Майор в отставке И. Андреев «СВЯТАЯ ОБИТЕЛЬ» В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Майор в отставке И. Андреев

«СВЯТАЯ ОБИТЕЛЬ» В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Майским вечером 1942 года в дежурной комнате управления НКВД Куйбышевской области раздался телефонный звонок. Звонила женщина, назвавшаяся Марией Петровной. Взволнованным голосом она просила кого-нибудь из чекистов встретиться с ней.

А уже через час перед младшим лейтенантом госбезопасности Михаилом Ивановичем Ивановым сидела в наспех накинутом на голову белом платке немолодая женщина. Представилась она уже Клавдией Васильевной. Заметив недоуменный взгляд чекиста, женщина упредила вопрос:

— Сами знаете, время-то какое, война. Стены и то уши имеют. А Марию Петровну — это я придумала для телефонного разговора. Вы уж извините, пожалуйста.

Михаил Иванович внимательно посмотрел на пришедшую: усталое, с мелкими морщинками вокруг глаз лицо, натруженные руки. Подумал про себя: «Такая зря не придет, видимо, есть серьезные причины».

Свой рассказ Клавдия Васильевна начала с того, что родом она из села. До войны переехала в Куйбышев да так и осталась городской жительницей. Родители были верующими людьми и с детских лет приучили ее верить в бога. До войны церковь навещала редко, только по большим престольным праздникам, а вот сейчас зачастила.

— Горя-то сколько война принесла. Вот и тянет помолиться. Два сына у меня на фронте. От младшего вот уже с полгода нет никаких вестей. Не приведи господи, не случилось бы что с ним, — вытерла она кончиком платка навернувшиеся слезы. — Немного помолчав, как бы собравшись с мыслями, Клавдия Васильевна продолжала: — А пришла я к вам, чтобы поделиться опасениями. Предчувствие у меня плохое. Вчера в Покровской церкви встретилась со своими деревенскими из Нового Буяна и Старой Бинарадки. Приезжали на причастие и детей крестить. Говорят, верующие там разделились, стали враждовать меж собой. Одни признают действующую православную церковь, ездят молиться в Куйбышев. Другие — из монахов и зажиточных — выступают против, не признают официальную церковь. Мол, Покровская церковь в Куйбышеве не истинная, служат в ней продавшиеся коммунистам антихристы, и кто в нее будет ходить, того постигнет божья кара. А еще говорят наши, что будто где-то в лесу, недалеко от Нового Буяна, есть в пещере подпольная церковь. Сказывают, что за главного в ней монах Иван Кузнецов. Место это держат в строгой тайне, и посещают церковь только те, кто получил личное благословение самого Кузнецова.

Этот рассказ заинтересовал чекиста. Известно было, что Кузнецов в тридцатых годах привлекался к ответственности за антисоветскую деятельность, вскоре был освобожден. На виду жить не стал, перешел на нелегальное положение, и след его затерялся.

Во время второй встречи с чекистами Клавдия Васильевна, узнав, что Иванов собирается в район, робко попросила:

— Возьмите и меня с собой. Мне-то ведь как землячке и богомольной женщине сподручнее будет, а вас и близко к пещере не подпустят. — И, помолчав, добавила: — Люди они нехорошие, озлобленные, на все могут пойти, как бы чего плохого не случилось.

Михаил Иванович понимал, что один он ничего не сделает. Нужны верные помощники именно из таких людей, как эта женщина. Оперативных работников в районе — раз-два и обчелся. Многие ушли на фронт, переехали в город. Внимание чекистов с началом войны было в основном сосредоточено на обеспечении безопасности важных объектов промышленности. Долгим был разговор с Клавдией Васильевной в этот вечер. Ей были даны необходимые советы, рекомендации. Определено время и место встреч с Михаилом Ивановичем. Вскоре вслед за Ивановым в район выехала и она.

Клавдия Васильевна рассказывала потом, как встретили ее местные монахини Матрена Савинова, Васса Моткова, Лукерья Елашова. Присматривались, принюхивались, изучали, но приглашать в тайную молельню не собирались.

