Глава 5 Мобилизационные системы

Если лидеры согласительных систем стремятся к революционным реформистским общественным преобразованиям, то возглавляющие мобилизационные системы политики борются за быстрое достижение фундаментальных изменений в обществе и управлении им. Основополагающий принцип мобилизационной системы — активное участие масс в политической жизни. В идеологическом плане их лидеры ожидают от масс политического подхода ко всему происходящему в обществе, т.е. предполагают, что массы будут ставить во главу угла общие, касающиеся всех задачи и рассматривать свои частные интересы в зависимости от благосостояния всего общества. Борьба за общее благо — национальную независимость, экономический рост, всеобщую грамотность, здоровое общество — выступает здесь одновременно как внутренняя потребность и как средство разрешения личных проблем. В структурном плане контроль над ресурсами получают партии, армия, партизанские формирования, милиция и массовые организации для их активного использования при проведении фундаментальных преобразований. В поведенческом плане харизматические лидеры — пророки, мудрецы, военачальники, партийные вожди — ведут нацию по пути осуществления идеологических задач реконструирования общества. С точки зрения платонизма, идеологические цели выступают как telos (потенциальные цели), реализация которых возложена на лидеров. Широкомасштабные преобразования мобилизационные лидеры осуществляют с помощью идеологических призывов, политической организации и вовлечения масс в политический процесс.

Проводимая политика предполагает преодоление конфликтов. Выступая против примирения групповых различий, мобилизаторы стимулируют конфликты и столкновения. Вместо того чтобы прийти к соглашению, они эксплуатируют конфликты, разгорающиеся по поводу несовпадения ценностных установок. Господствующим стилем мобилизационного политического процесса является не приспосабливание, а поляризация. Имеющая определенную идеологическую цель мобилизационная система стремится возбудить в массах стремление, веру и чувства, необходимые для разгрома политических врагов. Для этого движения, которое борется за независимость от державы–колонизатора, ведет революционную гражданскую войну за свободу или добивается успешной индустриализации страны, характерно решение политических вопросов военными методами. Выступая за всеобщую грамотность или здоровье всех членов общества, политики объявляют войну социальному неравенству и отсталости.

Мобилизационные системы возникли в XX в. вследствие активного участия масс в политической жизни. Обычно это происходило в обществах с экономическим неравенством и политическими конфликтами. Расслоение общества по этническому, религиозному и экономическому признаку усиливало политическую поляризацию. В подобной взрывоопасной ситуации мобилизационное движение сулило освобождение от всех невзгод. Приходя к власти, мобилизаторы не проявили большого почтения к демократическим процедурам. Организованное участие масс оттесняло на второй план институционализированную конкуренцию. Следование «воле народа» считалось более важным делом, чем выражение различных интересов.

Элитарные мобилизационные режимы проводили как капиталистическую, так и государственно–социалистическую экономическую политику. Так в «третьем рейхе» нацисты (Национал–социалистическая рабочая партия Германии) осуществляли программы, направленные, несмотря на антикапиталистическую риторику на парламентских выборах 1932 г., на сохранение капиталистической системы. В частности, с середины 1934 г. экономическая политика проводилась в интересах главным образом крупных промышленников и их военных союзников, а не рабочих или мелких предпринимателей. На практике национал–социализм означал скорее контроль со стороны правительства за деятельностью частных фирм, чем государственную собственность на капитал и перераспределительную политику социального обеспечения. И наоборот, в странах, где правила коммунистическая партия, термин «социалистический» означал широкое развитие государственной собственности, государственного планирования экономического развития и всестороннего социального обеспечения со стороны партийно–государственных органов. Коммунистическая партия стремилась мобилизовать массы на ускорение промышленного развития под руководством государства. Так, в частности, в СССР в 30–е годы капиталовложения, создание тяжелой и оборонной промышленности рассматривались как более важные задачи, чем производство продуктов питания и товаров народного потребления. Вместе с тем рабочие и городские жители выиграли от программ, направленных на расширение среднего образования и повышающих доступность здравоохранения. При всей политической элитарности в СССР в эпоху сталинизма были созданы условия для высокой социальной мобильности масс[81].

Популистские и элитистские мобилизационные системы

В течение XX в. делали попытки проводить социальные преобразования две мобилизационные системы: популистская и элити–стская. Для популистских систем характерен низкий уровень ролевой специализации. Пытаясь привить некоторые черты народных систем в дифференцированных обществах, популистские лидеры стремятся создать систему, при которой возможно максимальное равенство между людьми, и привлекают всех к участию в этом. При таком устройстве идеальным участником процесса принятия политических решений становится не профессионал, а простой гражданин — человек, способный исполнять разнообразные роли. Напротив, в элитистской мобилизационной системе решающую политическую роль играют лица, исполняющих специальные роли. К ним принадлежат бюрократы, профессионалы, технические специалисты, эксперты, менеджеры, плановики, армейские офицеры, сотрудники тайной полиции, кадровые партийные функционеры и руководители общественных организаций, связанных с авангардной партией — профсоюзов, крестьянских, молодежных и женских организаций и т.п.

Популистская и элитистская мобилизационные системы отличаются друг от друга структурой и стилем руководства. В идеологическом плане обе ставят на первое место коллективизм и соединение идеологических ценностей с материальными задачами, обретающими благодаря этому особое значение. В элитистском мобилизационном режиме идеологические отношения между лидерами и массами характеризуются большей политической иерархичностью. Согласно такой трактовке, авангардная партия или авангардное движение должны править, просвещать и наставлять массы, не обладающие политическим сознанием, которое необходимо для того, чтобы играть активную роль в принятии политических решений. Популистский тип характерен для более слабого государства с коллегиальным руководством. Элитистская мобилизационная система подразумевает мощное (централизованное, силовое, монистское, координированное) государство с харизматическим лидером. Он — верховный правитель, пророк, главный идеолог, военачальник и политический лидер. Партийные функционеры, государственные чиновники и технократы представляют собой довольно обезличенное руководство на нижних ступенях иерархической лестницы. Они придают основное значение не идеологической чистоте, а прагматизму и проводят большую политическую работу по сохранению системы, обеспечению экономического роста и оказанию социальных услуг индивидам.

Элитистский мобилизационный тип во многом напоминает модель тоталитарной системы. Изначально термин «тоталитаризм», предложенный в 1925 г. фашистским диктатором Бенито Муссолини и его советником Джованни Джентиле, имел положительное значение. Муссолини и Джентиле позитивно оценивали идеологию всепоглощающей «неистовой воли», которая воплощается в «lo stato totalitario» (тоталитарное государство). В 1930 г. немец Эрнст Юнгер связал тоталитаризм с нацистской стратегией тотальной мобилизации общества на вооруженную борьбу за восстановление господства немецкой нации. Однако во время второй мировой войны и после нее этот термин приобрел негативный смысл. Объединенные нации вели борьбу против тоталитаризма нацистской Германии. А после возникновения в Восточной Европе и Азии государств коммунистической диктатуры западные демократические лидеры стали противопоставлять собственные конституционные, плюралистские режимы коммунистическим тоталитарным диктатурам. Когда в конце 80–х–начале 90–х годов восточноевропейские коммунистические партийные государства распались, пришедшие к власти чиновники антикоммунистической ориентации обвиняли прежнюю коммунистическую элиту за причастность к системе, стремящейся к тотальному контролю над обществом. Даже М.С. Горбачев, ушедший с поста Президента СССР в декабре 1991 г., заявлял, что новая избирательная система, представительные законодательные органы, многопартийность, свобода вероисповедания, приватизация и рыночная экономика уничтожили тоталитарную систему[82]. По мнению Горбачева, его правление с 1985 по 1991 г. положило конец сталинистскому мобилизационному режиму, основанному на проводимой под руководством государства политике индустриализации, милитаризации, а также на конфликте с плюралистическими демократиями Запада.

