Глава 17 ВЕЛИЧАЙШАЯ ТАНКОВАЯ БИТВА В ИСТОРИИ

Глава 17

ВЕЛИЧАЙШАЯ ТАНКОВАЯ БИТВА В ИСТОРИИ

Из всех операций Второй мировой войны ни одна так не вызывает в памяти 1914–1918 годы, как германское наступление против Курского выступа, – злополучная «Цитадель», в середине лета 1943 года. Справедливо названная величайшей танковой битвой в истории – в самый разгар ее на поле боя одновременно находилось почти три тысячи танков, – она была с начала до конца колоссальной битвой на уничтожение, упорной борьбой, где противники то наступали, то отступали на узкой полосе земли, редко превышавшей 15 миль в глубину, где исход больше решали мины, огневая мощь и вес снарядов, чем маневренность и военное искусство. Была и еще одна особенность этого наступления, уничтожившего мощь германских танковых войск и безвозвратно передавшего стратегическую инициативу русским.

Вначале Манштейн планировал нанести удар против Курского выступа сразу после своего успеха под Харьковом в марте. Но из-за приближающейся распутицы и трудностей переговоров с Клюге, чтобы он оказал соответствующее давление с севера, этот проект был отложен. Он снова всплыл в апреле на совещании начальников штабов, которое Цейцлер созвал в штабе ОКХ в Лётцене. К этому времени Манштейн больше склонялся к «удару слева», предусматривавшему уступку всего Донецкого бассейна и проведение главного наступления силами танков в юго-восточном направлении от Харькова. Но Цейцлер решил, что атака на Курск будет менее рискованной, не потребует предварительной уступки территории и «не предъявит таких больших требований к резервам». Меморандум, в котором предлагалась атака по сходящимся направлениям силами Клюге (с 9-й армией Моделя) и Манштейна (с 4-й армией Гота), был представлен Гитлеру 11 апреля. Однако фюрер все не мог принять решения. В меморандуме Цейцлера предусматривалось, что для обеспечения успеха будет довольно 10–12 танковых дивизий с поддержкой пехоты. Гитлер думал, что этого недостаточно, и когда Цейцлер возразил, что для повторного захвата Харькова нужно было только 5 дивизий, Гитлер ответил, что там победу обеспечило применение «тигров», «один батальон которых стоит целой нормальной танковой дивизии». Гитлер твердо решил использовать в весеннем наступлении и «пантер».

Обсуждение тянулось еще несколько недель, и казалось, что фюрер действительно не может прийти к решению. А производство «пантер», находившееся в периоде начального освоения, все еще стояло на отметке 12 машин в неделю. В апреле расходящиеся круги от этого обсуждения достигли высшего военного командования нацистов. Начальник штаба ОКВ Йодль был против операции «Цитадель», считая опасным опустошать стратегический резерв, когда на Средиземном море могло развиться много новых кризисов. Цейцлер отвечал парадоксальным аргументом, что вермахт сейчас так слаб на Востоке, что ему нельзя останавливаться и «ждать удара противника», а нужно сделать что-то, чтобы вызвать ответные действия русских. Был также и неизбежный личный аспект. Варлимон пишет, что «Цейцлера не интересовали эти далекие проблемы, но то, что он как начальник штаба ОКХ исключен из них, было постоянным источником его гнева. Тем более он настаивал на проведении «своего» наступления и жаловался Гитлеру, что Йодль вторгается в сферу его ответственности».

А на деле именно штаб ОКВ все больше исключался из обсуждений и решений, касавшихся Восточного фронта. Вместо прежнего обладания статусом верховного консультативного органа он превратился теперь в нечто едва ли более важное, чем просто отдел, ведавший второстепенными операциями на театрах войны вне России. Только один человек, Гитлер, обладал полным знанием всей стратегической картины, а те, кто были его советниками по военным, экономическим и политическим вопросам, помогали ему исходя из своих ограниченных служебными рамками знаний. Одним из результатов было то, что в случае «Цитадели» большинство выступавших за нее были генералы, сражавшиеся на русском фронте, а противники этой операции (за исключением Гудериана) не имели доступа к точным цифрам, которыми жонглировали сторонники плана в качестве аргумента.

Если в споре Цейцлера с Йодлем личный аспект был скорее незаметен, то у Клюге и Гудериана он был откровенным и публичным. Оба едва разговаривали друг с другом даже в самых торжественных случаях, и в мае Клюге писал Гитлеру, прося разрешения вызвать на дуэль генерал-инспектора. Как главнокомандующий группой армий «Центр», Клюге был страстным сторонником плана «Цитадель». Его очевидный триумф над Гудерианом в декабре 1941 года был давно забыт, потому что, пока войска Клюге уже более года бесславно стояли на месте, Гудериан вышел из тени и был облачен громадными полномочиями и влиянием.