Месяц шел за месяцем, день за днем. Клавдия Васильевна стала нервничать, переживать. Приходила усталой, разбитой. Как-то она поделилась одолевавшими сомнениями:

— А может, я не тот человек, не подхожу для этого дела?

Михаил Иванович успокаивал ее, подсказывал, что надо делать, с кем встретиться, как себя вести при этом. Только в начале ноября 1942 года ей удалось войти в доверие к братии Кузнецова.

Как-то поздно вечером, забежав навестить Матрену Савинову, она застала у нее бойкую женщину лет сорока, по имени Татьяна, с острым изучающим взглядом.

— На ловца и зверь бежит, — сказала Матрена. — Что же ты, раба божья Клавдия, живешь одиноко, как отрезанный ломоть, не пора ли примыкать к стаду Христову? — Потом обратилась к Татьяне: — Завтра приводи ее в нашу обитель помолиться, пусть посмотрит, разуму наберется.

— Вышли мы, — рассказывает Клавдия Васильевна, — к полудню. Был небольшой ноябрьский морозец. Земля кое-где прикрылась чистым снежком, местами проглядывались кочки. Шли долго, лесными оврагами, непролазной чащей, в направлении соседнего с Новым Буяном села Еремкино.

Ноябрьский день короток. Не заметили, как начало клониться к закату солнце. Татьяна шагала осторожно, оглядываясь и прислушиваясь к каждому шороху. Когда стали подходить к месту расположения «святой обители», начало темнеть.

Потом то тут, то там замаячили тени людей. Скорее всего это была охрана.

— Мой приход, — продолжает Клавдия Васильевна, — был, видимо, неожиданным и некоторых удивил, хотя многие и знали меня как односельчанку. Всматривались настороженно, интересовались, как попала, с какими намерениями пришла. Однако было достаточно кивка головы Татьяны — мол, наша, проверена — и взгляды рабов божьих потеплели.

Вскоре откуда-то из-под земли, как привидение, появился человек. Бывший кулак Савинов и, как потом выяснилось, ближайший сподвижник «святейшего» Ивана Кузнецова. Он подал знак рукой, и все вокруг, словно муравьи, с разных сторон потянулись к люку. Опережая, подталкивая друг друга, стали спускаться в подземелье.

Пещера оказалась довольно просторной. В двух ее комнатах, предназначенных для моления, могло вместиться до семидесяти человек. Заползавших в тайник братьев и сестер по вере встречал сам хозяин подземных владений Иван Кузнецов. Осеняя каждого крестным знамением, он высовывал из подрясника руку и протягивал ее для поцелуя.

Часов в семь вечера «святой отец» облачился в парадное одеяние. Савинов отзвенел в колокольца, и началось богослужение, которое продолжалось до трех часов ночи. После четырехчасового перерыва служба возобновилась и так с перерывами продолжалась до 6 ноября. Четверо суток пещерная паства старательно клала земные поклоны, не выползая наверх.

«Служба как служба, — думала Клавдия Васильевна, — читают псалмы, молятся за всевышнего и его двенадцать апостолов, дымят кадильными лампадами». Но когда дело доходило до проповедей, все как-то преображалось. Спины молящихся распрямлялись, лица становились жестокими. Казалось, что вся эта богомольная братия, проповедовавшая любовь к ближнему, готова вот-вот ринуться в бой. Против кого?

— Против супостатов-коммунистов, — науськивал Кузнецов. — Наша страна, — пророчествовал он, — страдает потому, что в ней царствуют коммунисты-безбожники. От их безбожия стонут не только люди, но даже природа: деревья стали сохнуть, животные и птицы мрут. Терпению божьему пришел конец, — заключал наставник. — Пришло время, когда безбожие должно исчезнуть. Спереди Гитлер, сзади союзники наносят коммунистам смертельный удар. Америка и Англия заявили супостатам, что они откроют второй фронт только тогда, когда откроются закрытые, разграбленные и поруганные храмы.

В перерывах между злопыхательскими пророчествами ближайшие сподвижники Кузнецова — Иван Савинов, Василий Шарапов и вездесущие монахини — наперебой старались донести каждое слово духовного наставника до сознания людей. «Просвещали» не только «истинно православных», но и неверующих. Ходили по селам и проводили беседы антисоветского характера.

