ПЕРВЫЙ БАРЬЕР

ПЕРВЫЙ БАРЬЕР

Химик следовал за прыщавым из магазина в магазин. В комиссионном тот, по-прежнему держа пиджак перекинутым на руку, втиснулся в толпу возле обувного отдела. Химик подошел к какой-то детской коляске, щупал ее прорезиненный верх, не прерывая наблюдения.

«Есть!» Прыщавый, надевая пиджак, уже выходил из магазина, а женщина у прилавка все заставляла своего мужа чуть не на зуб пробовать приглянувшиеся ей туфли и не замечала, что сумочка расстегнута и зияет откровенным безденежьем. «Чисто сработал…»

Вслед за прыщавым Химик вошел в вестибюль кафе «Юность». Карманник юркнул в туалет.

Выждав несколько секунд, Химик толкнул дверь, захватил сзади тонкие запястья вора и резко вывернул руки к худой спине.

— Хоп-стоп, Зоя! Сброситься еще не успел?

Прыщавый извивался, но Химик придавил его к двери, потом одной рукой, как наручниками, сжал обе кисти, другой быстро обшарил карманы пиджака. Паспорт с деньгами, удостоверение с какими-то бумажками, пропуск. Он поддернул вверх руки застонавшего от боли карманника, смачно шлепнул пачкой документов по длинному носу.

— С таким паяльником — и воровать? Ай и дурак! Нос-то один на весь Мурманск… А бумаги в унитаз? Еще глупее. Таких просто кастрировать надо. Давай я тебя кастрирую, а? — Он продолжал бить по носу.

— Пусти, пес…

Химик только круче завернул руки, так что у владельца уникального носа выгнулась спина, а из глаз посыпались мелкие слезы:

— Пус-ти, ля-га-вый… Уй, гад! Прокурору стук-ну…

— Восхитительно глуп!.. Ну, ладно! — Химик швырнул тщедушное тело к крану — Мойся! На платок, вытрись.

Он вывел прыщавого в зал, велел сесть за столик.

— Срок не тянул? Заметно. Знал бы: опер без свидетелей не станет брать… Ну, не в этом дело. Ты хоть и дурак, но сегодня тебе повезло. Тебя не заметили — раз. Тебе вернули твой заработок, — Химик достал паспорт, вынул деньги, положил перед прыщавым, — два. И сверх того дали четвертной, — он вытащил пухлый бумажник и накрыл красные бумажки двадцатипятирублевой купюрой, — три. Скажи мне, киса, разве это не везуха?

«Киса» пребывал еще в обалдении, купюры рука схватила рефлекторно — по привычке взять, если глаза увидели деньги. Минут через двадцать он постиг, однако, что в КПЗ его, по крайней мере сейчас, не отправят, что перед ним не опер, а бизнесмен, бизнесмену нужны документы, за документы будут платить.

— Бизнес — это о’кэй, — подытожил «киса» свои умозаключения. И пообещал, что Зяма, Румчик и Валька Лопата тоже не будут выбрасывать ксивы…

Мурманск взбирается на окружающие сопки кварталами новых домов. Город, рожденный незамерзающим заливом, отдал первую, прибрежную, террасу под главное свое хозяйство — под рыбный и торговый порты, судоремонтные заводы и всякие иные, связанные с морем предприятия. Жилые дома утвердились сначала на второй террасе, потом на третьей. Фронт строительства давно миновал перевал ближайшей гряды сопок и уходит все дальше в тундру. Перепады высот между кварталами стали такими, что можно говорить уже о четвертом уровне, а в северной части — и о пятом. Традиционный городской центр — площадь Пяти Углов, большие магазины, вокзал, расположенные на второй террасе, оказались теперь отнюдь не в центре Мурманска. Но доминирующее свое значение этот район сохраняет. Главные рабочие потоки проходят утром и вечером через него, главные городские учреждения — здесь. И не один глава семьи, на крыльях летевший домой с известием о долгожданном ордере на новую прекрасную квартиру, вынужден был штурмовать еще одно препятствие — нежелание супруги переезжать из «города», то есть из центра, на «кварталы», куда добираться пока сложно — десятков троллейбусов и автобусов уже не хватает, чтобы обслужить новые районы. И не случайно разнаряженные парни и девчонки Жилстроя, Ледового, Нового Плато и «кварталов» солнечными летними вечерами съезжаются сюда, на главный проспект, как ленинградцы белыми ночами — на Невский.