Тем временем Гитлер продолжал прощупывать мнения полевых командиров, через Шмундта и его адъютантский штаб. Выявилось одно удивительное исключение из того единодушия, которое, по словам Цейцлера, якобы сложилось. Модель, который должен был командовать 9-й армией под началом Клюге, доложил, что у него очень большие сомнения относительно перспектив операции. Воздушная разведка и дозоры показывали, русские не сомневаются в том, где и как немцы нанесут удар, и что они энергично готовятся встретить его. На это сторонники Цейцлера отвечали изменением аргумента. Если русские действительно собираются дать бой, то разве это не признание того, что выбранное место имеет огромное значение, и разве оно не притянет к себе основную часть русских танковых сил?

Тем временем уходили недели, и накопление русских сил неминуемо изменяло первоначальную концепцию «Цитадели» как короткого резкого удара, который должен расстроить советские планы наступления. Теперь эта операция превращалась в лобовое столкновение сил, от которого будет зависеть весь ход летней кампании. В начале мая Гитлер все еще не решил, давать директиву или нет, и 3 мая в Мюнхене было созвано совещание командующих армиями и группами армий для обсуждения перспектив. На этом совещании, которое длилось два дня, только Гудериан убедительно выступил против наступления в любой форме (хотя его поддержал Шпеер в своей справке о производстве вооружения). Цейцлер и Клюге с энтузиазмом были за наступление, а Манштейн, «когда бывал лицом к лицу с Гитлером, часто находился не в лучшей форме». Командующий группой армий «Юг» только мог сказать, что шансы на успех «были бы прекрасны в апреле», но что сейчас ему трудно прийти к определенному мнению. Собственно, лучшим аргументом против операции, по-видимому, было выступление самого Гитлера, который открыл обсуждение, приведя резюме к докладу Моделя и заключив словами: «Модель сделал правильные выводы… а именно: что противник рассчитывает на то, что мы начнем это наступление, и что для достижения успеха нам следует принять свежий тактический подход».

Однако Гитлер все еще не принял определенного решения и возвратился к вопросу «пантер». Изучение показало, что только около 130 этих танков действительно готовы и что на фронт доставлено менее 100 машин. Первоначальный график производства предусматривал, что к концу мая будет произведено 250 машин. Шпеер объяснил, что начальные трудности сейчас преодолены, что уровень в 250 танков теперь может быть легко превышен и что к 31 мая будет готово 324 танка. Это означало, что если «пантеры» будут применяться широко, то наступление придется отложить до июня. Была назначена ориентировочная дата – 13 июня, вокруг которой будет вестись планирование, вплоть до окончательного решения.

Эти цифры обсуждались на отдельном совещании по производству танков, которое состоялось в рейхсканцелярии через неделю после мюнхенского обсуждения 10 мая. Именно в конце этого совещания Гудериан подошел к Гитлеру и между ними произошел знаменитый обмен репликами, в котором Гитлер признался, что от одной мысли об операции «Цитадель» «его тошнит». Сильно взволнованный, Гудериан спросил Гитлера, почему же он вообще хочет вести наступление на Востоке в 1943 году. Вмешался Кейтель и сказал: «Мы должны наступать из политических соображений». На что Гудериан ответил: «Сколько человек, по-вашему, вообще знают о том, где этот Курск? Всему миру совершенно все равно, удерживаем мы Курск или нет…» На это Гитлер, признавшись в собственных опасениях, сказал, что он «пока еще никоим образом не связал себя решением».

Если бы генералы, выступавшие за операцию «Цитадель», знали правду о подготовке русских, они едва ли были бы такими энтузиастами. Первая оценка германских планов была сделана Ватутиным еще в апреле и с замечательной верностью предсказала конечную форму операции. В последующие два месяца русские продолжали укреплять фланги выступа орудиями и танками в гораздо более высоком темпе, чем находившееся напротив сосредоточение немецких войск.