По определению политиков Карла Дж. Фридриха, Збигнева К. Бжезинского и Раймона Арона, для тоталитарных диктатур характерны определенные культурные, структурные и поведенческие черты, отражающие господство партии–государства над обществом. В культурном аспекте — это тоталитарная идеология стремящаяся к радикальной реконструкции общества и трансформации поведения людей. В структурном — единая, возглавляемая профессионалами партия, монополизирующая проведение политики, устанавливая контроль над массами и правительственными чиновниками. Партия и силы безопасности широко применяют террор, в особенности идеологический, против инакомыслящих, объявляя их «врагами» режима. Партия–государство контролирует средства массовой информации: телевидение, радио, газеты, журналы и даже межличностный обмен информацией внутри малых групп. Кроме того, партия–государство держит под контролем всю экономическую деятельность. С поведенческой точки зрения — это руководство политическим процессом со стороны единоличного лидера. Поддерживая «культ личности», он организует массовое участие в политике своих сторонников, составляющих партию авангарда. Для того чтобы добиться эффективности руководства, тоталитарный диктатор полагается на разветвленную сеть специализированных организаций: господствующую политическую партию, органы пропаганды, идеологические институты и правительственные учреждения, руководимые экономистами–плановиками, технократами и менеджерами[83].

Несмотря на широкое использование понятия тоталитаризма, политические системы, даже жестко регламентированные, не всегда способны достичь свои цели. Эмпирические исследования нацистской Германии, фашистской Италии, Китайской Народной Республики и Советского Союза при Сталине показали, что партийно–государственный контроль над обществом имеет свои пределы. Ни один из этих режимов не добился установления «тотального господства» и «тотального террора», о котором говорила Ханна Арендт[84]. Хотя диктаторы делали все, чтобы изменить существующее положение в соответствии со своей идеологией, проведение политики вряд ли давало желательные результаты. Вместо этого на формирование политического курса на местном уровне влияли импровизация, практика принятия решений, исходя из ситуации, и бюрократические неувязки. Местные правители сопротивлялись спускаемым сверху идеологическим формулам. Попытки социализировать массы в рамках тоталитарной идеологии также потерпели неудачу. Хотя идеологическое внушение часто обеспечивало внешнее согласие, действительного согласия могло и не быть. Подспудно тлели антигосударственные настроения. Партийно–государственную бюрократию раздирали фракционные расколы, личное соперничество, идеологические разногласия, борьба за власть. Технократы противостояли идеологам. Семьи, этнические группы и даже частные предприниматели сохраняли некоторую независимость от центрального партийно–государственного контроля. Экономический обмен на теневом рынке служил противовесом государственной плановой экономике. Ни центральное правительство, ни авангардные партии не добились всеобщего контроля ни над средствами массовой информации, экономической деятельностью, ни над вооружением. Даже если харизматический лидер проводил определенный политический курс, он был не в состоянии контролировать все решения правительства. Диктатор вынужден был делить власть с другими чиновниками, особенно на местном уровне. Не удались и попытки превратить население в однородную массу «людей–винтиков». С развитием индустриализации система социальной стратификации усложнялась, а не упрощалась. Обнаружился конфликт интересов профессионалов, управленцев, бюрократов, рабочих, фермеров и работников торговли. В осуществлении контроля за этим сложным обществом харизматический лидер, его авангардная партия, бюрократическое государство и полиция столкнулись с трудностями[85].

Короче говоря, утверждая господство партии–государства над социальными группами, тоталитарная модель недооценивала всей сложности взаимодействий между политической и социальной системами. Как показала история нацистской Германии, сталинистского Советского Союза и маоистского Китая действительные отношения между обществом и государством были скорее размытыми, нежели четко дифференцированными. Так как элитистская мобилизационная модель исходит из ограниченности возможностей политической системы обеспечить тотальный контроль над обществом и его членами, ее анализ позволяет более четко представить происходящие социально–политические изменения. Такой системный подход показывает, насколько велика дистанция между планами реформ, строящимися на официальном уровне, и реальной деятельностью партийно–государственных институтов. Обычно идеология не столько направляет политическую деятельность и социализирует массы, привнося новые ценности, сколько дает обоснование этому. Участие масс в политике не стихийное, а организованное правительством явление. А так как именно оно принимает основные решения по принципиальным политическим вопросам, в массах растет апатия и цинизм. Наказание за неподчинение власти приводит к отходу от политической активности. Массовое отчуждение свидетельствует об угасании жизнеспособности элитарной мобилизационной системы.

Мобилизационная система и особенно ее популистский тип, недолговечны. В XX в. ее представители в России (1917), Италии (1918–1922), Испании (1932–1936) и Чили (1970–1973) хотели добиться радикальных перемен. Эти движения анархистов, синдикалистов, социалистов и коммунистов, представлявших главным образом интересы беднейших фермеров и промышленных рабочих, бастовали, захватывали поместья, устанавливали рабочий контроль на фабриках и либо захватывали руководство в местных органах власти, либо создавали собственные органы управления, например, избранные на местах советы. В названных четырех странах с помощью таких мобилизаторских организаций, как крестьянские лиги, союзы, фабричные комитеты, рабочая милиция, советы, возникало движение, управляющее лишь частью общества. В течение такого революционного периода существовала система двоевластия. Власть согласительных лидеров в центральном правительстве была слабой. Популисты получали возможность управлять в тех или иных сельских или городских районах. Однако, как показывает история России, Италии, Испании и Чили, эти децентрализованные популистские движения не могли удерживать власть длительный период и никогда не добивались центральной власти. Вместо этого они всегда уступали место бюрократическому авторитарному режиму или элитистской мобилизационной системе. В Испании и Чили власть захватили военные, подавив радикальные популистские движется. В Италии, после того как согласительной системе не удалось решить такие проблемы, как безработица, инфляция и насилие, Муссолини совершил поход на Рим и в конце 1922 г. установил правительственный контроль. Фашистский режим Муссолини представлял собой смешение элитистской мобилизационной системы с промышленно развивающейся бюрократической авторитарной системой. Вместо того чтобы мобилизовать массы на коренное преобразование общества, деятельность фашистов — Уличные митинги, массовые демонстрации, процессии и другие публичные выступления — сводилась к тому, чтобы обеспечить аплодисменты в адрес Дуче, нового римского бога — Муссолини. Ни ему, ни его фашистской партии не удалось полностью подчинить себе католическую церковь, монархию, армию, государственную гражданскую службу, земельную аристократию и крупных промышленников, сохранивших определенную независимость от контроля фашистской партии[86].

