ПИРАТЫ

ПИРАТЫ

— Дядя Вася, — пропищал из-за двери знакомый голосишко, — а мы не опоздаем? Мальчишки уже торт купили… Большой и с кремам!

«Дядя Вася», широкоплечий и высокий, сидел за столом и листал бумаги. «Опоздаешь с ними», — проворчал он. Уже пять раз звонили:

— Василий Сергеевич, так мы ждем, Ровно в семь…

Годовщина!.. Год назад он сидел вот за этим же столам и составлял очередную оправку в область. Отвлек его телефонный звонок:

— Сидишь? — ехидно осведомилась трубка.

— Ну, допустим…

— Пишешь?

Он промолчал.

— А в автобусной будке опять стекло разбито, — нахально продолжал тот же голос.

…Напасти никогда не приходят в одиночку. Сегодня утром заболела дочка. Ангина, глотать не может, температура под тридцать девять… Не успел прийти на работу — звонок: срочно подготовить справку к областному слету участковых инспекторов. Тема: борьба с детскими правонарушениями. Тут не знаешь, за что раньше хвататься. То в школьной раздевалке деньги из кармана вытащили. То старуху древнюю напугали, явившись к ней под окно в образе дьявола, перемазавшись сажей и блея по-козлиному. А то еще на самом верху пожарной лестницы, как флаг, вывесили старую тельняшку. Полощется на ветру — ну прямо Веселый Роджерс.

Рычков вспомнил, как тяжко было ему тогда: делал первые шаги в милиции. Раньше в армии как-то не приходилось в одиночку работать — все в коллективе. Здесь дело совсем особое: на весь поселок один участковый, весь спрос с него. Нелегко. Да и перед людьми неловко. Все, казалось, смотрят укоризненно, не верят ему… Скорее всего, только казалось: очень уж неважного мнения о себе он тогда был.

И еще вспомнил Рычков, как в тот самый черный день шел домой. Темно было. Взглянул на светящийся циферблат часов — восьми нет. Идет мимо темного подъезда, слышит, кто-то всхлипывает на ступеньках. Тоненько так плачет, пискляво.

— Это кто тут? — нарочито громко поинтересовался Рычков.

— Я, — тоненько всхлипнули в ответ.

— Кто — я?

— Лена… Федорова…

— Федорова, Федорова… Уж не сестренка ли Сашки Федорова из седьмого «А»?

— Сашки-и-и, — продолжала плакать девчушка. — Только он убежа-а-ал. А мне велел, чтобы я не в свое дело нос не совала. Я ма-а-амке скажу…

— Да подожди ты реветь! Где мать? И куда Сашка убежал?

— Мамка на работе, она в ночную. А Сашка с мальчишками в сопки подался. У них там крепость… Правда, правда, я слышала, они с Толькой Котиным говорили…

Теперь Рычков окончательно вспомнил белобрысенькую девчонку лет четырех, которую весь поселок звал Ленкой-Кнопкой — за малый рост и курносый нос. Про какую еще крепость она болтает? Надо бы взглянуть.

Рычков невольно улыбнулся, вспомнил свой первый поход к мальчишкам в сопки. Да, тогда ему не было смешно.

Визгливый голос перекрывал все остальное:

— Эй ты, Кривой, как стоишь?

— Слушаю, кэп!

— Сегодня большой день, великий праздник. Отныне вы все пираты, ты понял?

— Так точно, кэп!

— А в каком вы виде, пираты армии Роджерса? У Кривого на тельняшке чернила. А ты как надел шляпу, Краб? Разве такими были морские пираты? Завтра все получат задания. Мы будем разрушать, убивать, грабить. Салагам не место среди нас… Кто не будет повиноваться капитану, будет скормлен рыбам. Всем ясно?

— Всем, кэп!

Вот тогда-то Рычкова, стоявшего на холодном пронизывающем ветру, в жар бросило.

Дикость была в том, что страшные и нелепые эти слова произносил не бандит, потерявший человеческий облик, а мальчишка, обыкновенный пацан, родившийся и выросший в наше время.