Для согласования действий трех участвующих фронтов и выработки плана контрнаступления, которое должно было начаться, как только немецкий темп начнет слабеть, Ставка прислала Жукова и Василевского в Курск в конце апреля. Они рассчитали, что главный удар в наступлении придется на Воронежский фронт Ватутина, против Белгорода, и там были дислоцированы две армии – ветераны сталинградских боев 21-я и 64-я (теперь получившие обозначение 6-й и 7-й гвардейских армий) и очень сильная танковая группировка (1-я танковая армия). Основную площадь выступа, включая его северный угол, напротив Моделя, занимал Центральный фронт Рокоссовского, который непрерывно усиливался артиллерией до тех пор, пока в конце июня не стал содержать больше артиллерийских, чем стрелковых полков, с невероятно высоким показателем более чем 20 тысяч орудий, из которых 6 тысяч были 76,2-мм противотанковыми пушками, а 920 – многоствольными реактивными установками «катюша». Противотанковые и противопехотные мины устанавливались с плотностью более 4 тысяч на милю. Все оборонявшиеся части прошли усиленную подготовку к ожидавшемуся немецкому наступлению. Капитан Красной армии описывает, как его бригада «выявила пять возможных мест, где они [немцы] могут нанести удар, и в каждом из них мы знали, кто будет по бокам у нас, где будут наши огневые точки и командные пункты. Бригада располагается в тылу, но на линии фронта уже готовы наши окопы и укрытия, и уже размечены пути нашего подхода. Мы провели топографическую съемку нашего участка и оставили на местности вехи. Нам были известны глубина бродов и допустимые нагрузки на мосты. Вдвое увеличены средства связи взаимодействия с дивизией, обговорены коды и сигналы. Дневные и ночные учебные тревоги подготовили бойцов к выполнению своих задач в любых условиях…».

Эта готовность и уверенность во всем, что касалось их ролей и целей, была одинаково велика и у командования фронта, и у самых малых полевых подразделений. После завершения укрепления выступа стали усиливать Западный и Брянский фронты Попова и Соколовского, которые должны были находиться в готовности к нанесению удара против левого фланга Моделя на Орловском выступе, когда Жуков решит, что момент настал. Был создан новый резервный фронт под командованием Конева, получивший название Степного, в качестве резерва свежих частей, которые можно будет направлять в критические точки после начала сражения и для развития успеха, который – как знали Жуков и Василевский – непременно последует после того, как истощатся силы немцев. Большая часть русских танков участвовала в обороне в роли тесной поддержки, но одна очень сильная группировка, 5-я танковая армия, находилась позади фронта Конева для маневренного действия против немецких танков в случае их прорыва. Действительно, со времен катастрофического «наступления Нивелля» в апреле 1917 года[98]было мало крупных операций, предугаданных так задолго и так тщательно подготовленных, как действия русских против германских войск на Курском выступе в 1943 году. Итоги новой атмосферы в Красной армии подвел один капитан-танкист, сказавший: «В начале войны все делалось в спешке и всегда не было времени. Теперь мы спокойно идем в бой».

Парадоксально, что, пока подготовка русских шла с такой энергией и предусмотрительностью, немцы страдали от бесконечных задержек и слухов об изменении или отмене планов. Наступил июнь, и план по производству «пантер» был в точности выполнен. Но сообщения о подготовке русских были настолько тревожны, что было решено дождаться еще трехнедельной квоты поставки танков, что позволит направить дополнительно два батальона «пантер» в дивизии Моделя на севере, кроме тех, что уже были в 11-й танковой дивизии, «Великой Германии» и трех дивизиях танкового корпуса СС Хауссера. Это означало, что день решающего сражения снова откладывается со второй недели июня на начало июля. Манштейн теперь вышел в открытую с протестом, что операция стала еще более неосуществимой и от нее следует отказаться, но было уже слишком поздно. Сплоченная позиция ортодоксальных военачальников из Генерального штаба – Кейтеля, Цейцлера, Клюге – смогла убедить фюрера, который, приняв решение, никогда не изменял его. Час «Ч» был назначен на 4 июля – «День независимости Америки, – мрачно заметил начальник штаба 48-го танкового корпуса, – и начала конца Германии».

Учитывая прежние опасения Гитлера, придется предположить, что, соглашаясь дать приказ на «Цитадель», он руководствовался не чисто тактическими соображениями. Некоторые наблюдатели, в частности Варлимон, считают, что Цейцлер, утверждая, что это единственный выход, использовал патологическое отвращение Гитлера к отходам. Аргументы Йодля, касавшиеся опасностей, угрожающих Средиземноморскому театру, и слухи о ненадежности Муссолини в Италии заставили Гитлера считать, что самым важным является необходимость остановить любое русское приближение к Балканам, каким бы отдаленным оно ни было. Но имелось также и то месмерическое притяжение, которое оказывает перспектива большой битвы на всех, кто занимается ее планированием. Генералы доказывали, и с основанием, что им всегда удавалось прорвать позиции русских с первого удара; это только потом, когда темп танкового наступления выдохся на бесконечных равнинах и в степях, начались трудности. На этот раз они ограничили свою цель – всего лишь 70 миль, менее 40 миль для каждой стороны клещей! Уж такое расстояние, конечно, в пределах возможности войск, которые проделывали сотни миль в одном броске вперед в предшествовавших кампаниях. Огневая мощь и подвижность атакующих войск будут больше, чем в 1941-м или 1942 году, их степень сосредоточения гораздо выше, их цели несравненно скромнее. Разве это не тот случай, когда ни одна сила на земле не сможет устоять против первого удара германской армии в большом наступлении?