Странно толковали «истинно православные» евангельские заповеди «не убий» и «о добродетели». Если речь шла о немецко-фашистских полчищах, грабивших и убивавших ни в чем не повинных людей, в том числе детей и стариков, то это считалось вполне праведным делом. А вот служба в Красной Армии, защита своей Родины, своего народа с оружием в руках называлась сатанинским супостатством, неугодным господу богу делом.

Живя по таким «святым канонам», Кузнецов, Савинов и Шарапов не только сами отсиживались в подземной обители, уклоняясь от службы в Красной Армии, но и подстрекали к этому других богомольцев, прятали их в обжитых норах.

Они даже занимались фабрикацией фиктивных документов, дававших возможность уклониться от воинской службы. Верным помощником Кузнецова и Савинова в этом деле оказалась племянница Савинова Елена Ивановна Савинова, работавшая в то время медицинской сестрой в Куйбышеве. С ее легкой руки были состряпаны и выданы «истинным богомольцам» несколько десятков справок и заключений о слабом состоянии их здоровья. И все это в самое трудное время для нашей страны, когда каждый человек, в тылу или на фронте, был на счету, был крайне необходим для обеспечения победы над фашизмом.

Враждебная деятельность Кузнецова не ограничивалась территорией района. Он установил преступные связи со сторонниками «истинно православных христиан» в Куйбышеве, Уфе, Мелекессе, Кинеле и в других городах. К нему приезжали за советами и наставлениями по организации враждебной деятельности отщепенцы всех мастей.

Уже к концу ноября 1942 года чекисты установили, что враждебная деятельность Кузнецова и руководимой им группы имеет организационно направленный, резко выраженный антисоветский характер. Было принято решение об аресте Кузнецова и активных участников его группы.

21 ноября 1942 года поздно вечером Савинов в последний раз отзвонил в подземные колокола. «Святая» троица, перекрестив логово, выбралась на поверхность и, озираясь, двинулась гуськом на зимнюю квартиру в Новый Буян.

В эту же ночь дом Матрены Савиновой оцепили чекисты. В операции участвовали работники органов безопасности Михаил Иванович Иванов, Андрей Петрович Тимофеев, следователь Петр Моисеевич Тартаковский и оперативный наряд милиции.

В доме было тихо. Но чекисты знали, что эта тишина обманчива: шевельни осиное гнездо — и оно мгновенно зажужжит, закопошится. Чекисты разместились так, чтобы все выходы из дома и надворных построек хорошо просматривались. Предусмотрительность оказалась не напрасной. С первым стуком в дверь в доме заметались ночлежники. Одни кинулись в сарай, другие полезли в подвал. Кто попрытче — успел взобраться на чердак. Но куда денешься! Тут и всевышний не поможет.

— Сдаемся, — подняв руки, вылез первым из сарая пыльный и грязный Кузнецов. — Только смилуйтесь, не стреляйте.

За ним вылезли Савинов и Шарапов. А потом робко, словно тени, в своем черном одеянии предстали перед чекистами монахиня Матрена Савинова и «непорочные девы» Лукерья Елашова, Матрена Тычанова и Васса Моткова.

Рано утром вместе с арестованными и понятыми, как в таких случаях полагается, чекисты побывали и в Новобуянском лесу, в подземном убежище этой преступной шайки.

Петр Моисеевич Тартаковский, ныне пенсионер, вспоминая новобуянских пещерников, рассказывает:

— Когда мы подошли к месту расположения пещеры, ничего подозрительного не обнаружили. Лес как лес, земля прикрыта опавшими листьями и несколько запорошена снегом. А когда стали присматриваться внимательнее, то под полусгнившими пнями и валежником обнаружили замаскированные отдушины в землю. В стороне, прикрытая сухими листьями и ветками, металлическая решетка. Приподняли ее, показался лаз с лесенкой. Коридор, семь комнат. Стены, полы, потолок обшиты досками, хорошо покрашены.

Две комнаты были предназначены для моления, в других было жилье, хранилище продовольствия, воды и одежды.