В России популисты–мобилизаторы тоже лишились в конце 1917 г. контроля над обществом. Лениным была установлена, а Сталиным после него укреплена элитистская–мобилизационная система, целью которой являлась индустриализация страны. Утверждая, что правят от имени пролетариата и беднейшего крестьянства, советские лидеры разгромили независимые профсоюзы, подавили крестьянские движения, уничтожили самоуправляющиеся крестьянские и ослабили местные советы, состоявшие из выборных делегатов. На их место к управлению Советским Союзом пришли централизованное государство, однопартийная система и могущественная тайная полиция.

Популистская мобилизационная система в России в 1917 г.

В 1917 г. русская популистская мобилизационная система функционировала в период войны, иностранной интервенции, краха экономики и дезинтеграции государства. С февраля 1917 г. (по старому стилю), когда царь Николай II отрекся от престола, и до октября 1917г., когда большевики свергли Временное правительство, Россия жила в обстановке двоевластия. Лев Троцкий, глава осуществившего вооруженное восстание Военно–революционного комитета Петроградского Совета, писал, что в предреволюционный период историческая подготовка революции порождает ситуацию, в которой класс, призванный реализовать новую социальную систему, не являясь еще хозяином в стране, на деле уже сконцентрировал в своих руках значительную долю государственной власти, в то время как официальный аппарат правительства все еще находится в руках старых хозяев. Это и есть исходное состояние двоевластия в каждой революции[87].

В данной ситуации шла борьба за государственную власть между местными Советами и Временным правительством. Состоящее из помещиков и верхушки интеллигенции, в частности конституционных демократов, Временное правительство главной целью считало ведение войны против вторгшихся в Россию немецких армий. По мере увеличения инфляции, ухудшения положения с продовольствием, ростом безработицы начались забастовки и массовое дезертирство из армии. Временное правительство ввело в свой состав меньшевиков и правых социал–революционеров, надеясь с помощью коалиции решить военные проблемы.

Квазисогласительное Временное правительство не справлялось с главными задачами, вставшими перед разрушенной войной Россией. Промышленное производство падало, цены на продукты питания быстро росли, рабочие требовали повышения заработной платы. Крестьяне отказывались поставлять зерно государственным закупочным организациям, которые нуждались в дешевом хлебе для армии и города. Захваты земли и фабрик, забастовки заставили помещиков и капиталистов прекратить поддержку Временного правительства, которое не обладало достаточной силой, чтобы изменить ситуацию, или хотя бы управлять деятельностью социальных служб. Относящийся к правым, поддерживаемый частью помещиков, промышленников и верховного командования вооруженных сил, генерал Корнилов попытался в конце августа сместить правительство. Попытка завершилась неудачей главным образом потому, что против правого переворота выступили войска и рабочие Петрограда. Слева к восстанию готовились большевики. Выдвинув лозунг: «Вся власть Советам!», Ленин отказался войти во Временное коалиционное правительство.

До свержения Временного правительства в октябре 1917 г. власть Советов имела децентрализованный характер. По всей стране действовало свыше девятисот Советов. Хотя Всероссийский съезд Советов и провозгласил их власть на территории всей страны, они не имели действенного централизованного контроля. Обычно первичные политические решения принимались на местном сельском или городском уровне. Городские Советы, состоящие из выборных делегатов, взяли на себя разнообразные общественные функции. Например, в столице России Петрограде Центральный исполком Советов отвечал за политическое просвещение, распределение хлебных пайков, условия труда на фабриках, жилье, здравоохранение, организацию отдыха, осуществление правосудия на местах и др. Советы предоставляли возможность участвовать в проведении общественной политики промышленным рабочим, солдатам, матросам и левой интеллигенции.

На нижних ступенях социальной структуры действовали не только Советы, но и другие массовые организации, участвовавшие в мобилизаторской деятельности различных объединений. После отречения царя возник ряд стихийных движений этнических меньшинств, в частности, евреев, а также промышленных рабочих и беднейшего крестьянства, требовавших политического, экономического и культурного равенства. Крестьяне образовывали аграрные союзы, проводили общинные собрания и создавали земельные комитеты. В Петрограде. Москве и Минске квалифицированные рабочие сформировали союзы, фабрично–заводские комитеты и рабочую милицию. К концу лета 1917 г. большинство городских рабочих перешло на сторону левых партий.

В период с февраля по октябрь 1917 г. политические партии руководили организациями, не отличавшимися внутренним единством. Особенно сильной была фракционность в рядах эсеров, пользовавшихся поддержкой в основном крестьянского населения. Социал–демократическая партия — меньшевики — тоже имела открытую неавтократическую структуру. Хотя большевиков в большей мере можно назвать сплоченной партией, но и они допускали у себя существование фракций. Согласно Александру Рабиновичу, деятельность партии большевиков демонстрировала «наличие относительно демократической, толерантной и децентрализованной структуры и методов действий, а также поистине открытый и массовый характер — что является поразительной противоположностью традиционной ленинистской модели… Внутри петроградской большевистской организации в 1917 г. на всех уровнях шло свободное и живое обсуждение и дебатирование основных вопросов теории и тактики. Те лидеры, которые расходились с большинством во мнении, могли свободно отстаивать свои взгляды, и нередко Ленин терпел поражение в подобных схватках»[88].

Выдвигаемые левыми популистами–мобилизаторами идеологические принципы требовали радикального разрыва со старым режимом, при котором власть находилась в руках царского государства и его союзников: русской православной церкви, помещиков и капиталистов. Коллективистская солидарность оказалась сильнее отдельных разногласий. Экономическим преобразованиям было придано нравственное звучание. Взаимоотношения между правящими и управляемыми отражали приверженность политическому равенству и свободе от государственного контроля и эксплуатации труда. Для радикальных популистов свобода означала интеллектуальное экспериментирование, широкое обсуждение идей, демократически избираемую армию, отмену высшей меры наказания и установление светского общества, в котором будет свобода вероисповедания. Среди русских популистов идеи социально–политического равенства были более популярны, чем представления о правах меньшинств, терпимости и праве индивида на несогласие с большинством. Они проводили кампании за принятие таких эгалитарных мер, как широкое участие масс в принятии политических решений, рабочее самоуправление на фабриках и заводах, передача земли крестьянам, введение всеобщего образования, равноправие мужчин и женщин, экспроприация собственности богачей и распределение земли между беднейшими крестьянами. Коллективистское отношение к единству, солидарности и интересам рабочих оттеснило на второй план индивидуалистическое утверждение собственных интересов каждого.

В поведенческом аспекте взаимодействие между правителями и массами отражало приверженность политическому равенству. Несмотря на огромное влияние Ленина как большевистского ли–дера, — до конца 1917 г. в партии большевиков было коллегиальное руководство. В Петрограде и Москве принятие властных решений осуществлялось совместно несколькими выдающимися представителями интеллигенции: Лениным, Троцким, Каменевым, Зиновьевым и Бухариным. Они ощущали давление требований со стороны городских рабочих и крестьянской бедноты, уровень политической активности которых резко возрос с момента отречения в феврале 1917 г. Николая II. Отмена государственных репрессий вызвала всплеск как стихийной, так и организованной политической активности масс. Если большевикам удалось мобилизовать большинство городских промышленных рабочих, особенно в химической и металлургической отраслях, то у крестьян большей популярностью пользовались эсеры. Вместе с тем имели место и стихийные всплески политической активности рабочих и беднейшего крестьянства. Они по собственной инициативе устраивали забастовки, захватывали землю и устанавливали рабочий контроль над крупными промышленными предприятиями. Для этих популистов–мобилизаторов участие в политической жизни означало революционное преобразование русского общества[89].