Конечно, по любым стандартам (кроме противостоявших им советских соединений), боевое расписание германской армии, окончательно принявшее форму в последние дни июля 1943 года, выглядело устрашающе. Количество танковых дивизий было увеличено с первоначально намеченных 10 до 17, за счет безжалостного лишения остальных частей фронта танков в оборонительной роли. В 9-й армии Модель имел не менее трех танковых корпусов и два армейских корпуса поддерживающей пехоты. Южная часть клещей, 4-я танковая армия Гота, была сильнейшей группировкой, когда-либо находившейся под командованием одного человека. На фронте наступления, ограниченном на флангах тремя армейскими пехотными корпусами, у него были, с запада на восток, – 3-я танковая, «Великая Германия», 11-я танковая, СС «Лейбштандарте», СС «Рейх», СС «Мертвая голова», 6-я танковая, 19-я танковая, 7-я танковая дивизии, – девять из лучших дивизий германской армии, которые, стоя плечом к плечу, занимали менее 30 миль по фронту.

В последние дни перед атакой немецкие танкисты были охвачены странным чувством – не столько уверенности, сколько фатализма, – если эти силы, это огромное скопление войск и техники, окружавшее их со всех сторон, не смогут сломить русских, тогда ничто больше не сможет им противостоять. Строго соблюдая правила засекреченности, давно ненужные, так как русской разведке были известны все детали, офицеры-танкисты продолжали снимать свою черную форму, отправляясь на передовые позиции для последних рекогносцировок. Вглядываясь в даль через ничейную землю, они видели широко раскинувшуюся равнину, испещренную многочисленными долинами, рощами, деревнями с соломенными крышами и несколькими речками и ручьями; среди них Пена с быстрым течением и крутыми берегами. Местность слегка повышалась к северу, что было на руку защитникам. Большие поля пшеницы определяли ландшафт, затрудняя хорошую видимость.

Такова была местность, на которой предстояло развернуться последнему крупному наступлению германской армии на Востоке, величайшему танковому сражению в истории и одной из самых важных и самых ожесточенных битв Второй мировой войны.

2 июля Ставка предупредила командиров фронтов, что наступление может ожидаться в любой день между 3-м и 6 июля, а в ночь с 3-го на 4-е чех-дезертир из саперного батальона 52-го армейского корпуса рассказал, что все части получили специальный паек, включая шнапс, на пять дней. Рассудив, что атака вот-вот начнется, Ватутин дал приказ начать артиллерийскую контрподготовку по готовым к наступлению германским войскам, и русская среднекалиберная артиллерия вела интенсивную обработку в течение четырех часов, в то время как противотанковая артиллерия имела строгий приказ не открывать огня. Являясь мишенью для этого страшного огня советской артиллерии, немецкие солдаты как раз в этот момент получили личное послание фюрера:

«Солдаты рейха!

В этот день вам предстоит участвовать в наступлении такого значения, что все будущее войны может зависеть от его исхода. Более, чем что-либо, ваша победа покажет всему миру, что сопротивление мощи германской армии безнадежно».

Это поразительное отсутствие воображения и гибкости является периодически проявляющейся чертой, характерной для германского военного мышления. Его свинцовое давление на тактическое планирование «Цитадели» уже отмечалось нами, а вскоре оно стало трагически проявляться в выполнении операции. Снова старая формула блицкрига – пикирующие бомбардировщики, короткая, интенсивная артиллерийская подготовка, массированные танки и пехота в тесном соприкосновении с противником.

В 2 часа дня немецкие танки первой волны численностью около двух тысяч выползли из лощин и высохших балок, где они находились до этого, и медленно двинулись вперед с задраенными люками по волнующемуся морю зеленовато-желтой пшеницы долины верховьев Донца.

«По мере нашего приближения русская артиллерия взрывала землю вокруг нас, – писал радист «тигра». – Иван, со своей обычной хитростью, не открывал огня в предшествующие недели, и даже в то утро, когда наши пушки усиленно обстреливали их. Но теперь наш фронт представлял собой пояс вспышек. Казалось, мы въезжаем в огненное кольцо. Четыре раза наш доблестный «Росинант» вздрагивал под прямым ударом, и мы благодарили судьбу за прочность нашей доброй крупповской стали».

Немцы начали, имея фактическое численное равенство по танкам с противником (хотя ни один немецкий документ не признает этого) и определенное качественное превосходство по «тиграм» и «пантерам», но русская артиллерия была несравненно мощнее по весу, количеству и направлению. Орудия Манштейна не могли ни подавить передовую зону обороны русских, ни добиться успеха в расчистке проходов в минных полях. В результате много танков было выведено из строя минами уже на первой полумиле, и вскоре их обогнала наступавшая пехота. У экипажей танков был строгий приказ:

«…Ни при каких обстоятельствах танки не должны останавливаться для оказания помощи выведенным из строя машинам. Ремонт возлагается только на инженерные части. Командиры танков должны продвигаться вперед к своей цели до тех пор, пока не потеряли подвижности. Если танк становится неспособным к движению, но пушка находится в рабочем состоянии (например, из-за механического отказа или повреждения гусениц), экипаж обязан продолжать оказывать огневую поддержку в неподвижном состоянии».

