Сила и слабость

Опасность является raison d’etre[57] войны, противостояние — ее необходимое условие. Напротив, беспрепятственное истребление людей считается не сражением, а предумышленным убийством или, в случае, когда оно происходит на законных основаниях, казнью. Отсутствие сопротивления делает невозможным существование военной стратегии, и для армии воевать в такой ситуации было бы ни к чему и попросту нелепо. Все это означает, что, называя неопределенность характерной чертой войны, Клаузевиц и его современные последователи переворачивают реальность с ног на голову. Неопределенность не просто среда, в которой протекает война и которая помогает влиять на действия противника; прежде всего это необходимое условие существования вооруженного конфликта.

Когда исход борьбы известен заранее, сражение обычно прекращается, так как одна сторона сдается, а другой становится неинтересно. На протяжении всей истории отдельные воины и целые армии, которые чувствовали, что находятся в безвыходном положении, просили о пощаде. Победители, если они могли контролировать свои чувства и не теряли голову от ярости или жажды мести, обычно принимали капитуляцию. Какие бы неприятные события ни следовали затем — а то, что случалось позже, часто было даже более неприятным, чем сама война, — все это считалось уже не частью сражения, а, как бы сказали римляне, расплатой. Такая расплата могла быть более или менее необходимой или оправданной, в большей или меньшей степени отвечать принятым военным обычаям. Однако когда исход уже известен, отсутствует то напряжение, которое составляет сущность сражения. И те, кто участвуют в осуществлении этого возмездия или извлекают из него выгоду, не считаются заслуживающими каких-либо особых почестей, даже наоборот.

Хорошей иллюстрацией того, сколь сильно «определенность» может влиять на войну, могут служить осадные войны начала XVIII в. Вспомним, что война этого типа в ту пору состояла в научно рассчитанном применении пушечного огня против крепостных сооружений. Техника проведения военных операций благодаря сочетанию практического опыта и теоретических знаний была настолько усовершенствована, что всего-то и нужно было — применять на практике законы физики, описанные Галилеем и Ньютоном. Принимая во внимание размеры крепости, число пушек и количество боеприпасов с обеих сторон, результат осады и даже ее продолжительность можно было рассчитать заранее. При данных обстоятельствах нет почти ничего удивительного в том, что такая война превратилась, как тогда говорили, в искусство не столько защиты крепости, сколько почетной ее сдачи.

Читатель не должен думать, что это просто интересный, но не относящийся к делу исторический эпизод. Напротив, отсутствие возможности обороняться, т. е. то обстоятельство, что войну можно свести к чистой физике, а ее исход заранее известен, — представляет собой, вероятно, наиболее решающий фактор, управляющий современным миром. В этом заключается главная причина как невозможности ядерной войны, так и того факта, что, несмотря на напряженную конфронтацию между сверхдержавами на протяжении сорока пяти лет, которая, если следовать логике предшествующего исторического опыта, давно уже должна была бы закончиться военными действиями, до сих пор не произошло прямого столкновения. Все это не означает, что никто никогда не применит ядерное оружие. Это может случиться, и некоторые даже наверняка принялись бы доказывать, что вероятность этого возрастает с каждым днем из-за процесса распространения ядерного оружия. Суть в том, что если такое случится, то последующие события будут не войной в историческом понимании этого слова, а массовым убийством, актом самоубийства, либо тем и другим одновременно.

По той же самой причине не суждено сбыться предсказаниям о войне компьютеров, делавшимся специалистами по искусственному интеллекту, а также их последователями в среде военных. В настоящем и в будущем, насколько возможно в него заглянуть, компьютеры соответственно работают и будут работать с длинными цепочками логических значений «да/нет» со скоростью, недоступной человеку. Хотя современные разработки дают возможность обрабатывать части цепочки одновременно (параллельная обработка информации), это по-прежнему не позволяет машинам справляться с неопределенностью. Таким образом, их функционирование зависит от достижения определенности по всем имеющим отношение к делу факторам в сфере их применения. В настоящее время это не исключает возможности использовать компьютеры в некоторых хорошо отработанных видах военных операций, особенно в тех, которые проводятся в условиях хорошо структурированной, но простой среды. Но это и означает, что при наличии полной информации, т. е. если станет доступной полная математическая модель поля боя, само наличие этой модели будет означать конец сражения как такового. Как и в любой игре, когда исход войны можно предсказать заранее, сражение не будет иметь смысла, поскольку оно не сможет служить для участников ни испытанием, ни развлечением. Такая ситуация позволяет заменить вооруженный конфликт компьютером. На самом деле в данной работе уже было показано, что одной из причин того, почему конфликт низкой интенсивности постепенно приходит на смену войне и вытесняет ее в более сложные среды, является именно тот факт, что в более простых средах все больше начинает преобладать компьютер.