Элитистская мобилизационная система в эпоху сталинизма

После того как Ленин, а за ним и Сталин разгромили популистские, децентрализованные, стихийные движения, общественные объединения оказались под давлением элитарной, централизованной, репрессивной партии–государства. Сталинское решение о проведении индустриализации Советского Союза быстрыми темпами осуществлялось за счет крестьян и неквалифицированных рабочих. Когда в 1929 г. началась кампания за коллективизацию в деревне, крестьян лишили права распоряжаться землей, тракторами и продажей сельскохозяйственной продукции. Большинство земель крестьян–частников перешло к колхозам и совхозам. Главные решения по сельскому хозяйству выносились присланными из городов партийными кадрами, министрами и начальниками МТС. В изданном в 1938 г. Кратком курсе истории Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков), в редактировании которого принимал участие Сталин, программа коллективизации сравнивалась по значению со свержением в октябре 1917 г. Временного правительства:

«Отличительной чертой этой революции является то, что она совершалась сверху, по инициативе государства и при непосредственной поддержке снизу миллионов крестьян, боровшихся против гнета кулаков за свободную колхозную жизнь»[90].

На самом деле, положение крестьян резко ухудшалось от проводимой Сталиным сверху промышленной революции. Принудительно закупая сельскохозяйственную продукцию по низким ценам, государство обеспечивало городским рабочим дешевое продовольствие, тем самым заставляя крестьян идти работать на заводы, и сберегало экономические ресурсы, необходимые для скорейшей индустриализации. Государственные предприятия выпускали чугун, сталь, цветные металлы, химическую продукцию и вооружение. Директора проводили в жизнь решения через профсоюзных лидеров и выборных представителей рабочих. Быстрота выполнения плановых заданий превалировала над качеством продукции и соблюдением техники безопасности труда. Решающую роль играли люди, отвечающие за повышение производительности труда, — министры, экономисты, инженеры, техники, агрономы.

Еще до того как в 1928 г. Сталин взял власть в свои руки, централизованное управление оттеснило на задний план инициативу на местах. В гражданской войне 1918–1921 гг. большевики безжалостно расправлялись со своими врагами. Большевистская партия действовала как одна большая армия. К 1921 г. были запрещены все прочие политические партии, включая меньшевиков и социал–революционеров, а также фракции внутри самой коммунистической партии. Профсоюзы оказались под партийным контролем. По мере того как партия–государство забирала под свое управление все русское общество, власть местных Советов сходила на нет.

При сталинской элитистской мобилизационной системе централизующие, насильственные тенденции усилились. Он укрепил власть служб государственной безопасности, министерств (например, комиссариата тяжелой промышленности) и государственной бюрократии. Однако из–за того что государственных чиновников не хватало, местные лидеры — промышленное и сельскохозяйственное руководство, партийные начальники, военные — могли противостоять приказам из центра, особенно в отдаленных от Москвы районах. Оппозиция Сталину была парализована с помощью физического, экономического и идеологического насилия. Во времена «культурной революции» (1923–1931) молодые члены партии критиковали беспартийных интеллектуалов за «антисоветские» взгляды, «буржуазную» элитарность в поведении и предательство «пролетарской власти». Комсомольские активисты — члены Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи — «штурмовали» традиционные «крепости»: Большой театр и Академию наук. Метафорами классовой войны комсомольцы, пользовались и тогда, когда выступали в качестве «армии культуры», «ликвидирующей» неграмотность и очищающей университеты и средние школы от «классовых врагов». Во время коллективизации зажиточные крестьяне (кулаки) и городские частные предприниматели лишились средств производства, порой вместе с жизнью. Во время голода 1932—1933 гг. умерло около 3,5 млн. крестьян. В результате «великой чистки», достигшей пика в 1936—1938 гг., ряды коммунистической партии поредели. Жертвами «чистки» стало около миллиона партийных активистов. К 1938 г. государство уничтожило более 50% делегатов партийного съезда 1934 г., 70% членов ЦК партии. Хотя «революция сверху» действительно способствовала росту тяжелой промышленности, она уничтожила партийную элиту; особенно пострадали большевики — соратники Ленина в Октябрьской революции 1917 г.

Сталинизм означал культ личности и контролируемое участие масс в политической жизни. Хотя Ленин и играл в советском правительстве роль лидера, он допускал внутрипартийные дискуссии в высших эшелонах партии. При его жизни не было массовых чисток среди партийных деятелей. Сталин не терпел оппозиции ни внутри коммунистической партии, ни вне ее. При нем принципам коллективного руководства был положен конец. Почувствовав себя Великим вождем, индустриализирующим отсталую Россию, он установил культ личности, подобного которому не знала Россия эпохи революции 1917 г. «Сталин» означает «человек из стали». Не довольствуясь своей доминирующей ролью в проведении политического курса, он присваивает себе титулы: «Водитель локомотива истории», «Отец народов», «Гений человечества» и «Ленин сегодня». В целях промышленного развития Советского Союза и обеспечения поддержки масс, Сталин стремился расширить ряды коммунистической партии. После смерти Ленина, с 1924 по 1933 г. количество членов партии возросло с 500 тыс. до 3 500 тыс. человек. Эти партийные деятели мобилизовывали крестьян и рабочих на коллективизацию сельского хозяйства и развитие тяжелой промышленности. Был отмечен высокий уровень общественно–политической активности. Крестьяне шли на фабрики и заводы, эта работа давала им более высокую заработную плату, доступ к социальному обеспечению повышала их социальный статус. Индустриализация, кампании по вовлечению в партию и всеобщее образование предоставили возможность детям из рабоче–крестьянских семей (выдвиженцам) стать партийными функционерами, инженерами, техниками, руководителями государственных предприятий, людьми свободных профессий. Однако расцвет общественно–политической активности масс находился под контролем ставленников Сталина в партийной иерархии, государственной бюрократии и службах государственной безопасности.

Если в 1917 г. радикально настроенные русские популисты считали эгалитарные воззрения Маркса руководством к действиям, то в правление Сталина марксистско–ленинская идеология превратилась в доктрину, служащую оправданию принимаемых решений. Политический элитизм победил политическое равенство. Некоторые из популистских убеждений Маркса были перетолкованы Сталиным таким образом, чтобы стимулировать в гражданах критику местных партийных бюрократов, не справляющихся с политическими задачами, поставленными перед ними центральной властью. Хотя и радикальные популисты считали, что индивид лишь в коллективе промышленных рабочих или крестьянской бедноты сможет реализовать свои личные цели, Сталин придал еще большее значение ценностям коллективизма, олицетворением которых были государство, партия и Родина–мать. На протяжении длительного правления Сталина организация масс происходила под лозунгом трех идеологических задач: индустриализация 30–х годов, Великая Отечественная война против фашистских захватчиков и послевоенное восстановление разрушенного хозяйства с 1945 по 1953 г. — год смерти Сталина.