В сущности, это было смертным приговором экипажам подбитых танков, потому что русские орудия были так плотно расположены, что они могли подстреливать на выбор неподвижные танки. Кроме того, были специальные противотанковые пехотные отделения, которые, как мы увидим далее, действовали с особым и даже ужасным эффектом на севере против Моделя.

Немецкая тактика состояла в наступлении последовательными танковыми клиньями, в которых «тигры» шли группами во главе клина, а «пантеры» и танки IV развертывались веером сзади. Легко вооруженная пехота двигалась сразу позади танков, а более тяжело вооруженная, имевшая минометы, следовала в основании клина в гусеничных бронетранспортерах. Эта тактика была равносильна отказу от традиционного принципа танковой армии и была навязана немцам стойкостью Красной армии, всегда упорно державшейся по краям бреши, а также усилением ее огневой мощи в прошлом году, которая делала самостоятельные действия немецких танков слишком опасными, по крайней мере на начальных стадиях сражения.

И Модель, и Манштейн фактически использовали ту же тактику, что и Монтгомери под Аламейном, начиная сражение действиями танков в роли поддержки пехоты, в надежде на то, что у них останется еще достаточно боеспособных танков для развития успеха после прорыва фронта противника. Но здесь, в отличие от Аламейна, силы защитников не уступали силам атакующих, а проведенная ими подготовка к сражению позволила им скрыть большую часть танков, сохранив их для последней стадии сражения.

Русские разработали свой метод управления противотанковым огнем, основанный на применении групп из не более чем 10 противотанковых пушек, под командованием одного командира, которые сосредоточиваются на одной цели, добиваясь попадания в борт. Минные поля были установлены таким образом, чтобы направлять атакующие танки под огонь целых рядов таких групп, эшелонированных в глубину до 5 миль. Можно было ожидать, что серия выстрелов каждой такой группы выводит из строя танк, и, таким образом, наступающим танкам приходилось нести тяжелые потери, прежде чем они могли сблизиться с противотанковыми орудиями и достичь своих начальных целей.

В боевых приказах подчеркивалось, что танки не должны собственными силами нейтрализовать все артиллерийские позиции русских, оставляя эту задачу пехоте, хотя, разумеется, они должны были уничтожать пушки, задерживавшие их продвижение. Но этот план осложнился тем, что, во-первых, количество и глубина базирования таких групп были сильно недооценены; во-вторых, русские пушки были защищены пулеметными и минометными точками, имевшими строжайший приказ стрелять только по немецкой пехоте и только для поддержки собственной батареи.

В результате, только поздно вечером выяснился масштаб русских укреплений, и к этому времени форма танковых клиньев сильно исказилась. Большая часть русских противотанковых пушек были стандартные 76,2-мм L30, снаряды которых не были способны пробивать лобовую броню «тигра», кроме как прямой наводкой, и, таким образом, многие из этих огромных танков смогли преодолеть первую полосу обороны только с поверхностными повреждениями. Однако танки IV модели сильно пострадали, и многие из «пантер» сломались или подорвались на минных полях. Когда темнота опустилась на поле боя, масса атакующих осталась все еще застрявшей среди артиллерийских позиций и стрелковых щелей первой полосы обороны, но несколько отдельных групп «тигров» все же глубоко прорвались в главную оборонительную полосу русских. Ночью группы «танковых гренадер» пробивались через поле, пытаясь добраться до подбитых танков и обеспечить им какую-то защиту, а короткая предрассветная тьма озарялась ярким светом осветительных снарядов и патронов, плотными белыми струями трассирующих пуль и жаркими оранжевыми вспышками портативных огнеметов, когда сталкивались немцы и русские истребительно-противотанковые взводы и пехотные патрули.