На краю городского центра, протянув к заливу, словно руки, два своих крыла, стоит ДМО — дом междурейсового отдыха рыбаков. Сюда летят радиограммы, бронирующие места для возвращающихся экипажей. Этот дом разыскивают прежде всего те, кто впервые приехал в Мурманск и устраивается на флот. Все попадают на ковровые дорожки, устилающие этажи гостиницы, под бдительное око этажных дежурных, неусыпно следящих за чистотой дорожек и — в силу лишь причинно-следственных связей — за моральной чистотой постояльцев. Чопорную тишину дозволено нарушать только большеэкранным телевизорам в холлам и голосистым звонкам, призывающим в кинозал. Читальный и спортивный залы, плавательный бассейн (им гордятся особенно: первый в области и, кажется, вообще — за Полярным кругом первый) добирают в себя остальных отдыхающих.

Если, однако, закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не видеть указующих стрелок и не слышать призывных звонков, если промчаться мимо доски объявлений, приглашающих принять участие в фото-, изо- и прочих конкурсах и выставках, а вместо всего этого устремиться вниз, в подвальную часть, то попадешь в бильярдную. Она рекламируется значительно скромнее, чем все остальное, и среди старожилов ДМО немало таких, которые в ней не бывали ни разу.

Здесь атмосфера иная. Крепко настоянный на табаке воздух, кажется, никогда не теряет синеватого цвета.

То одна, то другая фигура вытянется над проплешинами зеленого сукна, тускло блеснет кий, щелкнут шары. И опять пузырится пьяный, вязкий разговор.

— Рассчитали нас по два восемнадцать за тонну…

— Ты, говорю, Валька, не в правах…

Отпущенные галстуки, расстегнутые пуговицы, белоснежный нейлон рубашек, так диссонирующий с тяжелой атмосферой и зашарпанными стульями. Здесь собираются те, кого не ждут на берегу и кто ничего не ждет от берега, кроме затяжной междурейсовой пьянки. Они сходятся сюда, скользя пустым взглядом по театральным афишам, по очередям возле кинотеатров, объявлениям об экскурсиях и поездках на турбазу. Нет, не на турбазу лежит их дорога. Наспиртованный мозг их не способен ни к какому активному действию, и ленивое наблюдение за шарами вполне их устраивает.

Но есть несколько людей, останавливающих на себе внимание уже одним тем, что они не хмельные. Они разговаривают, речи их столь же пьяно-бессвязны. Но глаза цепко и опытно ощупывают каждого входящего.

— На интерес? Башли, башли — вот первейший интерес в бильярде…

О башлях, о деньгах, разглагольствует Фрэд, родителям и участковому инспектору известный как Федор Маркелов. Фрэд станом тонок, лицом красив, одет элегантно. Со вкусом одеться — это второе дело, в котором он знает толк. А первое — бильярд. Фрэд — виртуоз кия. Года два назад он вышел в свой первый и последний рейс на траулере палубным матросом. Вернулся на берег совершенно убежденным, что в море он дисквалифицируется. «Видите ли, мне, как и радисту, поднимать груз свыше десяти килограммов противопоказано. В руке уже нет той гибкости, легкости, кий в ней уже не инструмент, а палка…»

Два месяца подвижнического тренажа в бильярдной вернули ему прежнюю форму. С тех пор Фрэд приходит сюда регулярно, как на службу, выколачивая кием из карманов подвыпивших рыбаков звонкую монету.

Среди «шушеры» — уже сидевших или готовящихся к отсидке карманников и хулиганов — Фрэд котируется как большой специалист и деловой человек. Однако для таких, как Химик, он не фигура. Химику за тридцать. Он лыс. Покатые плечи под спортивного покроя курткой предупреждают против легкомысленного к нему отношения. Он общителен настолько, чтобы поддержать любой разговор. Но не настолько, впрочем, чтобы сказать лишнее о себе. О своем «деле» он сообщил лишь такие сведения, которые совершенно необходимы для рекламы: он «делает ксивы», что в уголовном кодексе переводится как подделка документов. Уволившись из тралфлота, Фрэд не мог чувствовать себя спокойно перед лицом постановления о тунеядцах. Когда в Мурманске появился Химик, Фрэд пришел к Химику. И не ошибся.

