Глава десятая Театр Комиссаржевской

Театр, это нежное чудовище, берет всего человека, если он призван, грубо выкидывает его, если он не призван. Оно в своих нежных лапах и баюкает и треплет человека, и надо иметь воистину призвание, воистину любовь к театру, чтобы не устать от его нежной грубости.

Письмо к Монахову[54]

В конце 1905 года я предложил Александру Александровичу разработать в драматическую сцену тему его стихотворения «Балаганчик» («Вот открыт балаганчик»). Я просил у него эту вещь для альманаха «Факелы», который я в то время подготовлял к печати.

Г. Чулков

М. Добужинский. Шмуцтитул к лирической драме «Балаганчик».

1906 г.

Включаю после «Балаганчика» Блока в священное число семи современных поэтов: Сологуб, 3. Гиппиус, Бальмонт, я, Вяч. Иванов, Белый, Блок – вот эти семь (в политике это называется гептархией).

Письмо Брюсова к Перцову от 5/IV 1906 г.

Более чем какой бы то ни было род искусства театр изобличает кощунственную бесплотность формулы «искусство для искусства». Ибо театр – это сама плоть искусства – та высокая область, в которой «слово становится плотью». Вот почему почти все, без различия направлений сходятся на том, что высшее проявление творчества есть творчество драматическое.

А. Блок. О театре

Мы – символисты – долгие годы жили, думали, мучились в тишине, совершенно одинокие, будто ждали. Да, конечно, ждали. И вот, предреволюционный год, открылись перед нами высокие двери, поднялись тяжелые бархатные занавесы – и в дверях – на фоне громадного белого театрального зала – появилась еще смутная, еще в сумраке, не отчетливо (так не отчетливо, как появляются именно живые) эта маленькая фигура со страстью ожидания и надежды в синих глазах, с весенней дрожью в голосе, вся изображающая один порыв, одно устремление куда-то, на какие-то синие, синие пределы человеческой здешней жизни. Мы и не знали тогда, кто перед нами, нас ослепили окружающие огни, задушили цветы, оглушала торжественная музыка этой большой и всегда певучей души. Конечно, все мы были влюблены в Веру Федоровну Комиссаржевскую, сами о том не ведая, и были влюблены не только в нее, но в то, что светилось за ее беспокойными плечами, в то, к чему звали ее бессонные глаза и всегда волнующий голос.

А. Блок. Вера Федоровна Комиссаржевская

В конце января 1906 года в периодической печати появились заметки, что дирекцией «Драматического театра В. Ф. Комиссаржевской» ведутся переговоры о снятии театра на Офицерской. Слухи стали действительностью. В начале февраля уже сообщается, что снятый В. Ф. Комиссаржевской театр будет перестроен, и дирекцией ассигнована сумма в несколько десятков тысяч рублей. О направлении, репертуаре сведений для большой публики не было, но перемены в администрации, приглашение режиссером, вместо Н. А. Попова, В. Э. Мейерхольда давало повод предполагать, что театр вступит на новый путь. Брожение политическое 1905–1906 года не могло не захватить и сценических деятелей. Дань увлечению протестами отдал и художественный мир. Вчерашние декаденты, кричавшие о «новой красоте», делаются ярыми социал-демократами; но увлечение политическими запросами продолжалось не долго. Подготовляемый журналами «Мир Искусства», «Весы», «Вопросы Жизни» перелом в художественной сфере, в искусстве уже совершился. Творения «модернистов», «декадентов» распространяются в массе экземпляров; к крику поэта: «для новой красоты нарушаем все законы, преступаем все черты» не только прислушались, взяли лозунгом, но началось уже практическое выполнение призывов мятущегося духа, в противовес «кухне реализма». Пронесшись ураганом, «переоценка ценностей» захватила в свою полосу и театр. Мечты о «классовом» театре были отброшены, художники вспоминали о святой обязанности завоевать свободу к проявлению своего «я», показать душу, красоту, грезу. В литературных кругах вопросы искусства, ближайшие задачи театра, его реформа, возбуждают горячие дебаты, в разборе направлений создаются и ярко определяются партии.

А. Зонов. Памяти В. Ф. Комиссаржевской

В Комиссаржевской было что-то над-бытовое, что-то отрицавшее быт, была какая-то своя личная песня, которую она постоянно пела и которая так увлекала публику, и не только потому, что песня эта была обворожительно-прекрасна для публики, но и потому, что в ней она чувствовала отголосок какого-то надвигающегося нового гимна.

