Георгины Коноплёвой

Георгины Коноплёвой

…Гоц вышел из ванной посвежевший, тщательно выбритый. Благоухал запах дорогого одеколона. Настроение великолепное. Давно не ощущал такого прилива сил. Дела не отягощали, большей частью они совершались чужими руками.

Абрам Рафаилович постоял перед шифоньером. Неторопливо перебрал галстуки. Темносиний в белый горошек, пожалуй, будет в самый раз. Гоц старался следить за собой. Питер — не сибирская каторжная тюрьма, где ходили в бесформенных балахонах из мешковины и голова, выбритая по-каторжному наполовину, мерзла. В Питере больше встречают по одежке…

Хлопнула дверь, ввалился взлохмаченный, похожий на попа-расстригу, эсер С.П.Постников.

— Убили! Убили Володарского!

Свершилось! Гоц резко отвернулся к зеркалу. Долго и тщательно завязывал галстук. Поправлял отложной воротничок. Отступал на шаг, любовался собой. Постников смотрел на него, как на сумасшедшего.

— А я только вчера столкнулся случайно с ним у Смольного! Вы что-нибудь понимаете, Абрам Рафаилович?

— Вам следует успокоиться, — сухо произнес Гоц, уже овладевший собой. — Эмоции губительны. Относительно всей этой истории я достаточно осведомлен. Ничего из ряда вон выходящего, обыкновенный порыв страстей. Какой-то рабочий, да — состоящий в нашей партии — случайно встретил этого большевистского Цицерона. Не стерпел — как же, ведь перед ним узурпатор и насильник — и разрядил в него револьвер.

Конечно ужасно, но рабочий оказался исключительно нервным, чувствительным. Безусловно действовал в состоянии аффекта. Наверняка какой-нибудь исступленный правдоискатель…

— Н-да. Прискорбно, — горячо отозвался Постников. — Тем более, что на нашу партию может пасть подозрение.

— Партия к этому не имеет ровным счетом никакого отношения. Рабочий попросту одержим идеей террора и действовал на свой страх и риск. — Гоц твердо чеканил слова, но руки его слегка дрожали.

Гоц, что называется, ваньку валял перед Постниковым. Не понимает, что задавать такие вопросы официальному лицу, члену Центрального Комитета, неприлично. Избегая пытливого взгляда Постникова, Гоц закончил мягко, стремясь убедить собеседника:

— Месть. Месть несознательного рабочего. Запутался в трех соснах, не разобрался.

Гоц тут же продиктовал Постникову заявление в газеты о непричастности ПСР к покушению на Володарского. Однако у Постникова осталось впечатление, что Гоц хитрит и, похоже боится случившегося. Возможно, что Абрам Рафаилович и шокирован. Переживает за партию…

Сидевший в это время в Бутырской тюрьме член Московского бюро ЦК ПСР Григорий Ратнер узнал, кто повинен в смерти Володарского. Его сестра, Евгения Ратнер, член ЦК ПСР на свидании шепнула: "Наши"… Очутившись на свободе, Григорий Ратнер при первой же встрече с Донским — главой московских эсеров — спросил:

— Является ли убийство Володарского партийным актом?

Донской тонко улыбнулся:

— Было дело…

В тот же день в Московском саду "Сокольники", в клубе, напоминавшем церковь, перед рабочими Сокольнического района выступал Владимир Ильич Ленин.

— Вы знаете, — говорил он, — как за последние месяцы и даже недели подняла голову контрреволюция. Эсеры и меньшевики обвиняют Советскую власть в предательстве России германскому империализму. Пытаются свергнуть Совнарком. Это у них не выходит. Они стреляют из-за угла.

Вы все знаете, что в Питере убит товарищ Володарский. Быть может, им удастся убить и других активных деятелей Советской власти. Но ничто не спасет от гибели врагов рабочей революции.

ИЗ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Володарский был убит 20 июня 1918 года. Однако организация его убийства началась гораздо раньше. На этот раз организатором его убийства был Семенов, вернувшийся в Петроград из Москвы.

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

СЕМЕНОВ: Пули, которыми стрелял Сергеев в Володарского, я отравлял ядом кураре на квартире Федорова-Козлова.

ЛИХАЧ: Убийство Володарского — случайность. Оно произошло без ведома ЦК ПСР. Боевая группа Семенова действовала стихийно, на свой страх и риск.