Полномасштабная компьютеризированная война все еще лежит в отдаленном будущем, тогда как ядерная война, будем надеяться, вообще никогда не произойдет. В реальных исторических обстоятельствах главным фактором, влияющим на проблему неопределенности, было не наличие полной информации о враге или недостаток надежной обороны, а взаимоотношения между силой и слабостью. В настоящее время вооруженные силы представляют собой большие, сложные и многогранные системы; это еще в большей степени относится к обществам, частью которых они являются. Их мощь всегда образуется из множества элементов, причем некоторые из этих элементов «действуют» в различных, а иногда даже в противоположных направлениях. Вполне возможно, и даже нормально, что та или иная конкретная армия сильна в одном отношении и слаба в другом. Более того, восприятие реальности и сама реальность редко полностью гармонируют; очень часто то, что с виду кажется мощным, оказывается прогнившим изнутри, и наоборот — слабая с виду структура на поверку оказывается мощной и устойчивой. Однако, несмотря на все эти оговорки, нет сомнения в том, что сила и слабость также являют собой абсолютную, вполне осязаемую реальность. На стороне одних вооруженных сил — численность, командные качества, организация, техническая оснащенность, боевая подготовка, опыт и боевой дух, и следовательно, они сильны; в то время как другие вооруженные силы не обладают всеми этими качествами или обладают ими в меньшей степени, и соответственно, они слабы.

Здесь нас интересует ситуация, когда наблюдается дисбаланс между силой и слабостью; другими словами, когда одна воюющая сторона намного сильнее другой. При таких обстоятельствах ведение войны может стать затруднительным даже в силу самого определения. Вообразите себе взрослого человека, который намеренно убивает маленького ребенка, даже если тот напал на него с ножом; нет сомнения, что этого человека будут судить и признают виновным — если не в преднамеренном убийстве, то в каком-то другом, менее тяжком преступлении. Точно так же, выражаясь правовым языком, уже само существование вооруженного конфликта, войны, сражения подразумевает, что воюющие стороны должны быть более или менее равны по силам. Неслучайно считается, что слово bellum[58] произошло от due-lum — «борьба двух». В отсутствие симметрии по-прежнему может иметь место насилие — подчас даже организованное, целенаправленное, политически мотивированное и крупномасштабное насилие. Однако обычно такую вспышку насилия называют не войной, а беспорядками, восстанием или преступлением. Последние вызывают контрмеры, а именно репрессии, карательные акции и полицейские операции.

В сфере стратегии существует несколько вариантов развития ситуации, когда одна из сторон намного сильнее другой. Слабая сторона может объявить nolo contendere[59] и вообще отказаться взяться за оружие, как поступили участники индийского движения сопротивления под предводительством Махатмы Ганди. Если же слабая сторона выбирает насилие, тогда у нее есть два пути. Либо она использует в качестве укрытия какое-либо естественное или искусственное заграждение, либо будет полагаться на внезапность, хитрость, организацию засад и тактику нанесения коротких ударов с быстрым отходом. Единственное, что она почти наверняка не будет делать, — это ввязываться в открытый бой; если она все-таки сделает это — либо по собственной воле, либо по ошибке, либо в силу вынужденности, — результатом будет не столько сражение, сколько массовое убийство. Таким образом, как на практике, так и по закону и обычаю сам факт того, что сражение имеет место, почти всегда подразумевает наличие реального или предполагаемого равенства сил двух сторон. Там, где нет такого равенства, война в итоге становится невозможной.

Война, которую ведет слабая сторона против сильной, весьма рискованна. Поэтому, пока разница в силе не настолько огромна, чтобы сделать ситуацию совершенно безнадежной, война представляет мало трудностей, кроме вопроса о тактике, состоящего в том, чтобы причинить как можно больший ущерб врагу, не ввязываясь в открытый бой. Напротив, война, которую ведет сильная сторона против слабой, проблематична по той же самой причине. С течением времени в результате боевых действий две стороны начинают уподобляться друг другу вплоть до момента, когда противоположности сближаются, сходятся и меняются местами. Слабость превращается в силу, а сила — в слабость. Главная причина, стоящая за этим феноменом, состоит в том, что война, по всей видимости, наиболее подражательный вид деятельности из всех, известных человеку. Весь секрет победы заключается в том, чтобы попытаться понять врага, дабы перехитрить его. Тем самым инициируется процесс взаимного обучения сторон. Даже тогда, когда борьба уже идет, каждая из сторон в процессе корректирует свои тактические приемы, используемые средства и, что самое важное, укрепляет свой боевой дух, с тем чтобы стать равной противнику. Рано или поздно наступает момент, когда обе стороны становятся уже неотличимы друг от друга.