Дед Толика Котина вернулся с войны инвалидом. До сих пор не утихла его ненависть к тем, кто жаждал «разрушать, убивать, грабить», кто лишил его, классного судоремонтника, возможности трудиться. А вот не сумел он, видно, передать свою ненависть внуку, в котором души не чает.

Рычков попытался вспомнить Толика. Вроде, вихрастый, конопатенький… Нет, это Сашка Федоров конопатенький. А Толик, тот больше на девочку похож. Глаза большие, голубые; губы пухлые, капризные; ямочки на щеках, когда улыбается. «Пират», ничего не окажешь…

Вслушиваясь в хор голосов, исполнявших вразнобой, но с азартом: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, о-хо-хо и бутылка рому», — Рычков вспомнил, как познакомился он с семиклассниками Федоровым и Котиным. Тогда-то они в шестом учились.

Пришел капитан еще в начале своей милицейской деятельности знакомиться с директором поселковой школы. Немолодая рыхлая женщина встретилась ему в коридоре. Завела в кабинет и с ходу начала жаловаться на дисциплину. В потоке слов чаще всего фигурировал шестой «А».

— Вы нас правильно поймите, мы ие хотим, чтобы вы всех наших хулиганов арестовали, но припугнуть их надо…

— А много их, хулиганов-то? — поинтересовался Рычков.

Она стала называть фамилии, загибая одновременно пальцы на руках, и Рычков понял: не так уж и много, если по пальцам пересчитать можно… Так оно и вышло. Директор загнула семь пальцев, и на этом дело кончилось. Дальше разговор пошел гораздо спокойнее.

— Вот вы скажите мне, товарищ капитан, простите, не спросила, как зовут вас? Да, так вот скажите мне, Василий Сергеевич, вы с такими чаще дело имеете — чего им не хватает, как думаете? Одеты, обуты — я об этом не говорю, сейчас все одеты и обуты. Книжек у них — не перечесть, почти у всех дома библиотечки. Игры любые, футбол, волейбол, хоккей — милости просим. Ведь так можно организовать свои досуг! Так нет, их на проделки тянет. Я понимаю: возраст, мальчишество и все такое, но есть ведь предел всему. Вчера Галина Петровна, географ, пришла из шестого «А» в слезах. Правда, она педагог молодой, только институт кончила, может, поэтому не сориентировалась и позволила себе уйти из класса до звонка. Но послушайте, что они сделали.

Дальше Рычков услышал грустную историю про то, как Саша Федоров сорвал урок географии. «И ведь парень неглупый, учится неплохо, а по географии у него в прошлом году сплошь пятерки были…»

Ну, так вот, вышел он к доске отвечать, взял указку и начал подробнейшим образом описывать разбойные набеги морских пиратов на мирные торговые суда. «Разбойные набеги» — это уже интерпретация директора, Федоров же с упоением докладывал, сколько пуль всадил в «пузатого купца» капитан пиратов, как «скармливали акулам» мятежных матросов, не желавших подчиниться пиратскому кодексу, как те извивались и кричали, а «мужественные пираты» стояли на носу обреченного корабля и смотрели вдаль.

Учительница несколько раз пыталась остановить Федорова.

Наконец, она крикнула: «Прекрати немедленно».

И он замолчал. А класс недовольно зароптал. То есть, конечно, не весь класс, это учительнице от неожиданности показалось, но несколько недовольных голосов все же раздалось.

Именно тогда учительница схватила журнал и выбежала из класса.

— Если хотите, — заключила директор, — можете сегодня поприсутствовать в шестом «А» на классном собрании.

Рычков захотел. Вечером он сидел за последней партой, рядом с директором школы, а у стола стояла классный руководитель шестого «А» Анна Павловна, перелистывала потертый маленький блокнотик. Потом она подняла голову, и Рычкову показалось, будто она одним взглядом охватила сразу весь класс, всех тридцать с лишним человек. И под этим взглядом все притихли, подтянулись, стали строже — совсем как сама учительница.

— Начнем? — мягким голосам опросила Анна Павловна.