СЕМЕНОВ: Боевым отрядом руководил я — член Военной комиссии при ЦК ПСР. Все указания по организации покушения на Володарского я получал от члена ЦК ПСР Абрама Гоца.

КРЫЛЕНКО: Прошу приобщить к делу N 130 "Петроградской правды" за субботу 22 июня 1918 года. В разделе хроники помещено извещение ЦК ПСР, касающееся убийства Володарского. Текст его чрезвычайно существенный и важный: "В редакцию" Петроградской правды" поступило следующее извещение: "Петроградское бюро ЦК ПСР заявляет, что ни одна из их организаций партии к убийству комиссара по делам печати Володарского никакого отношения не имеет…"

СЕМЕНОВ: Я был возмущен поведением ЦК ПСР. Я считал необходимым, чтобы партия открыто заявила, что убийство Володарского — дело ее рук.

То же думала Центральная боевая группа. Отказ партии от акта был для нас большим моральным ударом. Моральное состояние всех нас было ужасно.

ПЯТАКОВ: В "Голосе России" N 901 за 25 января 1922 года напечатана статья под заглавием "Иудин поцелуй", подписанная Виктором Черновым. По поводу покушения на Володарского написано следующее: "Убийство Володарского произошло в самый разгар выборов в Петроградский Совет. Мы шли впереди всех… Большевики проходили только от гнилых местечек, от неработавших фабрик, где были только одни большевистские завкомы…

Наша газета "Дело народа" пользовалась огромным успехом в массах. И вот неожиданная весть: выстрелом убит Володарский. Это величайшая ошибка…

В присутствии С.П.Постникова… по его предложению было составлено заявление о непричастии партии эсеров к этому акту…"

Раскрыв утром газеты, Семенов остолбенел: на первой полосе сообщение Петроградского бюро ЦК ПСР: ни одна из организаций партии к убийству комиссара по делам печати Володарского никакого отношения не имеет.

Семенов рассвирепел. Трусы! Негодяи! Бедный Никита, если его поймают… Осудят, как уголовника, а он выполнял решение ЦК ПСР, повиновался партийной дисциплине. Эх, Сергеев, Сергеев, как мечтал прославиться! Какие подлецы! Теперь парня надо спасать.

Коноплева застала Семенова в ярости. Едва поздоровавшись, он протянул ей газету, мятую, порванную:

— Читала?! Экое паскудство! Эти чинуши открещиваются от нас!

— Читала, не горячись, Григорий. У ЦК ПСР свои планы. Мы о них, возможно, не знаем.

Семенов нервно ходил по комнате. В таком состоянии Коноплева его еще не видела. Захотелось подойти, прижаться лицом к широкой груди Григория. Но вместе этого она сухо сказала:

— Тебя срочно вызывает Рабинович.

— Я уже виделся с ним! О чем еще говорить?! Впрочем, я ему выскажу свое отношение к их писанине! Дать в газетах опровержение! Да еще от имени Петроградского бюро ПСР! Ну разве это не подлость? Кто их уполномочивал?

— Рабинович ждет тебя возле Александринки в час пополудни.

— Ладно, приду, приказ есть приказ. Заставлю выслушать все. Какая мерзость!

Питер бурлил, люди выхватывали у мальчишек-разносчиков газеты, толпились у витрин, возбужденно переговаривались. Семенов прислушался:

— Подкараулили, сволочи! Наверняка эсеры.

— Они! Кто же еще?

— Переловить да перестрелять как бешеных собак!

— Храм божий не постеснялись осквернить. Кровопролитие у часовни устроили.

Глас народа — глас божий. Семенов усмехнулся. Но почему все так уверены, что это мы. Почерк… Да и вожди наши — идиоты, поспешили публично отречься. На воре шапка горит…

Рабинович прогуливался в сквере у памятника Екатерине Великой. Поздоровался холодно.

— Вам необходимо исчезнуть. Немедленно. Уезжайте в Москву.

— Что за спешка? Не вижу смысла… Нам ничто не угрожает.

— Позвольте об этом судить нам. И давайте обойдемся без дискуссий. Вас Гоц предупреждал, что нужно подождать, не послушались, впредь придется вас за ручку водить.

— Обойдемся без поводырей- огрызнулся Семенов. — А в Москву, пожалуй, отправим одного Сергеева.