В паспорте, а также в трудовой книжке бильярдиста появились желательные записи, удостоверенные нужными печатями и подписями.

Фрэд не остался в долгу. В ресторане он представил своего лысеющего друга некой Рае, которой года через три будет совсем трудно выйти замуж. Осмотрев в ту хмельную ночь ее стати, Химик нашел изъяны несущественными, а метраж комнаты — удовлетворительным. Таким образом, у Раи появился муж, а у Химика — крыша над головой, без которой начать «дело» просто немыслимо…

Сейчас он сидел в бильярдной и сочувственно выслушивал излияния какого-то боцмана:

— …Поперли меня, значит, оттудова, а характеристику дали — в тюрьму не возьмут. Прихожу, значит, я в военкомат…

Да, клиентура есть. Вот и этому можно бы сделать новую характеристику. А сколько других уже плакалось в жилетку.

Но все мелочь, мелочь… Нужен крупней заказ. Случай, когда судья усадил его на два года за серию поддельных медицинских справок, многому научил. Смех один — по полтиннику штука! Как последний спекулянт, мотался у поликлиник, предлагая клиентам товар… Нет, такой случай был последним! Падать — так с хорошего коня… И нужны документы. Часть их теперь будет поставлять «карманка» через длинноносого… как его? Шнобеля. Но на одних паспортах и пропусках далеко не уедешь.

— Значит, так: всех людей бросаете на это дело, товарищ Килдин. Всех! — слышалось из динамика селектора. — Как поняли?

— Понял вас.

Динамик еще пошипел немного и замолчал. И тотчас в красном уголке задвигались и заскрипели стулья, расчихался простывший ночью постовой Нурядов, что-то невнятно забубнил высокий Бутырин…

— Эх, черт, только думал отоспаться…

— Ему легко приказывать: «Всех бросайте!» А к прокурору за отсрочкой по тяжким телесным он, что ли, пойдет? Нет, опять мне шею мылить будут…

— Плюну на все, завтра рапорт подам…

— В отпуск? Держи карман…

— Товарищи! — Килдин оглядел расшумевшихся следователей и оперативных работников. — Так вот об убийстве… Нет, сначала капитан Пятунин доложит обстановку за прошедшие сутки у нас…

— Спокойное было дежурство, товарищ подполковник…

Пятунин, пожилой, несколько отяжелевший, застегивал пуговицу на животе, но китель расходился, и пуговица опять расстегивалась.

— О бытовой ссоре я уже докладывал вам. А кроме нее, карманка…

— Опять? — Килдин даже подскочил на стуле. — Товарищи, что же это, а? У вас новое хобби — копить глухие дела? А? Заявление-то одно?

— Да не заявление. Лейтенант Захаров взял с поличным Виктора Замятина, по кличке Зяма… И вернул очередную пачку документов очередному владельцу, чем в очередной раз предупредил совершение очередного преступления по части второй статьи сто девяносто шестой Уголовного Кодекса РСФСР… — нарочито ровно зачастил Пятунин.

В углу фыркнули.

— Товарищи! — Килдин положил руку на блокнот. — Старшина Хоменко, будьте любезны расшифровать сто девяносто шестую, часть вторую…

Хоменко, заочно учившийся в спецшколе милиции, знаниями, однако, блеснуть не мог:

— Подделка с целью… В общем, подделка…

— Достаточно, товарищ Хоменко. Ну, а товарищ Бутырин чем дополнит Хоменко?

— Систематическая подделка документов с целью…

— Достаточно. Товарищу Захарову будет объявлена благодарность в приказе за грамотные действия при задержании карманного вора… Заметьте, третий раз.

Алексей с признательностью глянул на подполковника. Полгода назад, когда приехал с дипломом юрфака в кармане, он был совершенно убежден: кое-что знает и умеет.

Увы, за полгода Захаров успел убедиться, как он мало знает и умеет. До сих пор допрашивает по заранее составленной шпаргалке. Не раскрыл самостоятельно ни одного крупного преступления. И ко всему прочему угораздило сделаться посмешищем на все отделение.