Рычков подивился, что не было в ее голосе типичных для многих учителей металлических ноток. Она говорила негромко и спокойно:

— Все вы знаете, по какому печальному поводу мы собрались сегодня, повторять не буду. Я просила прийти сюда Галину Петровну, но она неважно себя чувствует. Так кто хочет высказаться?

Все молчали.

— Может, послушаем Сашу?

Федоров, невысокий, вихрастый, с россыпью веснушек на носу, сидел безучастно, будто не к нему относились эти слова. Так он и просидел все собрание. Зато больше всех кипятился Толя Котин. Когда шестиклассники, в основном почему-то девочки, осуждали поступок Федорова, Толя вертел во все стороны кудрявой головой и шипел; «Ну, ты даешь… Ну и что, подумаешь! А что он такого сделал — сама же слушала, уши развесив…»

Уже Анна Павловна негромким своим голосом подвела итоги, а Федоров так и не шелохнулся. Рычкову понравилось, что никто не тряс Сашку с требованием немедленно поклясться: такое, мол, больше не повторится. По опыту Рычков знал: очень трудно мальчишке вот так, прилюдно, каяться в своих грехах, даже если он их и осознал. И порой, когда под давлением учителей мальчишки «дают слово», оно часто оказывается пустым. А Федорова ребята просто пропесочили, заверив, однако, что при повторении «хулиганства» они будут просить директора школы перевести его в другой класс.

— Думаете, проняло? — шепотом спросила Рычкова директор школы, когда собрание подходило к концу. — Ой ли! Нет, я думаю, больше он такой номер на уроке не выкинет. Но по сути-то, по сути…

Она покачала головой.

— Для него пираты все равно героями остались, и долго еще его надо от них лечить, ох, долго… Впрочем, может быть, я и ошибаюсь…

Все это Рычков вспомнил, стоя на пронизывающем ветру и слушая визгливый голос «кэпа». Он не сомневался, что принадлежит голос вихрастому Сашке, и еще раз подивился прозорливости директора школы. Кто бы мог тогда подумать, что тот сравнительно безобидный срыв урока будет иметь самое прямое отношение к нему, участковому инспектору?

А в том, что наступила его очередь действовать, Рычков не сомневался.

Он шагнул к входу. Впереди метнулась фигура, кто-то скатился в землянку по ступенькам:

— Полундра!

И сразу стало тихо. Спустившийся следом Рычков увидел полтора десятка напряженных, перемазанных сажей (в землянке тешилась печурка) мальчишечьих лиц. В углу возле печурки на трехногой табуретке восседал «пиратский капитан» — Сашка Федоров, семиклассник из поселковой школы, брат Ленки-Кнопки. Впрочем, минут пять назад он, может, и восседал. А сейчас на табуретке съежился нахохленный пацан. И столько откровенной неприязни увидел Рычков в его взгляде, что снова — в который раз за этот день! — почувствовал себя не в своей тарелке. Медленно прошел к печурке. Взял полено, оглядел его со всех сторон, сунул в огонь. Тишина. Только громко — выстрелами — потрескивали в огне смолистые поленья.

— А что, хлопцы, — медленно начал Рычков. — Землянка — это ничего… Сами вырыли или была?

— Была, — нехотя разлепил губы Сашка.

— Землянка — это ничего, — все так же не спеша, словно разговаривая сам с собой, произнес Рычков. — И печурка славная… Только на что это вам? — неожиданно резко закончил он и повернулся, внимательно вглядываясь в застывшие ребячьи лица.

Все по-прежнему молчали, один лишь Толик Котин непримиримо шевельнулся:

— А мы никому докладывать не обязаны. Мы никого не убили и не ограбили…

— Пока, — закончил Рычков, в упор глядя на мальчишку.

И тут же спохватился: может, не стоило так резко? Может, надо было все игрой обернуть? Ну, как обозлятся пацаны да устроят себе крепость в другом месте, там, где их и Рычков не найдет.

Не больше, наверно, десяти-пятнадцати секунд решал он для себя эту задачу. Так до конца ничего и не додумав, приказал:

— А ну за мной все, живо!

Мальчишки нехотя двинулись за ним.

