XV

XV

Очередная дневка не сулила неожиданностей. Как всегда, партизаны повалились на траву вокруг носилок и, чтобы не уснуть, пока не получат на это разрешение командира, перебрасывались словами. Галушкин внимательно осматривал местность вокруг стоянки, сверял с картой.

Все с тревогой ждали, кого Борис заставит дежурить: первая смена была самой тяжелой.

— Эх, ребятки, дал бы нам боженька счастья живыми остаться, — заговорил Правдин мечтательно.

— Ну и что тогда? — спросил Щербаков.

Правдин сел, удивленно глянул на Щербакова:

— Как что? Паша, ты слышишь этого субъекта?

— Угу.

— Так ты скажи ему, какая у нас жизнь до войны была! Скажи ему, чистая душа, как мы, бывало, получим стипендию и массовым кроссом мчимся в столовую. А там? «Флотский борщ есть?» — «Есть». — «По две порции на брата!» — «Гуляш имеется?» — «Пожалуйста». — «Нет, это блюдо оставим до более обеспеченного времени». — «Компот?» — «И компот есть». — «По три стакана на брюхо!»

Галушкин засмеялся.

— Ты чего, Лаврентьич? — повернулся к нему Правдин.

— А помнишь, как с сельхозвыставки ехали?

Правдин задумался на секунду, потом:

— Когда кутили на Пашкин день рождения?

— Ага, когда денег не хватило с таксистом расплатиться?

— Да.

— Жребий бросали, кому заложником в такси оставаться.

— Правильно.

— И имениннику повезло?

— Точно!

— Ну как же, ха-ха-ха! — засмеялся Правдин и указал на Маркина пальцем. — Паша, я до сих пор от тебя не добьюсь, как ты себя чувствовал тогда в заточении?

Маркин выплюнул травинку, молча перекатился на другой бок. К нему подполз Щербаков.

— Пашка, расскажи. Ну что тебе, жалко? — заинтересовался Щербаков, который с ними в институте не учился.

— Да ну вас. Тоже мне друзья! Чуть ноги не отморозил!

— Паша, так мы ж по-честному. Если б мне, например, выпал жребий, я бы с удовольствием...

— А вообще-то, ребята, Пашку должны были оставить вне игры. Расскажи-ка, Паша, разберемся, кто из вас прав? — просил Щербаков.

Но Маркину не удалось поведать о том, как он в день своего рождения оставался невольным пассажиром такси, пока ребята не раздобыли денег и не выкупили его из плена. Близко захлопали выстрелы.

— В ружье! — скомандовал Галушкин.

Стрельба с каждой минутой становилась все интенсивнее. Скоро стали слышны голоса людей, ржание коней.

— Кто это?

— Я думаю, Лаврентьич, что это партизаны! Прислушайтесь-ка. Видно, фрицы прижали их, слышите? — сказал Щербаков.

Если наши, то надо помочь. Пошли! — сказал Маркин.

— Куда вы? — спросил Галушкин. — А здесь кто останется? — он кивнул на носилки и тут же добавил: — Ну ладно, Андреев и Головенков останутся с Николаем. Остальные со мной. Предупреждаю, что вступим в бой только при явном преимуществе фрицев!

Ребята двинулись на звуки стрельбы.

Лес кончился. Дальше тянулись луга. В полукилометре от них, в пойме извилистой речки виднелись нагруженные телеги, к ним были привязаны коровы. С места на место перебегали люди. Хлопали выстрелы. А ближе к лесу, в ложбинке, заросшей кустами, мелькали темные фигуры. Они вели сильный огонь из пулемета и автоматов.

— Фу ты, черт! Вот и разберись, где тут свои, а где чужие? — ворчал Правдин, выглядывая из-за пушистой елочки.

— Да это полицаи, а с ними немцы! — сказал Галушкин, опуская бинокль. — Я хорошо рассмотрел их серо-зеленые шкуры. Приготовиться! Маркину и Щербакову подавить пулемет! Я веду огонь по правому, Правдин — по левому флангу! Огонь! — приказал Галушкин.

Неожиданное вмешательство третьей стороны ошеломило сражавшихся. Огонь прекратился с обеих сторон. Но через минуту бой возобновился с новой силой. Засевшие у речки, видя, что на их противника наседают со стороны леса, усилили огонь. А немцы и полицаи, в чем ребята теперь не сомневались, попав под перекрестный огонь, часть своих людей повернули к лесу, стараясь подавить неизвестные автоматы. Однако четверка партизан, рассредоточившись и часто меняя позиции, была неуязвима.