— Вы стараетесь спасти одного боевика, а мы — любой ценой сохранить Центральный боевой отряд! Дискутировать не советую: это решение ЦК. Не подчинившись, вы поставите под удар нашу партию. Ясно?

— Яснее не бывает. А что я скажу боевикам? Что скажу Сергееву?

— Не мне вас учить, Григорий Иванович.

— Мы же погубим боевой отряд. Люди разбегутся. Кому захочется жить уголовником.

Рабинович не ожидал, что разговор перейдет в такую плоскость. В самом деле: боевики идут на самопожертвование, а партия от них открещивается. Но стоило ему вспомнить про разговор с Гоцем, как все колебания улетучились.

— В данный момент, — твердо сказал Борис Николаевич, — партия не может взять на себя ответственность за террористический акт против Володарского. Со временем — это возможно. Сергеев должен понять. Набраться мужества. Ждать.

— Выходит, — тихо, как бы про себя заметил Семенов, — каждый на этом свете не только судья, но и подсудимый.

— Выходит так, понять надо — судьба партии на сломе, а вы о судьбе Сергеева заботитесь.

После встречи с Рабиновичем разбитым и подавленным вернулся Семенов на явочную квартиру, где скрывался Сергеев. Идеал вступил в противоречие с практикой террора. Вернее — с жизнью. В разговоре с Сергеевым ему придется переступить через свою сволочную порядочность. Террор и мораль. Не стыкуются. Не вписываются в большевистскую революцию.

— Что же это, Григорий Иванович, что же это? — встретил Семенова растерянный Сергеев. — Отказались от меня наши вожди, сами благословили, а теперь хвост на бок: я не я и лошадь не моя?!

Иссиня бледный, Сергеев был жалок, трясся, как голый на морозе, уничтоженный, раздавленный. Его можно было понять — человек мечтал о подвиге, хотел прославить свое имя в веках, войти в историю и вдруг такой афронт! Глядя на едва не плакавшего боевика, Семенов сжал кулаки: до чего довели парня!

— Крепись, Никита, что поделаешь, коли перестраховщики сидят в ЦК.

Настроение у них паническое, о своей шкуре пекутся.

— А я! Что со мной будет?!

— Поедешь в Москву. Отряд выезжает завтра.

— Но я же теперь простой убийца, уголовник! Можете вы это понять, Григорий Иванович?! Обманули! Поманили, посулили, а сами — в сторону!

— Успокойся, возьми себя в руки. В Москве начнем большое дело, и тебе найдется работа, поважнее, чем питерская… Сейчас не признали, потом признают. Я верю в это, Никита.

Сергеев по-мальчишески шмыгнул носом, на котором сразу проступили все веснушки, вытер глаза — в них засветилась надежда…

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСАДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

ЗУБКОВ: Прогремел выстрел и был убит большевик Володарский. Партия эсеров отреклась от Сергеева и его акта. Здесь некоторые "цекисты" наводили тень на него, что он убил Володарского из любви к искусству. Я знал Сергеева хорошо, он ни одного шага в революции не делал без разрешения ЦК ПСР. Так что напрасно бросать тень на Сергеева. Он убил Володарского от имени боевой организации, которой руководил ЦК ПСР.

СЕМЕНОВ: Все показания Гоца и иже с ним — сознательная ложь. Гражданину Гоцу больше всего известно, что санкция покушения на Володарского была дана ЦК ПСР. Параллельно с подготовкой покушения на Володарского в ЦК ПСР ставился вопрос о покушении на Урицкого в Петрограде и на Ленина — в Москве.

КРЫЛЕНКО: Гоц не хуже, чем Семенов, был посвящен во все детали подготовлявшегося убийства… Так обстояло дело с убийством Володарского "раньше времени", несмотря на запрещение Гоца… Мотив запрещения убийства был тот, что акт повлияет на выборы и власть обрушится репрессиями. Гоц возражает: "Это совершенно не повлияло на выборы, наша фракция после убийства с 20 человек, которые были уже выбраны, выросла до 70". В газете, которая приобщена к делу, имеются данные об этих выборах… Там, гражданин Гоц, указано, что цифра выборщиков от эсеров была не то 2, не то 3. Если я ошибаюсь, суд восстановит истину, посмотрев газету, но ни 70, ни 20 там не найдете. Лишнее доказательство того, чего стоят показания Гоца.