Дорога до пикета заняла не более получаса. Все это время мальчишки шли молча. Молчал и он. Глубоко надвинул фуражку, шел несвойственной ему походкой — тяжело шагал, оступался с узенькой, протоптанной в снегу, тропинки. Куда только девалась военная выправка капитана Рычкова?

И если б могли шедшие сзади пацаны видеть лицо капитана, они бы искренне удивились. Не злость и не гнев испытывал он — обиду. И еще растерянность. Черт его знает, как себя вести сейчас. Чем их проймешь, этих надутых и замкнувшихся в себе мальчишек? Правильными, хорошими словами, что жить надо честно, открыто? Все это они уже не раз слышали.

…В пикете Рычков кое-как разместил их — на клеенчатом диване, на стульях. Сам сел, не раздеваясь, за стол. Снял фуражку. Машинально нажал кнопку настольной лампы под круглым стеклянным абажуром. Зеленоватый свет осветил крохотную комнатушку, занавешенное окно, простенький канцелярский стол, черный телефон.

Заставь Рычкова сейчас вспомнить вое, что он сказал пацанам тогда, — ни за что не сумеет…

Он помнит, как удивленно смотрели мальчишки на его руки, скручивавшие и раскручивавшие какую-то бумажку. Сейчас-то он понимает, чего они от него ждали. В лучшем случае — нотации и обещания пожаловаться родителям и учителям. В худшем, неверно, — тюрьмы. Глупыши…

Нет, совсем не до нотаций ему было тогда. И он вдруг начал говорить этим перемазанным сажей перепуганным мальчишкам: вот, наверно, ничего у него не получится. Он не жаловался, он размышлял вслух, мучительно вытаскивая на поверхность слова, которые не раз в трудные минуты бились у него в душе, не находя выхода. И — странное дело! — чем дольше он говорил, тем легче ему становилось. Это не было похоже на облегчение, нет, уверенность и легкость приходили к нему оттого, что его слушали — и очень заинтересованно, по-доброму слушали.

Неприязнь и недоброжелательство в их взглядах сменились сначала равнодушием (когда они доняли, как позже сказали, «что их не посадят»), а потом и робко засветившимся интересом. Это был едва заметный огонек, ну прямо как пламя крохотной свечки. А когда он изложил им все свои трудности и, резанув рукой по горлу, сказал, что без помощников он никак не может работать, огонек разгорелся по-настоящему. И как бы ни отворачивался бывший «кэп» Саша Федоров, и какую бы равнодушную физиономию ни строил Серега Бочаров, Рычков чувствовал: они слышат каждое его слово!

— В общем, так, товарищи…

Он намеренно назвал их так.

— …кто согласен, завтра в девятнадцать ноль-ноль прошу быть здесь.

Это было год назад.

Сашка Федоров недавно разоткровенничался:

— Ну нисколечко я вам не поверил, когда вы сказали, что не оправитесь без нас. Придуривается, думал, капитан, хочет нас голыми руками взять…

— А зачем тогда пришел?

— Все пришли — и я пришел. Куда я без пацанов?

А еще через минуту признался:

— Ну, и любопытно немножко было: что дальше будет?

А дальше было вот что. Веяние нового ощутилось в поселке. Первым испытал это на себе гражданин Петрухин, неоднократно привлекавшийся за нарушения общественного порядка. Шел однажды этот самый гражданин Петрухин домой в крепком подпитии. По дороге ненароком разбил стекло в автобусном павильоне: привалился грузным своим телом, ну, оно и зазвенело мелкими осколочками. Оглянулся по сторонам — нет ли кого? Ни милиции, ни дружинников вокруг не оказалось, только пацанье какое-то крутилось неподалеку…

Но не успел Петрухин дойди до дому и кружку воды опорожнить — звонят. Открыл дверь — и глазам своим не поверил: стоит на пороге участковый и ласково так улыбается:

— Штраф платить будем, товарищ Петрухин?

Дошлый это народ, пацаны! Рычков вспомнил, как одно за другим раскрывались дела, казавшиеся раньше безнадежными.

