Глава 4. Национализм в условиях глобализации

Экономическая глобализация ведет к серьезным изменениям в политической и культурной сфере. Эти изменения непосредственно затрагивают, хотя и в разной степени, все национальные государства. Поскольку объем настоящей книги не позволяет остановиться на этом вопросе подробнее, охарактеризуем лишь основные тенденции происходящей сегодня эволюции.

Вовлечение национальных государств в глобальную экономику повсеместно порождает явление, которое эксперты описывают в терминах сужения, ослабления, девальвации суверенитета. Нации-государства не располагают ресурсами, достаточными для того, чтобы строить свою политику безотносительно к ситуации на мировом финансовом рынке. Стоимость сделок, совершаемых на этом рынке за один день, превышает, за редкими исключениями, годовой бюджет любого государства. Теоретически биржевые спекулянты могут обрушить курс той или иной национальной валюты за несколько часов.

В той мере, в какой государства заинтересованы в развитии своей экономики, они заинтересованы в иностранных капиталовложениях. Это значит, что государствам приходится брать курс на создание «благоприятного инвестиционного климата», что редко согласуется с курсом на повышение уровня жизни их собственных граждан.

С увеличением глобальной взаимозависимости претерпевает девальвацию как экономический, так и политический суверенитет, хотя разные субъекты затронуты этим процессом в разной мере. Не нужно долго думать над тем, у кого больше суверенитета в политической сфере — у Гватемалы или у Китая.

Размежевание между приверженцами национализма и их оппонентами начинается с интерпретации понятия «национальные интересы». Для либерально-консервативных политиков национальные интересы суть государственные интересы, а не интересы (этно)нации. Преследовать интересы государства они стремятся посредством встраивания последнего в международные экономические и политические структуры, тогда как для националистов национальные интересы a priori несовместимы с глобализацией. Преследовать национальные интересы в этом случае означает противостоять глобализации. В экономической сфере это значит — не допускать ущерба «экономической» (а также «продовольственной», «энергетической») безопасности, в политической сфере — максимально наращивать военную мощь. В рамках националистического дискурса родилось в последние годы такое понятие как «духовная безопасность», а также его корреляты: «конфессиональная» и «этнокультурная» безопасность. Несмотря на то что определить содержание этих понятий затруднительно, их общий вектор более или менее очевиден. Это установка на изоляционизм.

Однако было бы непростительной наивностью думать, будто включение в глобализационные процессы несет с собой прогресс и процветание, а цепляние за государственные перегородки в экономическом пространстве — националистический анахронизм. Существует объективное противоречие между интересами различных агентов социального действия. В частности, между интересами руководства транснациональных компаний и большой части населения той страны, где они работают, или между предпринимателями в определенной отрасли производства и рядовыми работниками. Иными словами, противоречие между трудом и капиталом никуда не исчезло. Оно лишь переместилось с национального на глобальный уровень. Государство же оказывается разорванным между полюсами этого противоречия.

Таким образом, глобализация ведет к тому, что соблюдение императива национализма — безусловного приоритета принципа нации во всех областях государственно-общественной жизни — становится роскошью, которую могут позволить себе лишь очень могущественные государства.

Изменения в этой сфере можно описать следующим образом: нация-государство перестает выступать преимущественным объектом лояльности как для индивидов, так и для групп. Однако в государствах различного типа этот процесс выглядит по-разному.

В искусственных политических образованиях, каковыми являются большинство постколониальных государств, усиливаются этнолингвистические и этноконфессиональные лояльности, разрывающие границы государств. Не случайно постколониальные политические единицы политологи именуют не «нациями-государствами», а «государствами-нациями». С ухудшением экономической ситуации в африканских странах все громче заявляет о себе «трайбализм», выстраивающий солидарность по этническому (и даже родоплеменному) принципу. Равным образом в странах Ближнего и Среднего Востока с ослаблением власти центрального правительства происходит перегруппировка сил, результатом которой оказывается внешнее вмешательство и реорганизация политического пространства извне. Так случилось, например, в Ливане в 1990 г.