В 4 часа утра 5 июля поднялось солнце и озарило классическую картину позиционной войны, как если бы Первая мировая война так и продолжала непрерывно идти с 1917 года, и только появление более усовершенствованного оружия говорило о том, что время было другое. Клубы коричневого дыма от горевших полей и деревенских соломенных крыш катились по полю боя, гонимые мягким западным ветерком, время от времени их перебивал черный жирный дым от горящих танков. Непрерывный треск стрелкового оружия заглушался методичной канонадой русских 76-миллиметровых орудий и воем реактивных «катюш»; периодически слышащийся пронзительный шлепок 88-мм снаряда говорил о том, что где-то, в 3–4 милях отсюда защищаются «тигры». Напряженные усилия немецкой пехоты в течение ночи были вознаграждены: они овладели первой полосой русских укреплений или, по крайней мере, заставили замолчать большинство противотанковых пушек, хотя осталось много снайперов, подстреливавших саперов, пытавшихся расчистить минные поля. Все еще было почти невозможно продвинуться ко второй и самой укрепленной полосе обороны, откуда заранее пристрелянный артиллерийский огонь по тем точкам, которые сейчас занимали немцы, не давал им ни минуты передышки. За ночь русские подтянули много своих танков, установив их так, чтобы корпус был скрыт в заранее подготовленных позициях. Это означало, что на второй день битвы огонь русских пушек был почти таким же мощным, как и в первый, несмотря на ликвидацию полосы боевого охранения. В отличие от них, немцы уже были невыгодно растянуты между головными ротами «тигров», чьи донесения об обстановке и призывы о помощи непрестанно трещали по коротковолновой связи, и обрубленными остатками танковых клиньев, старавшихся перестроиться для второй атаки.

Из двух колонн, которым предстояло соединиться, двигаясь по сходящимся направлениям через 60-мильное основание выступа, хуже пришлось Моделю. Ибо именно здесь, в северном секторе, в острие атаки 47-го танкового корпуса были применены 90 «фердинандов» Порше. Подобно хеншелевским «тиграм» в войсках СС под Белгородом, они без особых затруднений прорвали оборонительную систему русских благодаря своей мощной броне. Но буквально через несколько часов русская пехота обнаружила, что у этих монстров не было противопехотного вооружения. Убийственно эффективные против Т-34, угрожающие против стационарных артиллерийских позиций, они были беззащитны против пехоты. Они вскоре отделились от более легких танков, сопровождавших их и обеспечивавших определенную защиту своими пулеметами, и начали один за другим становиться жертвами групп советских стрелков, которые забирались на них во время движения и поджигали их огнеметами через вентиляционные щели. Собственное мнение Гудериана об этих танках было таково:

«Они были не способны к ближнему бою, так как не имели достаточных боеприпасов (бризантных взрывчатых веществ и бронебойных снарядов) для своих пушек, и этот недостаток усугублялся тем, что у них не хватало пулемета. Как только [ «фердинанды»] прорывались в зону действия пехоты 1-го эшелона, они буквально начинали стрелять из пушек по воробьям. Им не удавалось хотя бы нейтрализовать, не говоря уже о том, чтобы уничтожить, пехоту противника, ведущую огонь из пулеметов и личного оружия, так что наша пехота не могла следовать за ними. К тому времени, когда они достигли позиций русской артиллерии, они остались в одиночестве. Несмотря на проявленную отвагу и понеся неслыханные потери, пехота дивизии Вейдлинга не смогла развить успех танков…»

Появление «пантер» также не было таким сокрушительным, как на то надеялись. Начальник штаба 48-го танкового корпуса сообщает, что они «не оправдали ожиданий. Они легко загораются, бензопроводы и маслопроводы недостаточно защищены, и экипажи плохо подготовлены».

После 24-часовых боев русский фронт только в одном месте получил «вмятину» – на левом центре атаки Манштейна объединенными силами 48-го танкового корпуса и СС. Здесь русских оттеснили назад через оборонительную зону на ширину около двух с половиной миль до линии, где находились четыре деревушки по берегам реки – Завидовка-Раково, Алексеевка, Луханино и Сырцево. За ночь танковым гренадерам удалось овладеть всеми домами на южной стороне, и Гот решил, что с первым лучом света 3-я танковая дивизия и «Великая Германия» форсируют речку. Ночью прошел сильный ливень, уровень воды поднялся на несколько футов, и ширину реки уже нельзя было точно определить, потому что поля по обеим ее сторонам превратились в вязкие болота. Под покровом темноты русские подтянули танки и орудия вперед, к строениям и развалинам на том берегу, и обе немецкие танковые дивизии оказались под сильным обстрелом прямой наводкой, как раз когда утром они плотно сосредоточились. Весь день саперы под весьма условной защитой дымовой завесы работали со своим мостовым оборудованием. Над их головами грохотала ожесточенная артиллерийская дуэль между русскими орудиями и массированными танками 3-й танковой дивизии и «Великой Германии». Регулярные ежечасные налеты пикирующих бомбардировщиков служили слабой компенсацией отсутствия у Гота тяжелой артиллерии. К ночи потери немцев стали тяжелыми, но они не продвинулись ни на шаг. В ночь с 5-го на 6 июля обе дивизии были оттянуты назад и перестроены. Русские в контратаке отвоевали часть Завидовки, а 3-я танковая дивизия была оттянута назад к левому крылу, чтобы снова захватить деревню и форсировать речку в месте ее слияния с Пеной; 11-я танковая дивизия должна была подойти справа от «Великой Германии» и повторить попытку пробить брешь между Луханином и Сырцевом. Были надежды, что эту задачу облегчит успех дивизий СС «Лейбштандарте» и СС «Рейх», которые продвинулись на глубину до 4 миль справа от 48-го танкового корпуса.