В общем, хотя Сталин и являлся организатором серьезных общественно–политических преобразований, способы его политического контроля в основном были такими же как и при царском режиме. В 30–е годы произошли значительные изменения в обществе: индустриализация, урбанизация, введение всеобщего образования, совершенствование системы здравоохранения, появление новых возможностей для обеспечения общественной активности. Участие масс в политике активизировалось по сравнению с царской Россией. Вместе с тем централизованная государственная бюрократия принимала решения посредством иерархических, элитарных, репрессивных структур, являющихся в определенном смысл продолжением старого режима. Правительственная промышленная революция продолжала экономическую политику, проводившуюся царем и имевшую целью — расширение промышленной базы России в 90–е годы прошлого века. Повсюду господствовала жесткая авторитарность. К середине 30–х годов традиционные институты — государство, профессиональные вооруженные силы, служба безопасности, семья, престижные школы и даже русская православная церковь — восстановили часть былого влияния. Во время второй мировой войны и после нее эти традиционные институты, — связанные с идеей Родины–матери, упрочили свою значение[91].

После второй мировой войны бюрократические авторитарные черты, присущие советской элитистской мобилизационной системе, усилились. Ведущая роль в политическом процессе закрепилась за руководителями, инженерами, техниками, экономистами, агрономами, министрами, службой безопасности и профессиональной военной администрацией. Бюрократическая элита нуждалась в централизации, иерархичности, профессионализации, специализации, поддержании трудовой дисциплины и существующего политического порядка. После смерти Сталина Советский Союз продолжал функционировать как индустриальная бюрократическая авторитарная система, хотя утратил присущие мобилизационным системам нравственные устои, единство цели и организационную гармонию.

Элитистская мобилизационная система в Северной Корее

С 1948 по 1992 г. руководимая президентом Ким Ир Сеном Корейская Народно–Демократическая Республика (КНДР) являлась воплощением сталинистской модели элитистской мобилизационной системы. Ее «Великий Вождь» утверждал идеологию, представляющую смесь корейского национализма с элементами марксизма–ленинизма, среди которых были, в частности, положения об авангардной роли партии, демократическом централизме и государственном социализме. В структурном плане режим Мобилизовывал массы на социалистическое строительство. Общество было милитаризовано. Сильное государство ввело тотальную регламентацию жизни населения. Центральная власть широко пользовалась насилием (физическим, экономическим, идеологическим), поддерживала строгую координацию, существовала обособленно от общественных объединений и активно действовала. Публичная политика была сфокусирована на скорейшей индустриализации. В поведенческом плане правление президента Ким Ир Сена представляло собой культ личности. Участие масс в политике не было ни добровольным, ни стихийным и носило организованный характер. В этом отношении северокорейская политическая система, пожалуй, являет собой лучший из существующих примеров тоталитарной модели.

Вместе с тем у Северной Кореи было много сходства с бюрократическим авторитарным режимом Южной Кореи при Пак Чжон Хи. В обеих Кореях у власти находились мощные бюрократические авторитарные элиты, утверждавшие необходимость жесткого единоличного правления. В принятии правительственных решений участвовали военные. Экономическое развитие возглавляли технократы. Интеллектуалы, журналисты и профсоюзные активисты не могли влиять на процесс проведения политики. Сложившиеся группировки среди правительственных деятелей выступали за проведение своего варианта политического курса; технократы–прагматики боролись с чиновниками–идеологами. Северо–и южнокорейская высшие эшелоны власти занимались выработкой национальных ценностей, способствующих ускорению экономического развития: трудовая дисциплина, трудолюбие, самоограничение и стремление к достижению общей цели. Элитистские мобилизационные системы, действующие в рамках северо–и южнокорейских бюрократических авторитарных режимов, принесли определенные политические дивиденды. С 1960 по 1980 г. обе лации добились впечатляющих темпов роста, осуществили быструю индустриализацию и достигли высокой степени равенства в доходах. Придавая особую роль «человеческому капиталу» (высокой образованности рабочих) и физическому капиталу (развитию технологий), политики обеспечили высокие темпы роста промышленности как в условиях госсоциализма, так и в условиях госкапитализма. Правительства Северной и Южной Кореи стремились расширить торговлю с другими странами и увеличить поток капиталовложений извне, особенно в форме совместных предприятий. Ситуация в системах образования и здравоохранения в этих странах выгодно отличалась от большинства развивающихся стран. В конце 80–х годов уровень грамотности среди взрослого населения превысил в них 90%. Младенческая смертность в возрасте до 1 года составила около 25 детей на тысячу. Средняя продолжительность жизни достигла 70 лет[92].

Конечно, между этими системами имелись и существенные различия. Северокорейские политические правители, возглавлявшие элитистскую мобилизационную систему, осуществляли более глубокий контроль за населением. Для КНДР характерны четко выраженный культ личности, сильная политическая партия, меньшая степень социального плюрализма и большая идеологическая приверженность делу реконструкции общества в рамках государственного контроля. Госкапитализм на Юге разрешал частное предпринимательство и частные иностранные капиталовложения, в большей степени, чем социалистическая КНДР. Кампании по мобилизации масс в условиях северного режима привели к установлению более регламентированного общества.

Посредством многочисленных организационных мероприятий партийно–государственная элита организовывала народ на борьбу за развитие производства, получение образования и доступное здравоохранение. Повышение объемов производства достигалось с помощью «молниеносных войн», «200–дневных боев» и ударных бригад. Так «кампания ускорения 90–х годов» нацеливала массы на упорный труд, экономию материалов, повышение производительности труда и тем самым на достижение решения задач национального экономического плана. С помощью кампании «Летящего Коня» (Чанлия) и затем кампании «Команды Летящего Коня» предполагалось стимулировать развитие экономики и построение социализма в КНДР. «Три Революционных движения» боролись за идеологическое обновление, развитие культуры и ускорение научно–технического развития. Члены «Трех Революционных бригад» следовали примеру партизан, воевавших с японцами в 30–х и в 40–х годах. Таким образом, стратегия, направленная на реализацию государственной политики, опиралась на метод военной мобилизации. В конце 80–х годов в Корейскую народную армию призывали не менее 40—50% юношей в возрасте от 16 до 28 лет это, по–видимому, самый высокий процент в мире. Около 10% населения состоит в Трудовой партии Кореи (ТПК), в других азиатских коммунистических режимах к правящей партии принадлежит не более 5% населения. Но и не будучи формально членом партии, каждый северокореец в возрасте старше восьми лет принимал Участие в какой–нибудь организации. Участию женщин в экономической и политической жизни помогал Корейский демократический женский союз. Лица, желавшие открыто выражать собственные религиозные убеждения, должны были вступить в такие организации, как Корейская буддистская федерация, Корейская конфуцианская ассоциация или Корейская христианская федерация. Партийные кадры направляли деятельность различных объединений через вовлечение их в Объединенные профсоюзы Кореи, Союз сельскохозяйственных рабочих Кореи и Союз работников литературы и искусства Кореи. Спортсмены состояли в Корейском спортивном комитете. Трудовая партия Кореи взяла под свой патронаж молодежь, организовав Юношеский корпус, бойскаутов, Союз социалистической трудовой молодежи Кореи, Красную молодую гвардию и Детскую гвардию, в которых молодежь изучала идеологию и жизнедеятельность президента Ким Ир Сена. С помощью этих организаций партия стремилась добиться от масс принятия и нужных элите политических норм типов ролевого поведения[93].