Малым и слабым силам, противостоящим большому и сильному противнику, требуется очень крепкий боевой дух, чтобы компенсировать свои недостатки в других отношениях. Однако поскольку выживание в такой ситуации уже само по себе большой подвиг, этот боевой дух будет укрепляться с каждой победой, даже небольшой. Напротив, мощные вооруженные силы, сражающиеся со слабым противником в течение более или менее продолжительного времени, почти наверняка столкнутся с падением боевого духа, ведь ничто не бывает столь бесплодным, как бесконечная череда побед, которые нужно повторять снова и снова. Отдавая себе отчет в существовании этой проблемы, такие армии часто старались компенсировать солдатам психологический дискомфорт снабжением тех мелкими предметами личного потребления; вспомним пиво со льдом, которое доставляли на вертолетах американским подразделениям, сражавшимся во вьетнамских джунглях, и еще более нелепый пример с передвижными банками, которые сопровождали израильские войска в Ливане. Однако никакие блага не могут перевесить тот неумолимый факт, что борьба со слабым противником унижает того, кто ее ведет, и, таким образом, лишает оснований саму цель этой борьбы. Тот, кто уступает слабому сопернику, — проигрывает; и тот, кто одерживает победу над ним, — тоже проигрывает. В таком предприятии не может быть ни выгоды, ни чести. Если действия по подавлению явно слабого противника повторяются достаточно регулярно, то с неизбежностью смены дня и ночи настает момент, когда все это военное предприятие терпит крах.

Еще одна очень важная причина того, почему с течением времени сильная и слабая стороны уподобляются друг другу и даже меняются местами, кроется в том, что две стороны находятся в разном положении с моральной точки зрения. Нет такой границы, которую нельзя было бы переступить в случае крайней нужды. Отсюда следует, что тот, кто слаб, может пойти на все, прибегнуть к самым коварным методам и совершить любую жестокость, не лишаясь при этом политической поддержки и, что еще более важно, не вступая в компромисс со своими собственными моральными принципами. Напротив, почти все, что делает (или не делает) сильный, в каком-то смысле ненужно, излишне, а потому жестоко. Для сильного единственным выходом будет одержать быструю победу, дабы избежать худших последствий собственной жестокости; единичный акт беспощадной жестокости в итоге может оказаться более милосердным, чем продолжительное ее сдерживание. Ужасный конец лучше, чем бесконечный ужас, и вдобавок такая тактика намного эффективнее. Представьте себе в порядке аналогии ситуацию с кошкой и мышью. Размеры мыши не позволяют ей мучить кота, хотя она способна довести его до безумия, но это совсем другое дело. Поэтому кот должен сразу убить мышь. Если он этого не сделает — из-за его внушительного размера и силы его действия будут выглядеть излишними, а следовательно, жестокими.

Поскольку ни о коте, ни о мыши нельзя сказать, что они руководствуются моралью и совестью, все это относится к людям независимо от того, на чьей стороне объективная справедливость. Что еще важнее, вопрос о том, кто прав, а кто не прав, в большой степени зависит от соотношения сил. Начиная со времен Троянской войны, легенды, сложенные об исторически существовавших военных организациях, таких, как, например, Армия Северной Вирджинии и Германский африканский корпус, являются красноречивым свидетельством одной истины: не правое дело делает войну «хорошей», а наоборот, «хорошая» война делает дело правым, особенно в ретроспективе. Если Гектор выглядит самым человечным и привлекательным из всех главных героев Гомера — пожалуй, он единственный, в отношении кого никогда не употреблялись жесткие эпитеты, — то это потому, что, командуя слабыми и обреченными на поражение, он попросту не мог не быть именно таким. В наше время на каждую работу, написанную о Монтгомери или Гранте, приходится несколько работ о Роммеле и Ли. Хорошая война, как и хорошая игра, уже по определению является войной, ведущейся против соперника, который, по крайней мере, так же силен, а в идеале даже сильнее, чем ты сам.