При обыске в пещере было обнаружено большое количество икон, колоколов, крестов, лампад, свечей. Восемьдесят церковных книг. Десять килограммов воска, множество вещей: одеяла, простыни, шапки, фуфайки, сапоги, носки, портянки и даже лапти. Заготовлены были чайники, топоры, корыта. Более сотни наименований предметов значилось в описи, произведенной чекистами.

«Праведники», как оказалось, постами себя не изнуряли, продуктов наготовили впрок. Два мешка сухарей, кадка капусты, двадцать пудов картофеля, пшено, мука, масло, церковное вино. Было и кое-что покрепче: полтора литра водки, двадцать два литра денатурированного спирта.

По делу Кузнецова было арестовано и привлечено к уголовной ответственности восемь человек. Кузнецову тогда было сорок шесть лет. Самый расцвет сил. Жить бы да трудиться, а он избрал другой путь. Не было ему еще и тридцати, как принял монашество. В 1930 году за антисоветскую агитацию и подстрекательство крестьян к выступлению против политики партии и правительства в области коллективизации Кузнецов был арестован, но потом освобожден под обязательство, что впредь подобное, не повторит. Однако этому акту гуманности Кузнецов не внял и, перейдя на нелегальное положение, в 1932 году приступил к строительству подземного убежища.

Верный слуга и помощник Кузнецова — Савинов Иван Прокопьевич, 55 лет, жил в селе Новый Буян. В 1930 году был раскулачен и переехал в Куйбышев. Сначала промышлял на тройке вороных, работал сторожем, а затем решил пойти в услужение к Кузнецову.

Третьим сообщником «святого отца» был Василий Федорович Шарапов, 45 лет, так же, как и Савинов, в 1930 году бежавший из родного села в город в поисках легкой жизни. В 1940 году вернулся в Новый Буян и переселился в подземелье, на даровой хлеб богомольцев.

Другие арестованные — М. И. Тычанова, М. П. Савинова, В. Ф. Моткова, Л. А. Елашова и Е. И. Савинова — были из зажиточных семей, с ранних лет посвятили себя служению господу богу.

Из их показаний было видно, что ненависть к Советской власти внедрялась в их головы духовными наставниками годами и делалось все это под невинным, на первый взгляд, предлогом: защиты от поругания веры господней. У сектантов были и другие причины ненавидеть Советскую власть. Савинов, скажем, поносил руководителей партии и Советского правительства за то, что его в 1930 году раскулачили и забрали все имущество. Естественно, он с превеликой радостью ждал, когда Советская власть погибнет, надеясь восстановить свое хозяйство и былую власть. Вот что воодушевляло затаившихся врагов.

Но сколько веревочке ни виться, а конец приходит. Замышляемое преступление против безопасности нашего государства было вовремя пресечено. В этом немалая заслуга чекистов Куйбышевского управления НКВД М. И. Иванова, А. П. Тимофеева, П. М. Тартаковского, Клавдии Васильевны и других товарищей, помогавших чекистам.

Суровое было тогда время, и законы были суровыми. Война шла не на жизнь, а на смерть. И все же сказался гуманный характер Советского правительства. Хотя Кузнецов за совершенное преступление подлежал самому строгому наказанию, вплоть до применения высшей меры, ему был определен срок в десять лет лишения свободы. На такой же срок были осуждены Савинов и Шарапов. Остальные участники дела приговорены к пяти годам лишения свободы каждый.

На этом, казалось бы, и должна закончиться история преступной шайки сектантов, скрывавшихся под личиной богослужителей. Но она вновь напомнила о себе через много лет, в 1961 году.

Давно отгремело эхо второй мировой войны, восстановлены и отстроены города, заводы, фабрики. Давно заросло бурьяном и то место в Новобуянском лесу, где когда-то была пещера. Не много осталось в живых и тех, кто когда-то посещал тайную обитель. Но одного из них, долго скрывавшегося от правосудия, судьба наконец снова свела с чекистами.