Как-то стал списывать фамилию из документов одного шеф-повара «Севрыбхолодфлота», и показалось, что печать в квалификационном удостоверении подрисована. Разволновался, скомкал допрос — и к Пятунину: подделку, мол, обнаружил. Тот повертел в руках удостоверение: «Печать как печать! Идет этот повар по мелкому хулиганству — вот пусть и идет». Алексей послушался, но сомнения остались. Потом поступило сообщение из школы: похищены бланки аттестатов зрелости — и из ателье проката: по поддельному паспорту получен транзистор. Захаров на совещании вслух предположил, что кто-то систематически занимается подделкой. «Вот только неизвестно: в Мурманске или в Душанбе», — немедленно съязвили сзади. А после совещания Бутырин, эта верста коломенская, схватил в коридоре за руку:

— Имею сигнал: готовится хищение документов из нашего отдела кадров. Занялся бы ты…

Словом, Захаров сейчас, как никто другой, нуждался в поддержке.

— Теперь по убийству, — продолжал Килдин. — Выехать из города на юг Гагин, убийца, не мог: железная дорога, аэродром, автобусы, морвокзал — все блокируется. В сторону Заполярного — Никеля он под пулеметом не пойдет: там пограничники. Видимо, отсиживается где-то в городе. Родственники убитого Михелидзе показывают, что тот дал телеграмму о возвращении домой, в Грузию. Выручка от четырех партий присланных ему фруктов составляла примерно десять-двенадцать тысяч. Таким образом, подтверждается мотивировка преступления. Наша задача: проверить каждый дом, каждую квартиру на участках. Вот размноженные фотографии Гагина и приметы. Ознакомьте с ними нештатных сотрудников и комсомольцев из оперативного отряда. Да предупредите: только наблюдение! Гагин вооружен…

* * *

Химику было не по себе.

Когда Фрэд сказал, что клиент будет ждать в сквере у кинотеатра «Родина», на первой скамейке слева, да еще в одиннадцать ночи, это звучало малиновым звоном. Вот она, крупная рыба! Химик уже чувствовал в руке тяжесть купюр. Он согласен на конспирацию: за игру втемную клиент заплатит особо.

Но сейчас было такое ощущение, что сидящий рядом дядя держит руку на горле и то сожмет пальцы, то слегка ослабит, давая вздохнуть.

— Так вот, ты меня не знаешь, а я тебя — как облупленного… Не дергайся! Дырку сделаю — не охну… У меня есть способ избежать вышки. Явка с повинной. Да еще такого карася, как ты, приведу с собой… А если ты так поступишь, тебя на первом же месяце в лагере пришьют. Понял?

— Ладно, не пугай. Что нужно?

— Вот и ладушки: паспорт и командировочное удостоверение.

— Заметано. Цена?

— Это пусть тебя не беспокоит. Два куска хватит?

Химика даже пот прошиб. Две тысячи! Но он тут же взял себя в руки.

— Три.

Человек усмехнулся:

— Хорошо, голуба. Пусть три. Но жадность тебя до добра не доведет… Слушай дальше. Я с двадцать четвертого года. Работаю… Кем-нибудь попроще. Живу в Заполярном. Или в Никеле.

— В погранзоне?

— А почему бы и нет? Не беспокойся, свою социалистическую родину я продавать не собираюсь… Дашь задание Шнобелю…

«И про этого знает», — у Химика перехватило дыхание.

— … пусть тряхнет кого-нибудь с никельского автобуса. И обязательно по пьянке. Срисуешь печати — бумаги подбросите обратно. Человек пока косой — не пойдет заявлять. Встречаемся на автовокзале в половине первого через пять дней. Понял? Там и расчет. Пока держи на расходы полкуска. Вот фото для паспорта. А теперь сгинь.

— Понятно. До встречи.

Сделав несколько шагов, Химик глянул через плечо в темноту. На скамейке никого не было. Между лопатками под теплой японской курткой пополз холодок.

* * *

— Учили вас в университетах, — проворчал Пятунин. — А нас тут жизнь учит. Я скоро четырнадцать лет в Мурманске, но квалифицированную подделку не встречал ни разу. Не характерное для нашего города преступление. Ясно? Хотя мог, конечно, какой-нибудь гастролер приехать… Нет, все же к Килдину идти не могу. Люди сутками не спят, расследуют убийство, а я являюсь: здрасьте, отпустите моего Захарова версию по подделке отрабатывать! Смеешься ты, что ли?