Войска, которые не верят в правоту своего дела, в конце концов, откажутся воевать. Поскольку бороться со слабыми уже низость, с течением времени последствия такой борьбы непременно поставят сильную сторону в невыносимое положение. Постоянно подвергаясь провокациям, они виноваты, если действуют, и так же виноваты, если бездействуют. Если они не отвечают на непрерывное провоцирование — тогда, вероятно, их боевой дух будет сломлен, потому что пассивное ожидание самая трудная игра из всех. Если же они будут наносить ответные удары, сама слабость противника автоматически означает, что они опустились до жестокости и, поскольку большинство людей по натуре не могут долгое время быть садистами, в конце концов они сами себя возненавидят. Ненависть к самим себе легко приведет их как войско к распаду, мятежу и капитуляции. Солдаты сожгут свои военные билеты, сбегут из страны, сядут в тюрьму, начнут употреблять наркотики, даже прикончат своего командира или совершат самоубийство — сделают все, что угодно, лишь бы избежать унижения, которое неизбежно сопровождает сильного в борьбе против слабого противника. Тех же, кто все-таки сражается, вряд ли ожидает лучшая участь: возвратившись с «поля боя», они обнаружат, что к ним относятся как к изгоям, а не как к героям. Такой исход неизбежен. Часто вывод войск, как это было во Вьетнаме, единственная альтернатива полному краху.

Поскольку сама борьба со слабым противником провоцирует эксцессы, на самом деле она и есть эксцесс, она обязывает сильную сторону установить внутренний контроль — в форме законов, уставов и правил применения силы. Например, в штаб-квартире генерала Уэстморленда разработали определенные правила ведения боевых действий, включая тактические удары с воздуха, артиллерийский огонь и огонь по наземным целям. Инструкции раздавали войскам по прибытии в страну, а потом каждые полгода в них вносили необходимые поправки. Проводя операции в условиях сложного городского рельефа, израильские войска, воюющие против интифады, подчинялись еще более запутанным правилам. Оружие нельзя было применять, кроме как в случае получения прямого приказа, в определенных обстоятельствах и только по определенным видам целей. Приказом-инструкцией предписывалось, в кого можно было выстрелить, с какого расстояния и какой пулей; фактически получалось, что для того, чтобы отреагировать на коктейль Молотова, брошенный в солдата, тому необходимо было сначала открыть книгу и прочитать соответствующий параграф. Совокупный эффект такой регламентации состоял в деморализации войск, которые лишались возможности действовать свободно и проявлять собственную инициативу. Такого рода уставы противоречат разумной командной практике в случае точного следования им и подрывают дисциплину в случае их несоблюдения. Отсюда актуальность изречения Клаузевица, которое находит свое подтверждение в каждом конфликте низкой интенсивности, произошедшем после Второй мировой войны: регулярные войска, противостоящие Volkskrieg[60], подобны роботам, борющимся с живыми людьми.

Меч, опущенный в соленую воду, покрывается ржавчиной. Сколько времени на это уйдет, зависит от обстоятельств. Профессиональная армия, изолированная от остального общества, тщательно обученная и привыкшая к сражениям как образу жизни, вероятно, будет более стойкой, чем армия, состоящая из призывников, особенно если они меняются каждый год. Дисциплина, сама по себе атрибут профессионализма, многого стоит. Контроль над каналами информации, как внутренними, так и внешними, тоже может принести известную пользу. Тщательно контролируя информацию и ведя выборочную цензуру, можно предотвратить такую ситуацию, когда кровавые бесчинства — повторимся, почти все действия сильной стороны против слабой считаются кровавыми бесчинствами — станут достоянием гласности на родине. Время, когда народ осудит войну и тех, кто за нее ответственен, можно отсрочить, но не до бесконечности. В долгосрочной перспективе такой контроль окажется контрпродуктивным — когда войска, гражданские лица и представители нейтральной стороны наконец перестанут верить в то, что им говорят. В этот момент они будут либо искать альтернативную информацию, либо начнут придумывать ее сами.