Иван Терентьевич Цепков в 1942 году был нередким гостем в «святой обители» Кузнецова, разделял его взгляды, слал проклятия безбожникам-коммунистам и усердно молил всевышнего покарать Советы. Так же, как Кузнецов, когда началась война, он улизнул от мобилизации в Красную Армию, начал бегать, петлять, заметая следы. Сумел улизнуть Цепков и от возмездия, когда Кузнецов и его сообщники держали ответ перед законом за содеянное. «Раб божий» Иван Цепков пробегал ни много ни мало двадцать лет. Для истории это, конечно, срок небольшой, но для жизни одного человека не многовато ли? Где только он не бывал! Из Новобуянских лесов шарахнулся в Бугульму, затем переселился в Кинель, сделал заход в Ульяновскую область, в село Черемшан, потом подался на север, на станцию Инта. Да разве можно перечесть исхоженные им дороги за эти два десятка лет… Прятался Цепков на сеновалах, в сараях, банях. Оброс, запаршивел. Но связей с «истинными» не терял: ведь надо есть, пить, одеваться.

Народ наш не злопамятен. Родина давно простила тех, кто по каким-то причинам уклонился от мобилизации в Красную Армию, стал дезертиром. Им была предоставлена возможность исправить ошибки честным трудом и безупречным поведением. Но всего этого Цепков не знал да и знать не мог. От людей он шарахался как черт от ладана. Газеты читать и слушать радио нельзя, ведь он «истинно православный».

Все его знакомые уже считали, что Иван Терентьевич отбыл в мир иной. Даже супруга Агафья Дмитриевна записала его имя в поминанье и часто молилась за усопшего. Но у чекистов Иван Терентьевич числился в списках разыскиваемых беглецов.

След его то появлялся, то снова терялся. Стало известно, что с возвращением Кузнецова из заключения Цепков навещал его в городе Бугульме, держал совет, как собрать затерявшихся после ареста «истинно православных», возродить секту. Но вдруг будто черная кошка пробежала между духовными братьями. Иван Терентьевич попал в немилость к Кузнецову, и тот предал его анафеме, отлучил от «истинно православных», от самого всевышнего.

Весной 1959 года Кузнецов даже распространил среди паствы письмо, в котором говорилось:

«По продолжительном мною исследовании-испытании гордого фарисея-книжника Ивана Терентьевича пришел к следующему заключению: законник Иван Терентьевич болен — болен страшным неизлечимым духовным недугом, одержим — одержим адской болезнью, гордынею, гордостью-злобою и прелестью сатанинской…

…Прошу я вас всех и умоляю горькими многими слезами: не слушайте, не слушайте и не слушайте смертоносного вредного учения, но прочь-прочь бегите от него, не сообщайтесь с ним и не молитесь вместе с таковым…»

Итак, Иван Цепков, несмотря на долгое и безупречное служение «истинно православным», ради которых он положил на алтарь господний лучшие годы своей жизни, был проклят. Но он не хотел сдаваться, не испробовав все средства для достижения цели. Разыскивал недовольных Кузнецовым членов секты, группировал их вокруг себя, готовясь по всем правилам междоусобной стратегии и тактики к борьбе за пастырскую власть.

Весной 1961 года в управление комитета госбезопасности по Куйбышевской области сообщили, что на огородах возле железнодорожного моста через реку Самару стал появляться подозрительный старичок. Старик как старик, вскапывает землю, сажает овощи. Но уж больно неестественно ведет себя этот старичок. Прячет лицо от прохожих, избегает разговоров, старается уйти, когда на соседних участках появляются люди. По описанию примет чекисты пришли к заключению, что это не кто иной, как Цепков.

В один из солнечных весенних дней 1961 года автор этих строк пришел в совхоз «Волгарь». Чтобы не вызывать любопытных взглядов, пришлось прихватить с собой лопату, старенькое ведро, надеть потрепанный малахай и кирзовые сапоги.

Пошел мимо копошившегося на огородном участке старичка. На приветствие и пожелание успеха в труде тот что-то буркнул в ответ, но головы не повернул. Смотрел только вниз, и, казалось, все внимание старика было приковано к лопате.

Мы располагали фотографией Цепкова. Правда, она была старенькая, пожелтевшая и потертая. На ней Цепков был молодым, безусым и безбородым парнем. Что осталось от того, прежнего облика Цепкова! Пожалуй, лишь глаза, нос да еще фамилия.

Вскапывая землю, я поглядывал украдкой в сторону Цепкова. Он или не он? Может быть, подойти, представиться? А вдруг ошибка? Зря человеку нанесешь травму, незаслуженно обидишь.