— Так это тоже работа по Гагину, Семен Семенович! Сами же говорите: он — опытный преступник, имел за плечами два убийства в средней полосе, третье — здесь. Не полезет же такой на поезд или в самолет — прямо в наши руки! Ждать, когда его накроют на квартире, тоже не будет…

— Алексей, пойдем-ка поспим, ведь три часа осталось… Что ты чепуху городишь? Дались тебе эти документы… С какой стати ты решил, что Гагин в петлю головой, к пограничникам сунется.

— А куда ему еще деваться? И как хотите, Семен Семенович, но когда карманники начинают коллекционировать документы, это не просто так. А документы на имя прораба из Заполярного, которые мы изъяли у Замятина, тем более подозрительны. Денег-то было в них всего семнадцать рублей.

— Вот как? Из Заполярного? А как ты Замятина взял?

— Да шел с ребятами из комсомольского оперативного вечером, а Зяма возле «Северной» болтался. В ресторан, думаю, собрался. Нет, вошел в гостиницу. Послал посмотреть, а потом и взяли, когда Замятин из номера выходил.

— Действительно, странно. Зяма… Мы с ним старые знакомые. Он ведь на общественном транспорте обычно «работал». Ну, видно, с тобой не поспишь. Поехали, допросим этого Зяму еще раз.

Замятин даже расцвел, когда увидел Пятунина.

— Здрасьте, Семен Семенович!

Нижняя челюсть с толстой губой отвисла в улыбке и двигалась из стороны в сторону.

— Здравствуй, Виктор. Садись… Ну что ж ты, брат, клялся, клялся у меня, что кончишь воровать, а вот опять попался?

— Это так, Семен Семенович, случайно, — Замятин опять осклабился. — Вот гражданин начальник, — он показал на Захарова, — у вас появился очень бдительный. Меня уже два раза брали, но отпускали: не доказать.

— Вон в каком смысле случайность? Ясно… Значит, к отсидке готовишься?

— Решил признаваться. Взяли тепленького. А то, может, отпустите, Семен Семенович, а? Я бы исправился, а?

— Сам же знаешь, сидеть придется… Ну, а дружки твои как? Кирин тоже, наверное, к нам скоро пожалует?

— Шнобель-то? Не-е. Шнобель исправился. Да и я ведь исправляюсь, Семен Семенович. Отпустите, а?

— Врешь ты все, брат. Будешь сидеть.

— А сколько, Семен Семенович? Опять год?

— Ну, это суд решит. Может, и больше.

— За что больше-то! Кража личного имущества, мелкая — куда же больше-то?

— За то, что врешь. За то, что не признаешься.

— Я все признал, Семен Семенович. Все в протоколе.

— И пособничество признал?

— Какое пособничество?

— Ну как «какое»? Тебе ведь не деньги нужны были.

Челюсть у Замятина захлопнулась.

— Ты ведь за документами шел. А документы, сам знаешь, для хорошего дела не нужны. На этот раз они понадобились убийце, чтобы скрыться от нас. Вот тебе и пособничество.

Водянистые глаза у Замятина округлились.

— А сколько по этой статье, Семен Семенович?

— Сколько есть, все твои будут… А как уменьшить срок, ты сам знаешь. Так что — сейчас будешь рассказывать или подумаешь?

Замятин, часто моргая, молчал.

— А завтра можно?

— Конечно, можно. Только не просчитайся. Ты же сам говоришь, — Пятунин кивнул на Захарова, — вот новый гражданин начальник — очень бдительный. Он ведь до завтра тоже сидеть не станет сложа руки. И если докажет — твое признание уже ничем не поможет…

— Только запишите, Семен Семенович: я все чистосердечно…

— Зяму, кажись, повязали!

Шнобель тяжело дышал, видно, бежал. У Химика на скулах заиграли желваки.

— «Кажись» или точно?

— Не знаю. На брод не пришел.

— Ну, это еще ничего не значит. Может, не выгорело у него. А у тебя как?

— Вот.

— «Удостоверение… выдано Матвееву Ивану Ильичу, работающему мастером…» Ага, комбинат «Печенганикель» — это в Никеле? Хорошо… Паспорт… Так. Вот что: через полчаса будь здесь. Где этот Иван Ильич?

— У моей знакомой. Вдрызг. Спит.

— Хорошо. Потом отнесешь обратно.