Застой, в чем бы он ни выражался, был для нее пыткой. В ней свили себе гнездо дух непоседливости, жажда перемен, исканий, путешествий, открытий.

«Мейерхольдовский период» был естественным этапом ее жизненной сказки.

А. Кугель[55]. Театральные портреты

У Веры Федоровны Комиссаржевской были глаза и голос художницы. В. Ф. Комиссаржевская видела гораздо дальше, чем может видеть простой глаз; оттого эти большие синие глаза, глядящие на нас со сцены, так удивляли и восхищали нас; говорили о чем-то безмерно большем, чем она сама.

А. Блок

Несчастная душа современности – вот что больше всего привлекало в Комиссаржевской. Комиссаржевская и лицом, и талантом, и душой была асимметрична именно потому, что была слишком современна, как боль сегодняшнего дня.

А. Кугель

«Драматический театр В. Ф. Комиссаржевской» был основан артисткой в 1904 году; первые сезоны, не порывая решительно с театром старым, ограничивались полумерами, как в смысле репертуара, так и режиссуры; только спустя две зимы Вера Федоровна поняла, что «ее театр не тот», о котором она «грезила на казенной сцене» и для которого «собирала деньги в провинции».

Весной 1906 года Комиссаржевская приступила к реформе своего театра, дабы сделать его «театром свободного актера, театром духа, в котором все внешнее зависит от внутреннего». Приглашение на пост главного режиссера В. Э. Мейерхольда, уже успевшего к этому времени приобрести репутацию смелого новатора, закрепляло такую перемену художественного вкуса.

В Петербурге было много разговоров о театре, говорили тоже о театре Комиссаржевской: новый режиссер этого театра В. Э. Мейерхольд получил известность как человек, мечтающий о «новом» театре. Впрочем, мечтания его были не очень ясны. Он из московского театра-студии, который не открыл своих дверей для публики. Однако после нескольких бесед на «средах» Вяч. Иванова и в некоторых других петербургских кружках удалось выяснить, что В. Э. Мейерхольд наметил некоторые определенные художественные методы, которые мечтает применить к своим постановкам; эти методы – стилизация обстановки и утверждение ритма в диалоге и действии.

Г. Чулков. «Балаганчик»

Вступив на новый путь исканий, Вера Федоровна отдала не только свою артистическую душу, не только смело бросилась сама, но и привлекла к себе все, рвущееся от рутины. При театре образовался кружок молодых, «субботы» в театре собирали художников и писателей нового направления, где делились впечатлениями, планами; верилось, что театр должен создать что-то новое, небывалое, встряхнуть оковы традиций.

А. Бонов

Начались субботние сборища в клубе театра. Пригласили на них и Блока. В первый субботний вечер он прочитал там своего «Короля на площади». Бурный успех. На третьем сборище Брюсов читал свои стихи. «Король на площади» и ему понравился. Он просил его в «Весы». О том же просил «Гриф» и наконец «Золотое Руно», где и был напечатан впервые «Король на площади».

М. А. Бекетова

Актерская среда приняла Александра Александровича с распростертыми объятиями. Любили его как поэта и просто как обаятельного человека. Восхищало полное соответствие внешнего облика со стихами. Нравилась его милая, застенчивая и скромная манера, в которой было столько детского.

М. А. Бекетова

«Театр на Офицерской» включил среди прочего в свой репертуар и блоковский «Балаганчик», и 31 декабря, в последний день старого года, – состоялось первое представление первой лирической драмы Блока. «Балаганчик» шел в постановке В. Э. Мейерхольда, в декорациях ?. Н. Сапунова, в сопровождении музыки М. А. Кузьмина.

Н. Волков

Значение Сапунова в театральной живописи несомненно большое: он первый своими декорациями сказал публике громко и ясно: «смерть быту». То, что он предъявил публике в «Балаганчике» Блока, было лишь талантливым продолжением начатого вне всяких компромиссов и, между прочим, лишним доказательством того парадоксального для многих положения, что тонкая душа художника являет эстетизм и в сфере нарочитой грубости.

