первые шаги нового строя, и каждый пуд угля и железа весил теперь несравненно больше, радовал, вдохновлял, обнадеживал…
Недолго пробыл в комиссарах завода слесарь Андреев. Через два месяца настойчиво попросил парторганизацию и Совет сменить его: «Пусть и другие рабочие поуправляют, завод-то наш — народный…» Поспорили и уважили просьбу. С радостью вернулся Михаил Ананьевич в цех, слесарем-электриком. Но ненадолго… Всегда уважали рабочие Андреева, а после поездки к Ильичу — тем более. И снова избрали Михаила Андреева в Совет рабочих депутатов, теперь поручили ведать финансами. Дело, разумеется, незнакомое слесарю. Но революция учила быстро!.. (Через много лет выйдет на киноэкраны мира молодой рабочий Максим, которому партия поручила руководить банком. Михаил и тысячи его сверстников, безотказно выполнявших любое революционное задание партии, могли быть прообразом Максима…)
Да, «крутится, вертится шар голубой»…
Слесарь Андреев стал комиссаром финансов Совета рабочих депутатов. Тяжелое бремя легло на плечи двадцатишестилетнего большевика! Деньги нужны заводу, нужны на закупку муки и дров для рабочих, нужны больницам и школам… А их мало, катастрофически мало, и поступают они все хуже и хуже. И, видимо, не случайно все это. Полна тревог весна 1918 года: разоблачен заговор горнопромышленников Урала против Советской власти, арестованы его главари, но нити заговорщиков не обрываются в Екатеринбурге, они тянутся издалека… А возня троцкистов вокруг Брестского мира тоже была на руку провокаторам. И ползли бесчисленные ядовитые слухи, расползались по Уралу. Особенно упорным был слух о том, что Богословский горный округ, национализированный первым декретом Ленина, будет… возвращен хозяевам. Поспешили, мол, большевики, не идет дело без хозяев и специалистов. «То-то!» — многозначительно кивали при этом головами провокаторы. «То-то! Это только начало…»
Слух был так живуч и упорен, что заколебался кое-кто из советских чинуш в Екатеринбурге. Надеждинску стали задерживать всякие поставки: «подождем — увидим»…
Андреева в ту пору избрали председателем Надеждинского Совета, но все это тревожило и волновало его и лично: ведь он сам привез Ленинский декрет и Ленинский наказ — беречь и крепить дело революции!
Андреев нервничал, звонил в Уралсовет. Там возмущались вместе с ним, но тонкая и липкая паутина провокаций продолжала плестись.
Тогда, в канун Первомая, после торжественного вечера в рабочем клубе, омраченного напряженной обстановкой, вечером 30 апреля 1918 года Андреев послал телеграмму в Москву Ленину, с просьбой разъяснить положение.
Видимо, в секретариате Совнаркома сочли телеграмму не заслуживающей особого внимания и 1 Мая ее Владимиру Ильичу не вручили — Ленин выступал в этот праздничный день на Красной площади, в Сущевско-Марьинском районе, на параде воинских частей на Ходынском поле, на митинге в Кремле… Назавтра с утра Ильич председательствует на большом заседании Совнаркома, принимает посетителей и лишь вечером в этот день, 2 мая, взволнованная телеграмма из Надеждинска легла на стол Ленина.
Чутко и прозорливо ощутил Владимир Ильич большую тревогу рабочих, их напряженное ожидание ответа из Москвы и огромную важность этого ответа для отпора провокаторам. Немедленно Ленин продиктовал ответ, краткий, четкий и резкий. Ответ отправлен, но Владимир Ильич держит в руках телеграмму Андреева, вспоминает умные глаза коренастого рабочего человека, участвующего ныне в управлении большим заводом на далеком Севере, в такой трудной и сложной обстановке. «И двое суток напрасного ожидания. Возмутительно!»
Ильич берет карандаш и своим мелким почерком пишет на полях надеждинской телеграммы:
«Получил 2/V.1918 в 7 час. веч. Требую расследования, почему опоздание на 2 дня. Ленин».
А в Екатеринбурге и Надеждинске в этот же вечер читали телеграмму Ленина:
«Слухи о денационализации Богословского округа — глупый вздор. Москва, 2.V.1918 года. Ленин».
Глупый вздор! — иначе и не назовешь злобное стремление врагов лишить рабочий класс самого главного его завоевания, повернуть историю вспять.