К 7 июля, четвертому дню наступления, земля достаточно просохла, немецкие танки перебрались через речку, и «Великая Германия» овладела Сырцевом. В это же время атаки 3-й танковой дивизии понемногу отжимали оборонявшихся от их позиций на Пене. Вечером огонь русской артиллерии ослаб, и 48-й танковый корпус смог преодолеть водный рубеж в наиболее удобном месте. Теперь Гот углубился в оборонительную полосу русских почти наполовину и подошел прямо к главному «артиллерийскому рубежу». Справа от 48-го танкового корпуса три дивизии СС Хауссера проникли еще глубже, но, в отличие от Кнобельсдорфа, Хауссер не смог овладеть непрерывным участком русского фронта. Вместо этого каждая его дивизия пробила себе собственный проход, через который она двигалась далее на север, неся тяжелые потери под продольным огнем с флангов. 9 июля Готу стало ясно, что приближается критический момент битвы, потому что большая часть его войск находилась бессменно в боях в течение пяти дней. Рационы и боеприпасы, выданные вначале, уже кончались, а интенсивность огня противника крайне затрудняла проведение ремонтных работ и заправку танков горючим. Единственный проблеск успеха, казалось, был в центре фронта Кнобельсдорфа, где «Великой Германии» удалось вывести боевую группу через Гремячий, расположенный поперек главной оборонительной полосы русских. За вторую половину дня и вечер 9 июля ее командиру генералу Вальтеру Гёрнлейну удалось организовать продвижение полка танковых гренадер и до 40 танков вслед за боевой группой, после чего он начал поворачивать на запад, позади артиллерийской позиции русских, с целью ослабить оборонительные сооружения, которые задерживали левый фланг танкового корпуса. Это принесло успех, так как ночью русские отошли от Ракова, где они преграждали путь 3-й танковой дивизии. Они отошли и от правого фланга Кнобельсдорфа, и это позволило 11-й танковой дивизии сомкнуться с СС «Лейбштандарте».

В эту же ночь Гот был на совещании у Манштейна, и утром 10 июля он передал Хауссеру и Кнобельсдорфу, что им предстоит очистить брешь с помощью самоходных орудий и танковых гренадер и собрать все свои боеспособные танки для предстоящего, как он надеялся, удара с целью прорыва последнего русского рубежа между Кругликом и Новоселовкой. В течение двух дней пехота 3-й танковой дивизии и «Великой Германии» пыталась оттеснить назад русские войска. В непрерывных ожесточенных боях они заняли группу деревень, разбросанных по долине Пены и к вечеру 11 июля отбросили остатки русских в лесистый участок за Березовкой. Образовался прямоугольный выступ глубиной 9 и шириной 15 миль, вогнанный в позицию Ватутина, – убогий результат после недели таких напряженных боев с большими потерями. Однако этого участка было достаточно для того, чтобы танкисты смогли занять исходное положение для наступления, находясь вне пределов досягаемости русской артиллерии. В эту ночь «Великая Германия» отошла с линии фронта, передав свой участок 3-й танковой дивизии.

На фронте Хауссера даже эта ограниченная задача оставалась невыполнимой. Пехота СС вела настолько тяжелые бои, защищая фланги дивизии, что отдельным командирам приходилось с огромными трудностями выводить свои танки с вершин своих клиньев. 11 июля «Рейх» и «Лейбштандарте» смогли сомкнуться, но «Мертвая голова» все еще оставалась изолированной и несла чувствительные потери, поскольку русские старались не брать в плен, а убивать всех, носивших эсэсовские знаки.

Это было последним и самым ожесточенным сражением для СС. После «Цитадели» Гиммлер распахнул ворота своей армии для возраставшего потока рекрутов из оккупированных стран и для всякого криминального сброда из гражданских тюрем рейха. Приняв эсэсовскую присягу, рекруты были обязаны пройти школу танковой войны. «…Если он был кандидат на офицерскую должность, от него могли потребовать, чтобы он вытащил чеку из гранаты, положил ее себе на шлем и стоял по стойке «смирно», пока она не взорвется».

Теперь такие люди встретились лицом к лицу с теми, кого они называли «недочеловеками», и, к своему ужасу, обнаружили, что они так же хорошо вооружены, так же изобретательны и так же храбры, как и они сами.