Идеологический монизм наложил свой отпечаток на процесс принятия политических решений северокорейской элитистской мобилизационной системы. Взгляды президента Ким Ир Сена представляли собой сплав элементов конфуцианства, марксизма–ленинизма и корейского национализма. Из конфуцианских концепций, вдохновлявших династию Ли, ему были близки такие идеи, как потребность в патриархальной опеке, политическом порядке, социальной гармонии, личной преданности, а также в наличии добродетельных правителей. Примеривая некоторые конфуцианские ценности к современной Корее, Ким Ир Сен рассматривал государство как своего рода большую патриархальную семью. Как дети должны слушаться отца, так и корейский народ должен с сыновней преданностью относиться к Великому Вождю, — главному патриарху корейской нации, и своей матери — партии. Подчеркивание семейного послушания в отношении политической элиты отражало особое внимание, уделяемое социальной гармонии внутри иерархии. Как и мандарины–конфуцианцы, президент Ким считал, что политическая жизнь напоминает школу. Учитель — пример для своих учеников, а Великий Вождь со своими соратниками — политические просветители, обучающие своих граждан нравственному поведению, «правильным» воззрениям (послушанию, любви к социалистическому отечеству). Конфуцианские принципы ставят духовно–нравственные ценности выше материального благополучия. Аналогичным образом, президент Ким отверг исторический материализм и выдвинул волюнтаристскую идею о том, что мышление создает материальную действительность.

В частности, между 1948 и 1960 гг., когда влияние Советского Союза было наибольшим, Ким Ир Сен задался целью адаптировать марксизм–ленинизм к корейской действительности. Его идеологические положения делали главный упор на диктатуру пролетариата, авангардную роль Трудовой партии Кореи, демократический централизм, строительство социализма и сплочение перед лицом классового врага. Не приемля в массах стихийности, Ким считал, что им необходимо сплотиться вокруг партии — «генерального штаба революции». (Ленин, а затем Сталин сравнивали коммунистическую партию с армией, которая, сохраняя железную дисциплину, готова к беспощадной борьбе с контрреволюционерами.)

К концу 60–х годов марксистско–ленинские мотивы ослабли и на первый план вышла националистическая идея, связанная с термином «Чучхе». Возникший в 20–х годах, он первоначально означал восстановление независимости Кореи от иностранных держав, включая и японских колонизаторов, китайских захватчиков и советский Коминтерн. Для интеллектуала–анархиста Син Чечхо (1880—1936) «Чучхе» — это национальное возрождение, восстановление единого, независимого корейского государства, а также участие народа в массовых действиях, направленных на возвращение политической независимости. Эту немарксистскую концепцию Ким Ир Сен применил к условиям послевоенной Кореи. Как и Син, президент Ким соединил культ национального героя с культом корейского народа. Для Кима «Чучхе» означало национальную самостоятельность: политическую независимость, экономическую самодостаточность, национальную военную безопасность и чистоту языка. Изгнав из корейского языка японские, китайские, английские и «буржуазные» термины и модернизировав язык так, чтобы он стал понятным для всех людей, президент Ким использовал языковую реформу для укрепления корейского национализма. Вместо того чтобы делать упор на «пролетарский интернационализм» в интерпретации советских лидеров, он придерживался более националистической концепции «социалистического патриотизма». Короче говоря, «Чучхе» выражало волю к обретению независимости от всех государств: будь то Россия, Китай, Япония или Соединенные Штаты[94].

Коллективизм был для Ким Ир Сена важнее индивидуальных интересов. Типичный сторонник идеологического монизма, он воспринимал политическую систему как единую органичную общность, в которой коллективные сущности — нация, партия, государство, народ — доминируют над отдельными элементами. Как человеческим организмом управляет мозг, так и в обществе политическая элита — голова — должна руководить всем остальным. Северокорейские идеологи считали Ким Ир Сена «высочайшим умом нации», «нервным центром общественно–политического организма». В здоровом организме отдельные части пребывают в гармонии между собой. Так и в обществе — следование индивидуальным интересам должно занимать подчиненное положение по отношению к гармонизации сообщества. Индивидуализм объявлялся Ким Ир Сеном эгоистическим себялюбием. Он утверждал, что у индивидов не должно быть никаких разделяющих разнонаправленных или антагонистических интересов. Рабочий класс, крестьяне и трудовая интеллигенция должны действовать гармонично — функционировать как один человек, — сплоченные общей задачей осуществления революционных предначертаний партии.

Основой политической легитимности являлось слияние духовно–нравственных ценностей с материальными интересами. Социалистическое строительство считалось «священнодействием». Политические деятели прославляли Ким Ир Сена как «Избавителя нации» от японского и американского империализма. Послушанием Великому Вождю люди «зарабатывали» себе вечную жизнь. В «Песне о рае» социалистическая Корея именовалась величайшей нацией в мире, созданным Великим Вождем «раем на земле». Признания масс правительственные лидеры добивались, раздавая моральные и материальные поощрения. Те из граждан, кто проявлял преданность официальному режиму и обладал моральными качествами «новой социалистической личности» — трудолюбием, простотой, самоограничением, дисциплинированностью, — удостоивались почестей, таких, как знак Героя Труда КНДР и звание члена рабочей бригады «Летящего Коня». Способствующие повышению производительности труда и процветанию нации получали денежные премии, повышения по службе и бесплатные путевки в дома отдыха. Как моральные, так и материальные поощрения выдавались за служение коллективным интересам народа, революции и партии.

Официальная идеология утверждала политический элитизм и в то же время отрицала индивидуальную политическую свободу. Патерналистское государство отвечало за обеспечение людей, которых чиновники считали детьми, работой, пищей, кровом, одеждой, а также за доступность образования, здравоохранения. Авангардная Трудовая партия Кореи функционировала как политический просветитель, организатор и мобилизатор. Выражая монистическую ориентацию, Центральная станция радиовещания КНДР в 1982 г. провозгласила: «Гигантская задача социалистического строительства может быть выполнена, только когда вся партия и весь народ будут думать и действовать сообща, согласно замыслу и воле партии»[95]. Великий Вождь Ким Ир Сен был олицетворением личного элитизма. Корейские идеологи называли его творцом национального единства, лидером социалистической революции, освободителем отчизны и образцом добродетели и человеческой воли. Как главный выразитель единой идеологии «Чучхе», Ким утверждал необходимость действий вождя, партии и масс как единого целого. Хотя на лозунгах было написано «служи народным массам», ТПК ожидала от людей послушания президенту Киму, а не вызовов социалистической системе, партии, Великому Вождю или его политике[96].