Н. Евреинова

В первой картине блоковского «Балаганчика» на сцене длинный стол, до пола покрытый черным сукном, поставлен параллельно рампе. За столом сидят «мистики» так, что публика видит лишь верхнюю часть их фигур. Испугавшись какой-то реплики, мистики так опускают головы, что вдруг за столом остаются бюсты без голов и без рук. Оказывается, что это из картона были выкроены контуры фигур и на них сажей и мелом намалеваны были сюртуки, манишки, воротнички и манжеты. Руки актеров просунуты были в круглые отверстия, вырезанные в картонных бюстах, а головы лишь прислонены к картонным воротничкам.

Вс. Мейерхольд. О театре

Как-то разговорились перед репетицией у Мейерхольда. Я его спрашиваю: доволен ли он своими пьесами у Комиссаржевской? Он молчит, а потом с твердостью отвечает: «Нет, меня оскорбляло». Кажется, и он не верит в театр.

3. Н. Гиппиус

Дорогой Всеволод Эмильевич!

Пишу Вам наскоро то, что заметил вчера. Общий тон, как я уже говорил Вам, настолько понравился мне, что для меня открылись новые перспективы на «Балаганчик»: мне кажется, что это не одна лирика, но есть уже и в нем остов пьесы; я сам стараюсь «спрятать в карман» те недовольства, которые возникают в моей лирической душе, настроенной на одну песню и потому ограниченной; я гоню это недовольство пинками во имя другой и более нужной во мне ноты – ноты этого балагана, который надувает и тем самым «выводит в люди» старую каргу, сплетенную из мертвых театральных полотнищ, веревок, плотничьей ругани и довольной сытости.

Это последнее и глубоко искреннее, что сейчас могу сказать Вам, может быть, потом скажу больше и точнее. Извините, что заболтался, все это захотелось сказать Вам вообще, потому что мне казалось, что Вы думаете, будто я только «мирюсь». Но поверьте, что мне нужно быть около Вашего театра, нужно, чтобы «Балаганчик» шел у Вас; для меня в этом очистительный момент, выход из лирической уединенности. Да и к тому же за основу своей лирической души я глубоко спокоен, потому что знаю и вижу, какую истинную меру соблюдает именно Ваш театр: того, чего нельзя продавать толпе, этому слепому и отдыхающему театральному залу, – он никогда не продаст – ни у Метерлинка, ни у Пшибышевского. И для меня в этом чувствуется факт очень значительный – присутствие истинной любви, которая одна спасает от предательства.

Письмо к В. Э. Мейерхольду 22/XII 1906 г.

Новая постановка театра на праздниках, 31-го декабря, «Чудо странника Антонио» Метерлинка и «Балаганчик» Блока снова лишила обычных критериев оценки. В смысле режиссерском, по своей художественной интуиции, спектакль этот может считаться самым знаменательным и ярким явлением в истории театра последних лет. Первая пьеса, поставленная в стиле театров марионеток, после применения новых приемов, приучивших уже публику к исканиям руководителей, кое-как принималась без особых протестов, но «Балаганчик» вызвал «какое-то столпотворение». Публика разделилась на два лагеря: одни, доходя до ярости, свистали и шикали, другие – не менее дружно аплодировали. Если после первых спектаклей театра присутствующие сравнительно мирно, чинно, разбирали и спорили, здесь прямо уже ругались. Страсти разгорались, и это продолжалось на каждом спектакле, когда «протестующие даже вооружились… ключами». Имя Мейерхольда было известно всему театральному Петербургу, было темой для шаржей и пародий. Вера Федоровна в этом спектакле не участвовала.

А. Зонов[56]

Постановка… «Балаганчика» Александра Блока представляет значительную ценность. Эта постановка, несмотря на ее несовершенство, несмотря на торопливость, которая чувствуется в руке режиссера, волнует меня и всех, кому внятны полуулыбки Блока. Конечно, «Балаганчик» не так поставлен, как его возможно будет поставить в ином театре, которому суждено родиться в иной, послезавтрашней культуре, но сегодня пусть играют «Балаганчик» с музыкой Кузьмина, пусть Пьеро-Мейерхольд нелепо болтает своими руками, пусть будет так сладостно и жутко предчувствовать Будущее, прозревать его сквозь смешные и трогательные двойные маски, что, неожиданно, пришли с чужого берега. Театр Александра Блока – это уже событие.