Несмотря на эрозию своих позиций на юге, Жуков и Василевский не могли не чувствовать удовлетворение обстановкой в ночь 11 июля. Блокирование наступления Моделя позволило им обратиться фронтом к Готу, причем весь их маневренный танковый резерв, 5-я танковая армия, еще не был введен в бой. Понимая, что окончательное испытание сил с немецкими танками произойдет менее чем через сутки, Жуков подчинил эту группировку Ватутину, и в ночь с 11-го на 12 июля она начала выдвигаться навстречу ожидаемой атаке 48-го танкового корпуса и танкового корпуса СС Хауссера. Одновременно Соколовскому было приказано провести ряд контратак, которые Ставка разработала против Орловского выступа, на оголенном левом фланге Моделя, и за которыми через 48 часов должен был последовать Попов со своими войсками.

Все это было, конечно, неизвестно Готу, но донесения из 3-й танковой дивизии говорили о том, что оборона русских между Кругликом и Новоселовкой упрочняется с каждым часом и все больше усиливается их активность против его левого фланга. Не обращая внимания на состояние Хауссера и Кнобельсдорфа, командующий 4-й танковой армией твердо решил выйти своими танками на открытую местность, прежде чем русские смогут укрепить обнажившуюся тонкую оболочку в своих оставшихся оборонительных сооружениях. 12 июля вся мобильная группировка, собранная из войск Кемпфа, Хауссера и Кнобельсдорфа, общей численностью до 600 танков, двинулась навстречу своей гибели. Незадолго до полудня произошло лобовое столкновение с танками советской 5-й армии, и под гигантской пеленой пыли, в удушливой жаре началась восьмичасовая битва. У русских были свежие силы, машины не были изношены и имели полный комплект боеприпасов. Кроме того, две бригады были вооружены новыми СУ-85 – самоходными 85-мм пушками, поставленными на шасси Т-34, в качестве немедленного ответа на применение «тигров» и новой пушки L70 на «пантерах». В отличие от них, немцы во многих случаях только что вышли из ожесточенных боев, оказывая накануне поддержку пехоте в ближнем бою. Многие из их танков были залатаны механиками прямо на поле боя, и очень скоро – особенно это касалось «пантер» – снова выходили из строя. Кроме того, «нас предупреждали, что следует ожидать сопротивления от неподвижных противотанковых пушек и некоторых неподвижных танков, а также о возможности появления нескольких отдельных бригад с более медленными танками КВ. На самом же деле на нас пошла кажущаяся бесконечной масса танков противника – никогда я не испытывал такого подавляющего чувства при виде мощи и численности русских, как в тот день. Тучи пыли не позволяли особо надеяться на помощь люфтваффе, и вскоре многие Т-34 прорвались мимо нашего прикрытия и устремились потоком, как крысы, по всему прежнему полю боя…».

К вечеру в руках русских было все поле боя с подбитыми танками, превратившимися в ценный металлический лом, и с ранеными экипажами. Резкая контратака на левом фланге Кнобельсдорфа вернула русским Березовку, и измотанной «Великой Германии» пришлось опять с ходу идти в бой, чтобы не дать противнику отрезать 3-ю танковую дивизию. На следующий день Гитлер послал за Манштейном и Клюге и сказал, что операция должна быть тотчас же прекращена. Союзники высадились в Сицилии, и возникла угроза, что Италия выйдет из войны. Клюге согласился, что продолжать операцию невозможно, но Манштейн, с совершенно необычным для него безрассудством, утверждал, что «…ни в коем случае мы не должны отпускать противника, пока не будут полностью разбиты его подвижные резервы, введенные в бой».

Однако Гитлер взял верх (необычная перемена их обычных ролей), и в тот же вечер немцы начали медленно отступать на свою исходную линию. Гудериан, на глазах которого выпестованные им танковые войска были разбиты за недолгих десять дней, слег в постель с дизентерией. Только неустанный Тресков упорствовал в своей деятельности. Видя в этом катастрофическом поражении благодатную почву, чтобы сеять интриги среди генералов, он обратился к Клюге, убеждая его поставить крест на своих спорах с Гудерианом и работать вместе, чтобы «ограничить власть Гитлера как верховного командующего». Это была крайне туманная цель, которая подразумевала все, что угодно, – от убийства до мягкой конституционной реформы. Что характерно, Клюге согласился при условии, что Гудериан «сделает первый шаг». Поэтому Тресков обратился к Гудериану, находившемуся в это время в госпитале, ожидая операции на кишечнике. Однако генерал-инспектор отказался иметь что-либо общее с ними, так как «мое достаточно полное знание неустойчивого характера фельдмаршала фон Клюге не позволяет мне согласиться…».

Так личная подозрительность и ревность генералов сыграли свою роль, став препятствием на пути внутренней «реформы» точно так же, как они аннулировали возможность добиться успеха силой оружия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.