Возможно, самым важным качеством, которым необходимо обладать сильной стороне, сражающейся против более слабого противника, является самоконтроль; и действительно, способность не отвечать на провокации, сохраняя при этом голову на плечах и воздерживаясь от слишком бурной реакции, играющей на руку противнику, сама по себе наилучшее возможное свидетельство хорошего самоконтроля. Необходимо добровольно ослабить и даже разоружить свои силы с тем, чтобы встретиться с противником примерно на равных, подобно тому, как рыболов-спортсмен предпочитает пользоваться удочкой и крючком, а не полагаться на динамит. Хорошим примером могут служить британские войска, которые воюют и несут потери в Северной Ирландии последние двадцать лет. В данный момент война против Ирландской республиканской армии очень тяжело дается британским войскам; не обходится дело и без эксцессов. Однако благодаря жесткой дисциплине и тщательной боевой подготовке — которые, по преимуществу, являются характерными чертами профессионализма, — британской армии удается довольно хорошо держать себя в конфликте. Она никогда не прибегала к неизбирательным актам насилия или массовым расправам, а также никогда не применяла тяжелое оружие. Благодаря этому основная часть населения от нее не отвернулась. Проводя операции в стране, которая тем или иным образом сталкивается с проблемами вот уже на протяжении восьми столетий, британские войска, может быть, и не смогут одержать победу, но, как бы там ни было, вовсе не обязательно потерпят поражение.

Когда у сильной стороны отсутствует железный самоконтроль и она вынуждена сражаться со слабым противником на протяжении сколько-нибудь существенного периода времени, сильная сторона обязательно будет нарушать собственные уставы и совершать преступления — какие-то неумышленно, а какие-то и намеренно. Вынужденная идти на обман, чтобы скрыть свои преступления, она обнаружит, что система военной юстиции подорвана, процесс управления войсками деформирован, а у ее ног разверзлась бездна недоверия. В данной ситуации не существует ни героев, ни преступников, а есть только жертвы: тех, кого боги хотят наказать, они в первую очередь лишают зрения. Описанным выше процессам настолько трудно противостоять, что те, кто оказались охваченными ими, могут так никогда и не оправиться от их последствий. В итоге единственным способом возродить способность страны вести войну может стать роспуск существующих вооруженных сил и создание на их месте новых, что, в свою очередь, может с большой вероятностью потребовать того или иного рода политической революции.

Армия, которая потерпела поражение от руки сильного противника, может вынашивать план мести и ждать удобного случая для реванша. Именно это предприняла прусская армия после 1806 г., французская — после 1871 г. и немецкая — после 1918 г. Однако если хоть раз войска были побеждены слабым противником, их уверенность в себе пошатнется и они будут опасаться повторения этого опыта; они то и дело будут искать предлог, чтобы не вступать в бой. Столкнувшись с настоящим противником, т. е. с таким же сильным или еще сильнее, чем они сами, — вооруженные силы, привыкшие «сражаться» со слабым противником, почти наверняка сломаются и обратятся в бегство, как это случилось с аргентинской армией во время Фолклендской войны. Таким образом, вероятно, не будет преувеличением сказать, что вооруженные силы США так и не оставили в прошлом Вьетнам до тех пор, пока в связи с разразившимся кризисом в Персидском заливе им не представилась походящая возможность некоего реванша, которую было бы жалко упустить. Точно так же вызывает сомнение, что советские войска после своей неудачи в Афганистане когда-нибудь смогут вести войну за пределами своей территории. В данный момент ситуация выглядит таким образом, что у них и без того слишком много забот — они пытаются не допустить дезинтеграции своего собственного общества.

Мы подробно останавливаемся на такой «скользкой» теме, как соотношение добра и зла, поскольку вопросы этики не только имеют прямое отношение к войне, но находятся в самом ее центре. Взаимоотношения между силой и слабостью и моральные дилеммы, которые из них следуют, вероятно, наилучшим образом объясняют причину, по которой в течение последних десятилетий современные армии по обе стороны от «железного занавеса» действовали столь неэффективно, участвуя в конфликтах низкой интенсивности. В конце концов, колониальные бунты по определению были уделом угнетенных и слабых. Часто повстанцев едва ли даже считали людьми и называли такими словами, как «гук» (Вьетнам), «кафр»[61] (Родезия) или «арабуш»[62] (Израиль). Соответственно конфликт низкой интенсивности может рассматриваться как своего рода месть этих народов. Отказываясь играть по правилам, которые установили для своего удобства «цивилизованные» страны, они изобрели собственную форму войны и начали ее экспорт. Поскольку правила существуют главным образом в умах, будучи однажды нарушенными, они потом могут быть восстановлены лишь с большим трудом. Хотя почти каждый день в мире происходят террористические акты, по всей видимости, этот процесс только начался, и надежда на то, что его удастся победить или хотя бы сдерживать, крайне призрачна.