Г. Чулков

Театр Комиссаржевской поставил его «Балаганчик» под свист одних и аплодисменты других. За Блоком установились «эпитеты» – верный знак популярности. А. А. Измайлов назвал его стихи «цветами новой романтики», К. И. Чуковский определил его, как «поэта Невского проспекта», В. Я. Брюсов приветствовал в нем поэта «дня, красок и звуков». Вспоминается, как при первом представлении «Балаганчика» в театре Комиссаржевской среди зрителей шла успешная работа по пригонке символов пьесы к современным событиям.

С. Городецкий. Рец. на «Лирические драмы»

9 Ноября было назначено общее собрание труппы, где Вера Федоровна прочла написанное В. Э. Мейерхольду письмо следующего содержания: «За последние дни, Всеволод Эмильевич, я много думала и пришла к глубокому убеждению, что мы с Вами разно смотрим на театр, и того, чего ищете Вы, не ищу я. Путь, ведущий к театру кукол, – к которому Вы шли все время, не считая таких постановок, в которых Вы соединили принципы театра «старого» с принципами марионеток (например «Комедия любви» и «Победа смерти»), не мой. К моему глубокому сожалению, мне это открылось вполне только за последние дни, после долгих дум. Я смотрю будущему прямо в глаза и говорю, что по этому пути мы вместе идти не можем; путь это ваш, но не мой, и на вашу фразу, сказанную в последнем заседании нашего художественного совета: «Может быть, мне уйти из театра?» – я говорю теперь – да, уйти Вам необходимо. Поэтому я больше не могу считать Вас моим сотрудником, о чем просила К. В. Бравича сообщить труппе и выяснить ей все положение дела, потому что не хочу, чтобы люди, работающие со мной, работали с закрытыми глазами».

Решение порвать совместную работу явилось неожиданностью. В. Э. Мейерхольд вызвал Веру Федоровну на третейский суд, который, под председательством Пергамента, и вынес следующую резолюцию: «Признать обвинение в нарушении этики В. Комиссаржевской, возбужденное Мейерхольдом, неосновательным, потому что поведение В. Комиссаржевской основывалось на соображениях принципиального свойства в области искусства, и признать, что форма, в которую было облечено прекращение совместной работы, не является оскорбительной для Мейерхольда». Инцидент вызвал длинный ряд газетных статей и заметок. Разбирали поступок Веры Федоровны с точки зрения профессиональной этики, гадали о направлении театра, его будущем. Несочувствующие новым путям театра, его исканиям, рассчитывали, что Вера Федоровна вступила на старый путь. Радовались, что она избавилась от «кошмара стилизации», забывая, что такой яркой, вечно ищущей индивидуальности, с тонким художественным чутьем, как Вера Федоровна, нельзя вернуться назад.

А. Зонов

Постановка «Балаганчика» имела важные последствия. Близкое знакомство с актерской средой отмечено в автобиографии Ал. Ал. в числе важнейших моментов жизни. После первого представления на «бумажном балу» у Веры Ивановой началось увлечение Нат. Ник. Волоховой[57]. В эту снежную вьюжную зиму создалась «Снежная Маска». Как это произведение, так и все, что значится в цикле «Фаина», – составляет одну повесть. Стихи говорят за себя. Здесь отразился весь «безумный год», проведенный «у шлейфа черного».

М. А. Бекетова

Вот явилась. Заронила

Всех нарядных, всех подруг,

И душа моя вступила

В предназначенный ей круг.

И под знойным снежным стоном

Расцвели черты твои.

Только тройка мчит со звоном

В снежно-белом забытьи.

Ты взмахнула бубенцами,

Увлекла меня в поля…

Душишь черными шелками,

Распахнула соболя…

И о той ли вольной воле

Ветер плачет вдоль реки,

И звенят, и гаснут в поле

Бубенцы, да огоньки?

Золотой твой пояс стянут,

Нагло скромен дикий взор!

Пусть мгновенья все обманут,

Канут в пламенный костер!

Так пускай же ветер будет

Петь обманы, петь шелка!

Пусть навек не знают люди,

Как узка твоя рука!

Как за темною вуалью

Мне на миг открылась даль…

Как над белой снежной далью

Пала темная вуаль…

Декабрь 1906 г.

Скажу одно: поэт не прикрасил свою «снежную деву». Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот знает, какое это было дивное обаяние. Высокий тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы, и глаза, именно «крылатые», черные, широко открытые «маки злых очей». И еще поразительна была улыбка, сверкавшая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза и улыбка, вспыхнув, рассекают тьму. Другие говорили: «раскольничья богородица».