ИЗ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

После свершения убийства вся группа выехала, действительно, немедленно из Петрограда…Не подлежит, таким образом-, никакому сомнению, что руководящие члены ЦК, начиная с Чернова, знали о деятельности Центрального боевого отряда и одобряли террор… В убийстве Володарского принимали участие и были во всяком случае о нем осведомлены: Гоц, Донской, Евгения Ратнер, Григорий Ратнер, Рабинович, Семенов, Коноплева, Сергеев, Федоров-Козлов, Усов, Зейман, Морачевский и Елена Иванова, причем член ЦК Гоц указал лиц, подлежащих убийству…

Хоронили Володарского на Марсовом поле, рядом с могилой жертв Февральской революции — рабочих и солдат. Шпалерами стояли революционные полки, матросские отряды, красногвардейцы. Венки и цветы одновременно легли на могилу — последнее подношение друзей и товарищей. На траурном митинге ораторы требовали возмездия убийцам — эсерам. Никто почему-то не сомневался, что гибель Володарского — дело их рук…

26 июня 1918 года Ленин писал: "Тов. Зиновьев! Только сегодня мы "услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы /не Вы лично, а питерские чекисты или пекисты/ удержали! Протестую решительно!

Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает. Привет! Ленин".

Подумав, добавил, еще несколько слов. Приписал наверху: "Также Лашевичу и другим членам ЦК".

Позвонил Дзержинскому, прочитал содержание письма по телефону. Вызвал дежурного секретаря и велел тотчас же отправить письмо в Петроград.

Почти одновременно с письмом Ленина на стол Зиновьева легла многостраничная анонимка. Начиналась она так: "Господину народному комиссару Зиновьеву, Смольный институт.

Настоящим доводим до Вашего сведения, что тов. Володарский убит моим другом, но ввиду того, что при перемене правительства, я могу за выдачу убийцы быть сам расстрелян, то могу вам доложить только то, за что он убит: тов. Володарский говорил на митинге около Невских ворот, где делали ему возражения некоторые из товарищей, но находящаяся партия матросов, яро аплодировавших Володарскому, не позволила говорить никаких возражений и хотела даже арестовать возражавших Володарскому, то один рабочий сказал, что… Володарскому осталось жить одни сутки. И действительно, через сутки он был убит.

Я со своей стороны усматриваю несправедливость со стороны Советской власти, которая задалась целью фальши. Это озлобляет народ против власти. Тов. Ленин по приезде из Германии говорил, что там подготовлена революция, что мы начнем, нас поддержат во всем мире: мы начали, а нас никто не поддержал. Это обман народа. Вы, большевики, мира не заключаете, ведете войну, обманываете народ. Голодной смертью морите, грабите, отдаете землю Германии. Вы разоблачали тайные договоры династии Романовых, а где же тайные договоры Брестского мира. Почему их не печатаете? За какую марку вы продались германцам?..

Володарский ходил с сыщиками и все же убили. Ленина, Урицкого и Вас ждет та же участь. Вот что значит — сколь веревочку не вей, а кончик будет. Всем большевикам то будет, что и Володарскому…

Ваш бывший друг по партии и злой враг Урицкого — В.М.М.

Неважно кто написал это письмо — малограмотный, политический слепец или психически неуравновешенный человек. Суть в том, что корявым, суконным языком, изложены "претензии" к Советской власти. Точно такие же, разумеется, в ином стиле и иных выражениях высказывались неоднократно противниками диктатуры пролетариата. Особенно близка "платформа" автора письма, эсерам.

Характерно, что автор даже не угрожал адресату и его сторонникам. Он как бы предупреждал, рассматривая террор против руководителей Советского правительства как нечто само собой разумеющееся. В этом его взгляды полностью совпадали со взглядами социалистов-революционеров.

Безвестный аноним назвал себя "злым врагом Урицкого" Да, у Председателя Петроградской ЧК, равно как и у самой Советской власти в то грозное время врагов хватало. Злобное карканье анонимного ворона оказалось, увы, пророческим.

Подготовка покушения на Урицкого началась еще ранней весной 1918 года и велась параллельно с подготовкой убийства Володарского.

Однако выследить Урицкого было не просто. Работал день и ночь. Постоянно бывал в разъездах, на заводах, фабриках, в воинских частях. Домашний адрес заговорщики не знали.