Пропали, к примеру, в раздевалке из кармана пальто два рубля. В другое бы время — ищи этого воришку, как ветра в поле, когда он сразу же на эти два рубля конфетами и мороженым отоварился. На вечерней отрядной оперативке Толик Котин негромко сказал:

— Надо за Вовкой Залыгиным из шестого «Б» последить, что-то он всегда долго в раздевалке крутится…

Последили. И на следующий же день привели его в пикет заплаканного, несчастного, но твердо на своем стоящего:

— А пусть она, раззява, деньги в пальто не оставляет…

Однажды на долю рычковских мальчишек (а он про себя их только так и называл: «мои мальчишки») выпало тяжелое испытание. Днем, когда они были в школе, в пикет милиции неловко, как-то бокам, вошел Иван Михайлович Арефьев:

— Прошу меня простить, капитан, неувязка тут одна получилась. Кража у меня в квартире, мелкая, правда… Подарил сынишке морской бинокль, он давно у меня просил. Вчера они с Сережкой Бочаровым весь вечер играли… А сегодня прихожу на обед — нет бинокля…

И, все так же неловко, славно извиняясь, добавил:

— Я, конечно, понимаю, что Бочаров у вас в активистах, но…

Он развел руками:

— Больше некому, убежден…

Серега, когда узнал, даже почернел от горя. Но говорить ничего не стал. Сказали другие. В журнале отряда в этот день появилась запись:

«Тревога! Совершена кража, подозрение пало на члена отряда…».

В пять минут сколотили розыскную группу. В нее вошел и Бочаров. Но с какого конца начать поиски? Рычков бросил им шпаргалку:

— А вы проверьте, кто из знакомых Арефьева сегодня не был на уроках.

Как назло, в этот день на двух уроках не был и Сережа Бочаров — бывает же такое совпадение: зубы заболели, и он к врачу ходил. Так что полного алиби у него не было.

Два дня члены опергруппы не появлялись в отряде, Рычков только получал донесения: посты расставлены возле всех домов, где живут подозреваемые, обследованы чердак и подвал дома, где живет Арефьев. Следующее донесение радостное. Ура! На чердаке ближайшего к арефьевскому дома обнаружен большой морской бинокль! Рано или поздно за ним кто-нибудь придет…

К концу третьего дня по улице поселка в направлении к пикету двигалась странная процессия: полукольцом — пятеро мальчишек, а в центре, низко опустив голову, — шестой. В руках у него был бинокль…

Арефьев потом извинялся перед Сережей. Вот так прямо при всех подошел к нему и оказал:

— Ты уж прости меня, осечка вышла…

Но Сережа будто не видел его виноватой усмешки, смотрел на него прямо и строго. И тот стушевался — большой, грузный человек в морском кителе. Стушевался и ушел… Даже Рычкову не по себе стало. Не хотел бы он, чтобы вот так смотрел на него маленький ершистый паренек с большими, малиновыми от скрытого волнения, оттопыренными ушами…

— …Дядь Вась, а дядь Вась, — канючила Ленка. — Ну ты пойдешь или нет?

— Цыть ты! — по-Сашкиному прикрикнул на нее Рычков. — А еще в отряд просишься. Нет у тебя никакой дисциплины!

— Есть, дядь Вась! — по-военному вытянулась Ленка, и тощие косички ее растопырились в разные стороны.

Только сейчас Рычков заметил, что на ней новое платье в мелкую складочку и огромные капроновые банты в косицах.

— Ух ты, какая она сегодня, — улыбнулся он, собирая папку. — Вольно, говорю!

Ленке только этого и надо было.

— А Сашка какой, дядь Вась — затараторила она, обрадованная вниманием. — Куртка серая, а на ней погончики. Ну прямо жуть как красиво!

Да, сегодня ребята впервые придут на торжественный сбор в форме комсомольского оперативного отряда. И сегодня же им (это его, Рычкова, сюрприз), он вручит удостоверения. Смешно, наверно, со стороны, но сам он от этого волнуется не меньше, чем они.

— Федорову Александру Петровичу, внештатному сотруднику милиции…

Он представляет, как тот вытянется в струнку и громко отчеканит:

— Служу Советскому Союзу!

— …Пошли, Кнопка!

Рычков захлопывает дверь и широко шагает по направлению к школе. Ленка семенит за ним.