С поведенческой, а также с идеологической точки зрения президент Ким Ир Сен взял на себя роли главного выразителя идей и их исполнителя. Как харизматический лидер, он был национальным пророком («Избавитель нации»), идеологом, партийным вождем и военачальником. Вслед за Сталиным и Мао он насаждал культ личности. Портреты и статуи Кима, воздвигнутые в его честь монументы были везде. Почти каждый гражданин носил красный значок с его изображением. Разносящиеся из громкоговорителей песни воодушевляли массы на усердный труд, строительство социализма и служение президенту. Идеологическая пропаганда превозносила его, называя «Несравненным патриотом», «Гением мировой революции» и «Солнцем корейского народа». По–корейски Ир Сен означает «подобный солнцу». Кроме того, он возглавлял политический процесс в качестве непререкаемого главы правительства. В 90–е годы он занимал посты Генерального секретаря ЦК ТПК, председателя партийного Комитета по военным делам, председателя Национальной комиссии по обороне, председателя Центрального народного комитета, соединявшего в себе законодательные, исполнительные и судебные функции. Руководя Государственным политическим бюро безопасности, он выявил в составе партии оппозиционные группировки. Партийный контроль над вооруженными силами предотвращал военные перевороты и поддерживал координационное единство в принятии правительственных решений[97].

Монистическая структура власти усиливала «монолитную» идеологию и единое руководство. В качестве авангардной партии ТПК господствовала как над социальными группами, так и над правительственными учреждениями. Она формулировала политические приоритеты, координировала деятельность правительства, следила за реализацией политики, контролировала социальные группы и мобилизовывала массы на социалистическое строительство и воссоединение корейской нации.

Традиционные, религиозные и экономические объединения практически зависели от партии–государства. Пример традиционной организации — семья президента Кима; она и возглавляла социалистическую династию. Он готовил своего сына Ким Чен Ира на роль своего преемника в должности президента и генерального секретаря. Его родственники занимали высшие государственные, партийные и военные посты. Традиционные группы, не принадлежавшие к семье Кима, едва ли обладали какой–то самостоятельностью. На руководящих постах было мало женщин. Молодежь играла второстепенную роль. Религиозная свобода была ограничена. Экономические организации не могли вырабатывать собственную, независимую от партийно–государственного руководства политику. Официальная идеология признавала три класса: рабочих, крестьян и трудовую интеллигенцию; к последней относились партийные кадры, правительственные чиновники, специалисты, люди свободных профессий, технократы. Несмотря на заявление о социалистическом равенстве, эта «трудовая интеллигенция» доминировала как в партии, так и в государственных институтах.

Трудовая партия Кореи руководила сильным государством, о чем свидетельствует низкий уровень плюрализма, широкое применение мер принуждения, высокая степень централизации, жесткая координация и всесторонний характер осуществляемой им деятельности. Военно–полицейские органы — Государственное политическое бюро безопасности, Министерство общественной безопасности, Корейская народная армия, Комитет партийного контроля и полувоенные образования вроде Рабоче–крестьянской Красной гвардии — пользовались несколькими способами принуждения. Физическое принуждение включало тюремное заключение, пытки и казни. Экономическое состояло в заключении в трудовой лагерь, увольнении с государственных предприятий и понижении в должности. Индивидов, не согласных с единой идеологией Ким Ир Сена, ждало принуждение в форме исключения из партии (чисток), общественного порицания со стороны членов партии и требования выступить с самокритикой. В этих условиях существовали и определенные согласительные процедуры как способ получения поддержки. Используя типичный для малых групп в азиатских обществах механизм внутригруппового влияния, правящие чиновники наделили производственные бригады, партийные ячейки и учебные классы правом раздачи материальных поощрений (денег) и морального стимулирования (присвоение почетных званий).

Власть ТПК и государства была централизованной. Над правительственными органами на местах, такими, как народные собрания, народные комитеты, исполнительные комитеты провинций, городов, городских районов, сельских округов и деревень, стояли общегражданские организации типа государственного Центрального народного комитета, Политбюро и Секретариата партии. Под надзором партии местные учреждения проводили разработанную центром политику.

Президент Ким Ир Сен и его соратники по партии осуществляли жесткую координацию деятельности правительственных институтов. ТПК и Корейская народная армия объединяли государственные учреждения. Военные вместе с ТПК разрабатывали и воплощали в жизнь государственную политику. Социалистической экономикой управляла центральная технократия. Политические решения принимали Политбюро, Административный совет (кабинет) и Государственная плановая комиссия. На уровне отдельных фабрик все решали директора и главные инженеры, являющиеся членами местного партийного комитета.

Власть государства распространялась на самые разные сферы деятельности. В Корее практически не существовало частного сектора в экономике, как и частного образования или здравоохранения. В период с 1958 по 1990 г. в сельской местности функционировали государственные и кооперативные хозяйства. Первые были крупнее и лучше механизированы, чем вторые. На государственных фермах выдавали зарплату, а не часть произведенной продукции, как получали члены кооперативных хозяйств. Отдельные лица не могли владеть землей — единственное исключение составляли небольшие участки, выделяемые кооперативом своим членам. На государственых крестьянских рынках кооператоры продавали выращенные на своих участках фрукты и овощи. В промышленности и торговле контроль принадлежал не частному бизнесу, а государственным предприятиям и промышленным кооперативам. Если небольшие производства могли объединяться в кооперативы, то крупные — шахты, предприятия транспорта и связи, торговли, финансов являлись государственными. Министерству финансов, как органу центрального правительства, были подведомственны Центральный банк, Промышленный банк и Банк внешней торговли. Это министерство, совместно с Государственным комитетом по планированию, руководило разработкой экономической политики[98].

Государственная экономическая политика определяла направления промышленного развития. Президент Ким Ир Сен противопоставлял социализм капитализму. По его мнению, социализм означал экономическую независимость, государственное планирование, централизованное руководство и общественную собственность. Для капитализма характерна экономическая зависимость от крупного капитала, рыночные механизмы, децентрализация и частная собственность. Социализм предполагал трансформацию под влиянием партии–государства человеческого сознания, а не изменение производственных отношений вроде рабочего контроля над экономической деятельностью или уничтожения разницы между умственным и физическим трудом. Кроме того, он отвергал общество всеобщего благосостояния, приравнивая его к «буржуазной демократии» и «буржуазному либерализму»[99].

Соединив идеологию и организацию, партийно–государственная власть осуществила всесторонние экономические преобразования. Политические организации обеспечили высокие темпы роста в промышленности и равенство в доходах. В частности, с 1961 по 1965 и с 1971 по 1975 гг. рост ВНП составлял 9—10% в год. Механизация сельского хозяйства позволила увеличить производство риса. Эти высокие темпы роста элита КНДР обеспечила благодаря заботе о создании физического и человеческого капитала. Импорт машин, оборудования и технологий из Советского Союза, а также Японии, Франции, Западной Германии и Швейцарии позволил Северной Корее создать базовые отрасли тяжелой промышленности: черную металлургию, угледобычу, химическую, станкостроительную и оборонную. После 1980 г. стал возможен экспорт цемента, угля, стали, станков и вооружений. Особое внимание к техническому образованию объяснялось тем, что технократам принадлежала ведущая роль в обеспечении экономического развития. Благодаря быстрым темпам промышленного развития, а также правительственным программам, регулирующим трудовые ресурсы, безработица держалась на довольно низком уровне. Контроль над ценами на потребительские товары, над стоимостью жилья и коммунальных услуг сдерживал рост инфляции. Осуществляя программы распределения земли, субсидируя выращивание риса и арендную плату и обеспечивая полную занятость всеобщее образование и здравоохранение, политики добились относительно эгалитарного распределения доходов.