Не ослабевают, а в ряде случаев и обостряются, сепаратистские настроения в индустриально развитых странах с полиэтническим населением. По-прежнему остро стоит вопрос о независимости Страны Басков; Фламандский союз (Vlaams Block), выступающий за выход Фландрии из состава Бельгии, увеличивает электорат. Далек от решения квебекский вопрос в Канаде. Глобализация не только не повлекла за собой уменьшения притязаний этнических меньшинств на суверенитет, но и вооружила их новыми возможностями.

Помимо этнической и языковой принадлежности вызов нации как объекту лояльности бросает региональная принадлежность: «Лига Норд», стремящаяся к отделению развитых северных районов Италии от аграрного юга страны, в этнолингвистическом отношении состоит из тех же итальянцев, что живут в южных областях Апеннинского полуострова.

Умножение сообществ идентичности

Глобализация ведет как к стиранию различий (культурной унификации), так и к появлению новых. Появление новых различий происходит в двух формах:

• форсирование субкультурных особенностей, подведение жизненно-стилевых характеристик групп под фундаментальные различия «культур». Об этом мы говорили выше;

• углубление уже существующих национальных различий, связанных с религиозной принадлежностью. Линии политического размежевания предстают в качестве линий «межцивилизационного» размежевания. Например, как размежевание «христианской» и «исламской» цивилизаций.

Государства, становясь вместилищами для более чем одной культуры, не в силах остановить процесс культурной диверсификации на собственной территории. Политика нациостроительства, нацеленная на формирование однородного культурного сообщества, оказывается слишком дорогостоящим и не приносящим желаемых результатов предприятием.

Национальное государство как институт утрачивает контроль над самоидентификацией индивидов. Нация постепенно перестает быть тем «воображаемым сообществом», членство в котором переживается как личностное средоточие, как нечто конститутивное для индивидуальной идентичности. Место национального сообщества могут занимать воображаемые сообщества, основанные на идеологии, религии или знании[361]. Для (пост)современных индивидов принадлежность к такому сообществу — субнациональному или наднациональному — может быть важнее их принадлежности нации-государству. Настолько важнее, что они более не считают своим долгом ни службу в армии, ни другие проявления традиционных патриотических добродетелей.

В конце 90-х гг. среди французов был проведен опрос, в котором предлагалось ответить, «что для вас важнее»:

• государственно-национальная принадлежность;

• социальная принадлежность;

• собственная идентичность.

В пользу первого ответа высказалось лишь 6 % тех, кто является практикующими католиками, 4 % тех, кто отнес себя к католикам, не исполняющим обряды, и 1 % тех, кто считает себя агностиками. Очень немного оказалось и тех, кто выбрал второй ответ — от 7 до 10 %. Подавляющее большинство — от 78 до 84 % выбрали третий ответ. Согласно другим опросам, на вопрос о готовности защищать государство с оружием в руках в случае угрозы национальной безопасности отрицательный ответ дали 41 % немцев, 46 % французов, 46% японцев, 49% бельгийцев и 54 % итальянцев[362].

Среди сообществ идентичности, основанных на религии, наиболее мощными на сегодняшний день являются группы исламистов. Не следует, впрочем, представлять себе исламизм в качестве однородного целого. Исламизм, или политический ислам, состоит из огромного количества различных группировок с различными политическими и религиозными взглядами[363]. Менее заметны на политическом поле, но не менее значимы для людей, в них входящих, организации религиозных фундаменталистов — мусульманских (не только шиитских), христианских (не только протестантских), а также группы приверженцев НРД (новых религиозных движений).

Из сообществ идентичности, основанных на идеологии, следует выделить экологизм и феминизм.

Наконец, на современную политическую и культурную ситуацию оказывают все большее влияние сообщества идентичности, основанные на знании. Это, прежде всего, международные экспертные объединения, а также международные ассоциации ученых.

Ведут ли информационные технологии к упадку национализма?

Как показал Б. Андерсон, прародитель национализма — печатный капитализм. Победное шествие националистических идей в XIX-XX вв. было обеспечено массовой печатью — многотиражными газетами и книгоизданием, создававшим и скреплявшим «воображаемые сообщества». Современный человек, однако, живет в эпоху электронных СМИ[364]. Какие изменения влечет за собой их появление?