Я избрал самый безобидный и банальный вариант. Подошел к соседу и попросил прикурить. А когда Цепков разогнулся, поднял голову, я вдруг выразил удивление и радостно воскликнул:

— Ба-а, да никак Иван Терентьевич? Здравствуйте! Сколько лет, сколько зим!

Старичок вздрогнул, лопата выпала из рук. На какой-то миг им овладело оцепенение. Опомнившись, шарахнулся в сторону. Потом остановился, затравленно посмотрел по сторонам: куда побежишь-то, кругом поле, догонят.

Подняв руки, хотя ему никто такой команды не подавал, Цепков проговорил:

— Как ты появился, душа моя сразу почувствовала, что не иначе как сатана за мной пришел. Ну что же, арестовывайте, сажайте, стреляйте! Бог вам этого не простит!

Старик весь ссутулился и в изнеможении опустился на землю.

Долгим был разговор с Цепковым. Выяснилось, что родился он в глубоко религиозной семье в селе Бариновка Утевского района. В детстве много читал книг священного писания. Жил по евангельским заповедям, а они были плохими советчиками. Когда возникли раздоры и неполадки в среде церковников, Цепков днями и ночами штудировал Библию. Пытался разобраться, ко же прав, к какому берегу причалить. Да так по-настоящему и не разобрался.

Заметив, что в священных книгах часто повторяются слова Иисуса Христа «истинно говорю вам», и узнав о существовании секты «истинно православных христиан», Цепков посчитал их подлинными защитниками веры и остался с ними.

Бросил дом, бежал с земли, где трудились его дед, отец и он сам. Хотел поступить на завод, учиться на курсах, приобрести специальность — опять «истинные» помешали. «Школа коммунистов — порождение сатаны. Заводы, машины, индустриализация страны — все тоже не угодно господу богу». Оставалось дозволенное: быть кучером, сторожем, набивать в будке набойки на сапоги. Началась война, надо было с оружием в руках защищать Родину. Но, получив повестку из военкомата, Цепков порвал ее вместе с военным билетом, паспортом и пустился в бега.

Рассказал Цепков и о том, как поссорился с Кузнецовым. Правда, сначала долго краснел, ерзал на стуле, смотрел в пол, но все же раскрылся. Еще в 1941 году при посещении «святой обители» в Новом Буяне Кузнецов споил его денатуратом и стал подозрительно к нему ласкаться…

О многом еще поведал в тот день Цепков. Странно было смотреть на этого человека, потерянного, жалкого, вконец искалеченного религией.

— Идите, — сказали мы Цепкову, — а через пару дней зайдите, побеседуем еще. Только предварительно позвоните, чтобы пропуск выписали.

— А куда идти?

— Домой!

Старик не поверил. Решил, что шутят над ним. Когда же сомнение прошло, весь как-то ожил. Перекрестив себя, нас и все углы комнаты, кинулся было к двери. Затем вдруг остановился и переспросил:

— Вы сказали позвонить, а во что?

— По телефону, не в колокол же…

Оказалось, что Иван, «божий человек», даже не подозревал о существовании телефона, и нам немало потребовалось времени, чтобы научить его пользоваться аппаратом.

Ему выдали паспорт, прописали в Куйбышеве, восстановив законное гражданство. Но возникли другие затруднения. Когда Цепкова вызволили из подполья, ему уже было 66 лет. Возраст пенсионный, а трудового стажа нет. Работать стар. Выходит, надо на прокорм определяться к супруге Агафье Дмитриевне. А ей самой уже 65 лет.

Привлекать Цепкова к уголовной ответственности за содеянное им перед государством преступление не имело смысла. И не только потому, что учитывались давность совершенного преступления и отсутствие социальной опасности Цепкова. Было принято во внимание и то, что Цепков, ослепленный религиозным фанатизмом, сам себя страшно покарал, украл у себя лучшие годы жизни.

Так закончилась эта полная драматизма история «святой обители» под землей и жалкой кучки людей, обманутых и запуганных врагами народа, предавших в трудную минуту Отечество и все самое святое, что дает человеку право называться человеком.