Дело подвигалось туго, в ЦК ПСР выражали неудовольствие. Рабинович обещал помочь. Посоветовал Семенову связаться с эсером Зейманом, но тот не знал, где квартирует Урицкий. После убийства Володарского почти вся группа Семенова выехала в Москву. Крайне раздосадованный Семенов, прощаясь с Коноплевой, просил ее довести слежку за Урицким до конца.

— Не сомневайся, Григорий. Обещаю.

Семенов обнял Лидию и вскочил в вагон на ходу. Настроение было скверное, хотя позицию ЦК ПСР Семенов понимал и оправдывал. Памятное "опровержение" Петроградского бюро ПСР — просто хитрый тактический ход. По-человечески он сочувствовал Сергееву: парень все еще не оправился от полученного удара. Теперь вот приходится уезжать, не закончив дело с Урицким, оставлять его Коноплевой. Спихнул ответственейшее поручение женщине! Впрочем, у ЦК ПСР найдутся и другие исполнители…

Семенов и его боевики уехали. "Работа" в Москве предстояла опаснейшая, но игра стоила свеч: в Москве — Ленин!

В Петрограде Коноплева замучила, затерзала боевика Василеостровского района Зеймана: может, Урицкий вообще не имеет квартиры, ночует в кабинете? Зейман неуверенно возражал, он не раз видел по утрам его машину. Она подъезжает к ЧК в одно и то же время, и из нее выходит Урицкий…

— Может вы хотите, чтобы я пошла к нему в кабинет? — рассердилась Коноплева. — Вы удивительно нерасторопны, Зейман! В конце концов кто из нас — баба?

— Простите, Лидия Васильевна, но ваш лексикон, как бы точнее сказать, не соответствует вашей внешности…

— Ах, оставьте! Вижу — на вас надеяться нечего. Придется браться за дело самой…

— Как угодно, — Зейман облегченно вздохнул. Одобряя на словах эсеровскую тактику, он старался держаться от террористов подальше.

Коноплева продолжала упорно искать дом Урицкого. Неизвестно чем бы закончились поиски, но помогла вездесущая "пепельница" — Елена Иванова. Услышав в телефонной трубке ее хриповатый голос, полусонная Коноплева с трудом оторвала голову от подушки — легла поздно, долго не могла уснуть, думала, читала.

— Лидушенька, душенька, это я, Лена! Ты не можешь представить, какой у меня для тебя сюрприз! Всем сюрпризам сюрприз, — тараторила Иванова, попыхивая папироской. Она причмокивала, сосала размякший мундштук, с наслаждением затягивалась. В прокуренном горле что-то похрустывало, поскрипывало. Коноплева явственно ощутила едкий махорчатый дымок и рассмеялась. Представила себе встрепанную Иванову: в засыпанном пеплом и перхотью несвежем халате, развалившуюся на диване, когтящую бурыми, от постоянного курева, пальцами телефонную трубку.

— Возьми карандашик, Лидуша, и листок бумаги. Взяла? Пиши, деточка…

— Послание? — шутливо осведомилась Коноплева. — Кому же?

— Адресок, душенька. Искомый. Долгожданный.

— Чей! — у Коноплевой перехватило дыхание, ее волнение передалось Ивановой. Стало вдвойне радостно, дельце сделано, никому не удалось, а ей удалось. Вот так!

— Его, Лидушенька, его. Твоего долгожданного, богоданного. Нет, старая каторжанка — "пепельница" не воображала, что телефон "на крючке". В те далекие годы о таком не слыхивали. Все было значительно проще. Иванова звонила от соседки — молоденькой вдовушки и притворялась, что содействует подружке. Помогает свадьбой завершить любовный роман. Вдовушка — сдобная толстушка, круглила птичьи глаза, завистливо вздыхала. Вот счатье-то привалило девице: нашла своего суженого.

Коноплева не шла — летела. Вот и 8-я Линия Васильевского острова. проверив по бумажке номер дома и квартиры, она вошла в подъезд. Поднялась по лестнице. Остановилась на площадке передохнуть. Когда откроют дверь — что-нибудь придется наговорить. Такое хорошо удается экспромтом. Конечно, не самое лучшее что она пришла без предварительной разведки. Чем черт не шутит, когда бог спит? Вдруг сам Урицкий дверь откроет? Но она подготовилась: оделась провинциальной барышней.

Ищет старую тетушку. Лучшего не придумала.