Несмотря на успехи этой политики, после 1980 г. экономическая ситуация стала ухудшаться. Темпы роста ежегодно падали на 2%. Не хватало продуктов питания, сырья, нефти, угля, электроэнергии и товаров народного потребления. Большой торговый дефицит усилил экономическую стагнацию. Правительство нуждалось в твердой валюте для импорта передового в технологическом отношении оборудования из развитых капиталистических стран. После 1990 г. СССР уже не предоставлял дешевые кредиты и недорогую нефть. Экономическому росту также препятствовали чрезмерные государственные расходы на армию, производство вооружений и строительство монументов и статуй, прославляющих Ким Ир Сена. Крестьянам не хватало удобрений, инсектицидов, горючесмазочных материалов и складских помещений для хранения сельскохозяйственной продукции; поэтому снизилось производство зерна и риса. В некоторых районах сельские жители голодали. Негибкие механизмы государственного планирования не могли легко приспособиться к изменению мировой экономики. Моральное старение оборудования, отсутствие инноваций, проблемы с транспортом на фоне экономического упадка в Советском Союзе привели корейских политиков к созданию зон свободной торговли и совместных предприятий с иностранными частными инвесторами.

Все усложнявшаяся система стратификации нуждалась в гибкой общественной политике. По мере падения темпов развития росло недовольство партийно–государственной элитой, пользовавшейся значительными привилегиями. Партийным чиновникам, государственным служащим верхнего эшелона, старшим армейским офицерам, деятелям искусства и известным спортсменам предоставлялись особые возможности для отдыха, новые квартиры, роскошные машины («мерседес–бенц», «вольво»), бесплатные путевки, продукты питания, импортные товары (часы «Ролекс», одежда); возможность получить высшее образование и лучшее медицинское обслуживание. Среди рядового населения квалифицированные рабочие в тяжелой промышленности получали более высокую зарплату, чем менее квалифицированные работники легкой промышленности и сельского хозяйства. Такая элитарная стратификация явно противоречила идеологическим заповедям эгалитарной системы, «служащей интересам народных масс»[100]. Для борьбы с возникающим недовольством правительство активизировало программы политического просвещения и идеологического принуждения.

В заключение можно сказать, что в КНДР процесс проведения политики сочетал нововведения с преемственностью. Высокие темпы развития и большее равенство в доходах, чем при колониальном правлении Японии, привели в КНДР к коренным преобразованиям. Социально–экономическая трансформация происходила на фоне политической преемственности. Как бы ни велика была роль авангардной ТПК и активистского государства, большое значение имело и то, что данная мобилизационная система сохраняла преемственность династии Ли. Патриархальность, покорность политической элите, политическая замкнутость, идеологическое принуждение, управление посредством убеждений — все это перекликалось с династическими традициями прошлых веков. Ким Ир Сен, президент–монарх, держался как отец своего народа, предоставляя заботы по воспитанию «матери–партии». Начав свой путь как обычный последователь марксизма–ленинизма, он попытался затем передать свою харизматическую легитимность сыну — Ким Чен Иру. При этой династической последовательности революционно–социалистическая семья президента Ким Ир Сена функционировала в качестве господствующей политической элиты, возглавляющей мобилизационную систему[101].

Заключение

Как показывает анализ примеров России и Северной Кореи, мобилизационная система функционирует в соответствии с особыми отличающими ее фундаментальными принципами, политическими стилями и методами осуществления социальных преобразований. Движущей силой является участие масс, стихийное или контролируемое. Популистский тип характеризуется широким добровольным участием масс и коллективным руководством при относительно слабом государстве. В отличие от лидеров согласительных систем, популисты–мобилизаторы соединяют материальные интересы и приверженность радикальным идеологическим преобразованиям. Активистами движут моральные устремления, а не желание заключить политические сделки.

В элитистской мобилизационной системе социальные группы и участие масс в политике контролируется мощным государством и авангардной политической партией. Харизматический лидер предлагает идеологическое видение, озаряющее радикальную реконструкцию общества светом духовно–нравственных ценностей. Технократы и бюрократы, осуществляющие политику с помощью управленческой иерархии, отличаются более прагматической ориентацией. На их подход к проведению социальных преобразований влияет не идеологическая чистота, а политическая целесообразность. Мобилизационные системы пытаются добиться общественных преобразований с помощью институциональных потрясений. Революционные движения разрушают институты старого режима и создают новые: политические партии, общественные организации, органы пропаганды и общеобразовательные школы. При разработке коренных социальных преобразований, таких, как быстрая индустриализация и ликвидация неграмотности, расширение возможностей вертикальной мобильности, элитарные мобилизаторы полагаются на идеологическое убеждение и организационный контроль[102]. Однако, изменения политической системы отстают от социальных. Поэтому элитистские мобилизационные системы как правило недолговечны. После смерти харизматического лидера они трансформируются в другой системный тип — обычно в бюрократический авторитарный режим.

Как и изучающие тоталитаризм философы, исследователь элитистских мобилизационных систем часто преувеличивает значение идеологии харизматического лидера и преуменьшает различие между радикальной риторикой и фактической реализацией политики. Например, в работе «Происхождение тоталитаризма» Ханна Арендт полагает, что тоталитарные элиты обладают достаточной волей и властью для трансформации существующих социально–политических структур: «Где бы и когда бы он [тоталитаризм] ни приходил к власти, всюду он создавал совершенно новые политические институты и разрушал все социальные, правовые и политические традиции страны»[103]. Однако эмпирические исследования нацистской Германии, сталинистского Советского Союза и маоистского Китая показывают ограниченность устремлений партийно–государственных элит к тотальным изменениям. Подобно КНДР, эти национальные государства функционировали как закрытые политические системы, враждебные гражданским свободам и интеллектуальному поиску. Ни отечественные, ни иностранные наблюдатели не могли найти факты, подтверждающие соперничество фракций внутри правящей элиты или массовое сопротивлене со стороны населения. Чтение идеологических трактатов или прослушивание по радио политических программ оказалось более легким делом, чем наблюдение за функционированием высших политических структур. Отсюда преувеличение наблюдателями степени происходящих структурных, поведенческих и мировоззренческих трансформаций. Реальные изменения стали видны лишь после распада элитистской мобилизационной системы. Названные режимы сумели задумать и осуществить быстрое развитие промышленности, послевоенную реконструкцию, коллективизацию сельского хозяйства и создание военно–промышленного комплекса. Однако социально–экономическое неравенство сохранилось. Существующая политическая практика продолжала соответствовать традиционному элитарному стилю правления. Мало кто из альтруистов или идеологических «пуристов» обладал достаточной властью для преобразования общества в соответствии с официальными революционными учениями[104].