Вскоре замолк вражеский пулемет. Серо-зеленые фигуры поползли по ложбине. Выбравшись из-под огня автоматов, они поднимались и бежали с поля боя. У речки люди тоже зашевелились. Всем табором они вышли из укрытия и, перегоняя друг друга, с криком «ур-р-р-а!» пошли на серо-зеленых. Ребятам хорошо было видно, как дружно бежали эти люди, как они спешили добраться до спасительного леса, куда их, видимо, долго не пускали.

Немцы почти не отвечали. Прячась в выемках за кустами, они отходили. В это время из леса появилось человек двадцать конников. С гиканьем и свистом всадники понеслись на отходивших, рассыпаясь цепью по лугу. Всмотревшись в кавалеристов, Галушкин крикнул:

— Смотрите, ребята, лесная кавалерия в атаку пошла!

Передние конники настигали немцев. Вот один из них выпрямился в седле, взмахнул рукой. Клинок блеснул на солнце. Серая фигура упала. Второй всадник тоже замахнулся, но, настигнутый вражеской пулей, свалился с коня. Лошадь без седока тревожно заржала и, волоча повод, понеслась в сторону деревни. Часть отступавших залегла и открыла стрельбу. Конники, не приняв боя, рассеялись по лугу.

Огонь с обеих сторон стал стихать, противники разошлись: одни спешили к деревне, другие — к лесу.

— Ну, ребята, теперь, кажется, все ясно. Подождем партизан.

Галушкин повесил автомат на грудь и вышел на полянку. А к ним уже подбегали люди. Конники опередили пеших. К Галушкину подскакал молодой усатый мужчина. Потрепанный треух на нем был лихо сдвинут набекрень, черные глаза горели, в правой руке его поблескивала шашка.

— Эх ты! Смотри-ка, прямо — Чапай! — не сдержался Правдин.

— Кто такие? — строго крикнул тот.

Сдерживая разгоряченного коня, всадник поглядывал то на Галушкина, то на его ребят. Галушкин схватил коня за повод.

— Тише, Аника-воин! Разошелся!

— Что-о-о?

Галушкин вскинул автомат. Конь взвился свечой, заржал. Ребята стали с Борисом рядом, подняли оружие.

К коннику бросился высокий белобрысый парень, поймал повод:

— Ты что, Черняк? Не видал разве, леший, как они в тыл фрицам ударили?

— Не кричи, Серега, сам вижу, — ответил кавалерист. Он ловко кинул шашку в ножны и соскочил с лошади. — Извиняйте, браты, погорячился малость. Спасибо вам за подмогу!

— Вот это другой разговор, — сказал Галушкин, опуская автомат и протягивая ему руку.

К ним подходили люди, подъезжали скрипучие возы, на которых среди домашнего скарба плакали дети, стонали раненые, женщины громко причитали по убитым. Пестро одетые партизаны обступили ребят.

— Прижали нас, проклятые германцы, ни туда, ни сюда, хоть кротами в землю лезь! — говорил молодой партизан.

— Верно! Думали, совсем пропали, а тут вы! Ух и подмогли ж, хлопцы, право слово. Спасибо! — почти кричал пожилой партизан, вытирая темное морщинистое лицо рукавом ватника.

— Молодцы, вовремя подоспели, а то бы хана! — говорил третий.

— И откедова вы такие геройские взялись? — спросил старик с окладистой бородой, — в рваном брезентовом дождевике, кнутовищем сдвигая на затылок заячий треух и прищуривая подслеповатые глаза.

— Да с неба они небось свалились, дорогие! — крикнула с телеги краснощекая тетка и хлестнула кнутом сопящего от натуги мерина. — Но-о-о! Пошел, родимый! Но-о-о! Давай, дава-а-ай! — кричала она, стараясь выбраться из колдобины, в которой телега утопала по самые ступки колес.

Черноусый всадник оказался командиром небольшого партизанского отряда. Он рассказал, что они переселяли свои семьи в лес, так как немцы собирались угнать в Германию молодежь, а стариков поголовно уничтожить как сторонников партизан.

Уложив Николая на телегу, группа Галушкина двинулась в лагерь партизан.

Только день погостили ребята в местном отряде, но и за это время они о многом. переговорили с партизанами. Некоторые сведения о противнике в прифронтовом районе Галушкин записал в свою «книжицу».

Партизаны дали Галушкину немного продовольствия, носильщиков и проводника. Носильщики сопровождали их всю следующую ночь, а проводник взялся провести группу в район небольшого Щучьего озера, где Галушкин намеревался переходить через линию фронта к своим.