Химик закрыл на ключ дверь, посмотрел в окно на уходящего к автобусной остановке Шнобеля, потом приподнял крышку стола. В тайнике среди груды различных паспортов, трудовых книжек, пропусков нащупал пальцами лупу и пакет фотобумаги…

Шнобель явился ровно через полчаса. Химик отдал ему документы.

— На, вези. Да не вздумай у этого мастера монеты брать. Стой-ка! — Он схватил карманника за лацканы плаща и зло посмотрел в его бегающие глазки. — Пошерстил уже? У, гад! На? полста, а ему все до копейки верни. Понял? Завалишь — душу выну! Иди! Нет, подожди… Узнай, что с Зямой.

— Узнавал уже, только что от него. Папахен говорит — в Кировск отправил, там его дядя на работу устроит. На меня понес. Сбиваешь, говорит, его с панталыку…

— Да, сволочь ты порядочная… Ну, да ладно, иди.

— Фрэда видел. Говорит, дело есть.

— Давай, давай, чеши! С Фрэдом увижусь вечером.

Вечером Фрэд показал ему очередного клиента. Чернявый, модно одетый парень за словом в карман не лез.

— Алексей Матвеевич Захаров я. А для родных и близких — Лешечка. Понимаешь, уж очень тут не климатит мне. Вот так надо в армию, и чем скорее, тем лучше. Капитан кричит, что вернется из рейса, стоянка будет побольше — посадит меня.

— Есть за что?

— Да как тебе сказать… От этих-то грешков я отмахнусь. Хвосты кое-какие…

Лешечка, волнуясь, перебирал в пальцах ключи. Присмотревшись, Химик понял, что это отмычки для вагонных дверей.

— Не в ладах с железнодорожной милицией?

— Ах, это?.. — Лешечка смущенно сунул отмычки в карман расклешенных брюк. — Это — в том числе… Пароход придет недели через полторы, мне бы к этому времени надо трудовую с «собственным желанием» и какую ни на есть характеристику. Придет капитан, а ловить уже некого…

— Что ж, одобряю. Парень ты, видать, с головой… А платить как собираешься?

— Есть валюта, найдется покурить…

— Гашиш? Анаша? — живо заинтересовался Химик.

— Не только… В общем, на днях кое-что привезут…

Нет, Химик положительно попал в полосу везения. Только сегодня, зарядив оставшимися крохами гашиша две сигареты, он с тоской подумал, что взять больше неоткуда, — и вот счастье само в руки идет!

— Ну, считай, договорились, Алексей Матвеевич. Только одно меня смущает: не поздно ли ты в армию собрался?

— Не поздно. Гражданин прокурор раньше не пускал.

— Понятно. Так, на завтра прошу. Прихвати покурить. Там и обмозгуем детали.

На другой день Лешечка пришел с бутылкой коньяку. Поставил ее на стол, бросил рядом целлофановый пакетик с наркотиком. Химик влюбленно разглядывал через целлофан темные крупинки.

— Теперь живем… Знаешь, я не сразу сделаю тебе трудовую. Дня через два освобожусь от срочного заказа… Высший сорт! Да ты не беспокойся: за мной не пропадет. Все сделаю в лучшем виде. Трудовую принес? Ладно, я сначала закусить соображу.

Рая работала в ночную смену, ужин получился холостяцкий. Но сардины, колбаса, сыр — все в приятном изобилии.

После коньяка Химик потянулся к наркотику.

— Ну, покурим. А потом кофе сварю.

Он вытащил из двух сигарет по щепотке табаку, растер жесткими пальцами наркотик, ссыпал его в гильзу, заткнул табаком.

— Держи!

— Меня пардоньте, я лучше коньячку.

— Что ж, правильно, тебе нельзя, — Химик жадно затянулся. — Я так и думал, что ты не из мелких пернатых. И хорошо имеешь с этого дела?

— Без закуси пить не приходится. Кстати, пока не под балдой, возьми, — Лешечка отдал трудовую книжку и равнодушно отвернулся к окну. В отражении темного стекла увидел, как Химик слегка приподнял крышку стола, сунул туда документ.

До кофе дело так и не дошло. Лешечка достал из кармана еще одну бутылку. Химик еще покурил. Разговор, сначала несвязно-возбужденный, постепенно сам собой иссяк. Последнее, что помнит Химик, — это фигура привалившегося в угол дивана Лешечки. Лешечка запомнил нечто большее. Он видел, как Химик обшаривал карманы висящего на спинке стула Лешечкиного пиджака, как, повертев в руках деньги и отмычки, сунул их назад, а второй целлофановый конвертик — в тайник под крышкой стола. Потом заботливый хозяин снял со спящего Лешечки туфли и, попутно ощупав карманы брюк, положил гостя на диван. Затем сам упал на кровать.