М. А. Бекетова

Жить становится все трудней – очень холодно. Бессмысленное прожигание больших денег и полная пустота кругом: точно все люди разлюбили и покинули, а впрочем, вероятно, и не любили никогда. Очутился на каком-то острове в пустом и холодном море (да и морозы теперь стоят по 20 градусов, почти без снега, с пронзительным ветром). На остров люди с душой никогда не приходят, а приходят все по делам – чужие и несносные. На всем острове – только мы втроем, как-то странно относящиеся друг к другу – все очень тесно. Я думаю, что, если бы ты была в этом городе, то присоединяла бы к этим трем тоскам свою четвертую тоску. Все мы тоскуем по-разному. Я знаю, что должен и имею возможность найти профессию и надежду в творчестве, и что надо взять в руки молот. Но не имею сил – так холодно. Тем двум – женщинам с ищущими душами, очень разным, но в чем-то неимоверно похожим – тоже страшно холодно.

Письмо к матери 9/XII 1907 г.

И я провел безумный год

У шлейфа чорного. За муки,

За дни терзаний и невзгод

Моих волос касались руки,

Смотрели темные глаза.

Дышала синяя гроза.

21 октября 1901

«Черный шлейф», у которого провел Блок целый год, не принес ему ни жизненного, ни творческого счастья.

Вл. Пяст

Летом 1906 года был написан «Король на площади».

М. А. Бекетова

Понемногу учась драматической форме и еще очень плохо научившись прозаическому языку, я стараюсь отдавать в стихи то, что им преимущественно свойственно – песню и лирику, и выражать в драме и в прозе то, что прежде поневоле выражалось только в стихах.

Письмо к В. Брюсову от 24/IV 1907 г.

Драмы я продал «Шиповнику». Буду получать 150 р. с тысячи (сразу напечатают только 1000, но сохранят т. наз. «матрицу», т. е. нечто вроде стереотипа), и немедленно приступят к изданию второй тысячи, как только на складе останется 200 экземпляров. 150 р. – это очень мало, но, по крайней мере, это будет книга, по которой я буду видеть наглядно, как относится ко мне публика (ведь если бы раскупили 10000 – я получил бы 1500 р.!) Так вот – это все для денежных расчетов, а внутри – тихо и грустно.

Письмо к матери 20/??-1907 г.

Настроение отвратительное, т. е. было бы совсем мерзкое, если бы я не был постоянно занят – это спасает. Кончаю мистерию[58]; кажется, удачно.

Письмо к матери 29/Х-1907 г.

Драма подвигается, теперь пишу четвертый акт. Это – целая область жизни, в которой я строю, ломаю и распоряжаюсь по-свойски. Встречаюсь с хорошо уже знакомыми лицами и ставлю их в разные положения по своей воле. У них – капризный нрав, и многое они открывают мне при встрече.

Письмо к матери 17/1-1908 г.

Я собираю и тщательно выслушиваю все мнения как писателей, так и неписателей, мне очень важно на этот раз, как относятся. Это – первая моя вещь, в которой я нащупываю не шаткую и не только лирическую почву, так я определяю для себя значение «Песни Судьбы», и потому люблю ее больше всего, что написал. Очень хочу прочесть ее тебе в новом, отделанном виде.

Письмо к матери 3/V-1908 г.

Читал «Песню Судьбы» Городецким и Мейерхольду. Мейерхольд сказал очень много ценного – сильно критиковал. Я опять усомнился в пьесе. Пусть пока лежит еще. Женя[59], по-прежнему, относится отрицательно.

Письмо к матери 18/VII-1908 г.

«Лирические драмы» Блока принадлежат к тому роду интимных произведений, которые появляются в эпохи переломов как в жизни народов, так и в жизни барометров их – поэтов. Критический возраст русской жизни в острейшем своем моменте совпал с кризисом в творчестве Блока, переходящего от декадентской лирики к общенародной драматургии, – и в результате мы имеем любопытнейшую книгу.

Нельзя не упомянуть о рисунке Сомова на обложке и музыке Кузьмина к «Балаганчику». В том, как совпали настроения художника-пессимиста, изобразившего трагическое и комическое под эгидой смерти, раздвигающей занавес, и композитора, сложившего безнадежную и пленительную музыку, с настроениями автора, нельзя не видеть большого и печального смысла, характерного для наших дней.

С. Городецкий