Телевидение делает возможным одновременное распространение одних и тех же образов на огромных территориях поверх национально-государственных границ. Можно без преувеличения сказать, что телевидение произвело своего рода бескровную революцию, обеспечив трансляцию знаков и символов, поддающихся декодированию независимо от наличия лингвистических барьеров[365]. Кроме телевидения немалую роль в этой революции сыграло такое изобретение как видеокассеты, циркуляция которых в последние четверть века приобрела массовый характер.

За телевизионной революцией, начавшейся в 1960-е гг., в 1990-е гг. последовала еще более радикальная социокультурная трансформация: Интернет. Интернет сделал возможной одновременную личную коммуникацию миллионов людей.

Некоторые наблюдатели делают отсюда вывод, что дальнейшее распространение информационных технологий приведет к ослаблению уз национальной солидарности и тем самым, к ослаблению, а в перспективе и к исчезновению, национализмов[366].

Однако этот вывод слишком поспешен. Сеть, в самом деле, ведет к появлению новых воображаемых сообществ. Однако национальный (националистический) способ их воображенности обнаружил высокую конкурентоспособность. Этому способствуют, во-первых, мощные институциональные, финансовые и символические ресурсы, находящиеся в распоряжении наций-государств. Во-вторых, активисты националистических движений получают благодаря новейшим технологиям (от электронной почты до электронного банковского обслуживания) новые возможности. Украинские националисты могут жить в Торонто, алжирские — в Париже, а сикхские — в Лондоне, что не мешает им воздействовать на ситуацию на исторической родине. Поэтому хоронить национализм было бы не просто преждевременным, но и неверным шагом[367].

Доминирующей идеологией на глобальном уровне в наши дни является неолиберализм — специфическая комбинация идей индивидуализма и экономической свободы. В этой ситуации все идеологии, способные бросить вызов неолиберальной идеологической гегемонии, дискредитируются. Не исключение и национализм, который усилиями международных массмедиа и популярной публицистики превратился в жупел. В самом деле, кого сегодня называют националистами? Отнюдь не только политиков типа Йорга Хайдера и Владимира Жириновского. Ярлык национализм накладывается практически на всех политических акторов, которые отказываются следовать предписаниям Вашингтонского консенсуса[368]. «Националисты» в рамках неолиберальной картины мира — это все государственные деятели, которые не хотят:

• приватизировать предприятия, находящиеся в государственной или муниципальной собственности;

• снять или снизить до минимума пошлины на импорт;

• отказаться от мер по поощрению национального производителя;

• открыть свою финансовую систему ее величеству мировой бирже.

Благодаря неизменно пейоративным коннотациям слова «национализм», обладание этим словом становится мощным политическим и идеологическим орудием. С его помощью очень легко если не обезвредить противника, то ощутимо уменьшить его влияние. Коль скоро национализм ассоциируется с изоляционизмом, агрессивностью и тому подобными несимпатичными вещами, прослыть националистом не хочет никто. Быть помеченным этим ярлыком означает быть подвергнутым остракизму. Между тем в реальной большой политике поведение основных игроков определяется установками, имеющими прямое отношение к идеологии национализма. Достаточно вспомнить о параноидальном преследовании «национальных интересов», которые США имеют в любом уголке земного шара, или о культурной политике Франции, вкладывающей огромные деньги в развитие национального кинопроизводства. На международном уровне стратегия так называемого «экономического национализма» оказывается более эффективной, чем ориентация на неолиберальные идеалы «свободного рынка». Если бы правительства Японии и Южной Кореи в 1960—1970-е гг. руководствовались не «националистическими» представлениями, а рекомендациями МВФ, не случилось бы никакого «азиатского чуда». Скорее произошло бы то, что мы наблюдали в Мексике, которая в начале 1980-х гг. отказалась от национализма в пользу неолиберализма столь решительно, что через полтора десятилетия половина ее граждан либо остались без работы, либо влачили жалкое существование, перебиваясь случайными заработками.