…Еще часа через полтора Лешечка среди многочисленных документов нашел, наконец, в тайнике интересующую его фотокарточку Гагина. Положив ее на место, он лег и на этот раз уснул по-настоящему.

* * *

В ближайшие три дня новые друзья были неразлучны. Неожиданная привязанность Химика объяснялась просто. У него не проходило неприятное ощущение после разговора в сквере возле «Родины». Темный дядя не внушал особого доверия. Пятьсот карбованцев он отвалил, конечно, не задумываясь. По-настоящему это и была красная цена за работу. Но так ли легко отвалит он еще два с половиной куска? Нет, надо иметь с собой надежного человека. Рослый и дюжий Лешечка годился для этой роли, как никто другой. Не интеллигешку же Фрэда или хилого Шнобеля брать с собой… А Лешечка подойдет. Правда, стоит для верности прощупать…

За день до встречи с «дядей» Химик предложил как бы между прочим:

— Знаешь, я тут примелькался уже… Ты не смог бы в ателье проката заделать магнитофон?

Лешечка и бровью не повел.

— Тебе нужны монеты? Возьми у меня.

— Мне нужен магнитофон.

— Лишний хвост, сам понимаешь, мне ни к чему… Ну, да ладно. Возьму на две недели, а там пусть ловят…

— Забито. Давай фото.

Поддельный паспорт, подготовленный, по-видимому, заранее, через два часа был у Лешечки в кармане. А еще через два магнитофон стоял у Химика.

— Вот спасибо! После реализации половина твоя. Да, еще одно дело. Может, подскочишь ко мне завтра в двенадцать?

— Давай позднее. В двенадцать я ребятам обещал…

— Нельзя позднее. — И не пожалеешь. Дело в общем несложное: побыть возле меня, а в случае чего — поддержать…

…Химик, ни на кого не глядя, прошел к буфету, стал в очередь. Изучив витрину с коржиками и бутербродами, заказал только два кофе. Поставил стаканы на столик, возле которого рослый мужчина в темных очках, плаще «болонья» и серой кепке тоже пил кофе, заглядывая в раскрытую книгу. Химик положил на стол сложенную вчетверо газету. Книга опустилась на нее, а потом мужчина начал читать с удвоенным вниманием. Видно, то, что было в книге, понравилось ему. Удовлетворенно улыбнувшись, он незаметно положил под газету плоский пакет.

— Руки на стол, — раздался знакомый голос из-за плеча Химика.

Мужчина вздрогнул, потом покорно положил на стол руки, покрытые татуировкой.

— Все в порядке, Лешечка, — улыбнулся Химик, не оборачиваясь.

— Руки на стол!

Химик резко обернулся. Сзади полукругом стояли пятеро.

— Чего крутишься! Привел на хвосте, подлюга! — человек в темных очках с ненавистью плюнул Химику в лицо…

— Я понимаю, Василий Артемьевич: растить молодые кадры, радоваться и все такое… — Пятунин вертел в руках граненую рюмку. — И стыдно мне, а вот не могу не признать: завидую. Ведь возьми меня. Начинал-то как? По плевому дельцу, бывало, горб натрудишь, будто бандитскую шайку раскроешь. А результат? Штраф сто рублей. Тогда ведь все на сотни да тысячи было…

Килдин на одной руке держал своего очередного пациента — подбитого голубя Гопку, а с ладони другой давал ему склевывать хлебные крошки. Гопка хлеб не клевал, а все норовил ущипнуть клювиком пальцы.

— Ну драчун, ну забияка!.. И что дальше?

— Вот я и говорю. Те места, где я на карачках пролезал, они, молодые, берут как барьер — с лету, с маху…

— Что ж ты хочешь, Семеныч? Университет есть университет. Но к чему ты это?.. Гопка, отстань!

— Да вот скоро на пенсию…

— Ну и?

— О замене, говорю, надо подумать.

— Ну и?

— Оставь ты, ради Христа, своего голубя! Ему тут о деле толкуют… Захарова, говорю, давай готовить.