На двери табличка: имя, отчество, фамилия зубного врача. Может, не сюда? Нет, номер тот. Коноплева решительно нажала кнопку звонка. Прошла минута. Щелкнул замок. Звякнула цепочка. Приоткрылась дверь. Средних лет дама любезно улыбнулась.

— Вы на прием? Проходите пожалуйста…

Коноплева, снимая шляпу в прихожей, приметила: в квартире еще несколько больших комнат. Хозяйка стала протирать спиртом инструменты, развлекая пациентку беседой.

— Прекрасная погода. Давно не было дождей. Так жарко, что даже герань приходится поливать дважды в день, а она все же сохнет…

— А у меня георгины — бездумно вторила Коноплева, оглядывая зубной кабинет хозяйки.

— О, у вас есть сад! Наверное, ужасно трудно его содержать. Садовника теперь не наймешь. А георгины — это чудесно!

— Сада, к сожалению, у меня нет, — отвечала Коноплева и чувствовала, что перехлестывала. Но отступать было поздно. Вспомнился вдруг свой "садовник" — Федоров-Козлов. Она улыбнулась.

— Георгины я выращиваю в горшочках… Мой сад?… Был да сплыл.

Коноплева осмелела: вовремя подвернулась эта гусыня, увешанная кольцами.

— Да, да — тараторила врачиха… Ужасное время. Так вас понимаю, милая. У меня тоже… Тсс! — хозяйка приложила палец к губам. Повела бровью в сторону прихожей. Дала понять, что она не одна живет в квартире. И что вести доверительный разговор крайне опасно.

— Ну-с, какой зуб у вас болит?! — Давайте-ка посмотрим…Так, так. Хм, хм… Великолепные зубы! У меня просто опустились руки. Зубы у вас в полном порядке.

"Вот так номер! Нужно уходить, а я еще ничего не выяснила", — соображала Коноплева. — Как же быть?"

— Извините, Мария Лазаревна, — имя врачихи Коноплева прочитала на табличке.

— Неудобно обращаться к вам с подобной просьбой, но…

— Ради бога, ради бога! — всплеснула Мария Лазаревна толстенькими руками. И снова — пальчик к губам…

— Вы как женщина поймете меня…

Ужас заплескался в выпуклых глазах Марии Лазаревны. Она пугливо оглянулась на дверь и трагически прошептала:

— Это не по моей части…

И снова метнула затравленный взгляд на одну из закрытых дверей…

— Нет, нет, — рассмеялась Коноплева. — Вы меня неправильно поняли. Видите этот зуб? Его надо… — Коноплева на мгновение задумалась и решительно закончила — вырвать!

Помертвевшая было Мария Лазаревна ожила.

— Этот? Передний. Но зачем же?!

— Видите ли, — с жаром импровизировала Коноплева. — Выдам вам тайну. У меня есть жених, мы помолвлены, но… он… ему не нравится мой зуб! И он ставит условие… Словом, он готов выполнить свои обязательства лишь в том случае, если я расстанусь с этим зубом. -

Коноплева с трудом сдерживала смех, буквально задыхалась — более идиотской причины выдумать не смогла. Но Мария Лазаревна возмущенно сверкая глазами, ни на — у не усомнилась в услышанном:

— Какой негодяй! Какой мерзавец! Минуту смотреть возлюбленной в зубы — он, случайно, не цыган?

— Насколько мне известно, чисто русский человек. Дедушка его из Турции…

— Вот, вот, вот… Мой бог, чего не сделаешь во имя любви! — Мария Лазаревна была покорена. Пока она, возбужденная, кипятила инструменты, Коноплева, в детстве удалявшая зуб, поняла, что нужно торопиться: потом не поговоришь…

— Вам, вероятно, трудно в такой тесноте, Мария Лазаревна. Врачу необходимы условия…

— Ах как вы правы. Но что поделаешь, такой страшный век. Совсем недавно квартира принадлежала мне, а теперь приходится ютиться в этом закутке. Раньше здесь жила прислуга… Ее пришлось рассчитать — ушла управлять государством. Вы ж понимаете!

— Ой! — Коноплева жеманно подчеркнула плечиком, сморщила точеный носик. -3начит, вас уплотнили? И, конечно, какие-нибудь… пролетарии?

— Если бы — врачиха вновь перешла на трагический шетпот. — Среди них попадаются вполне приличные люди. Мне чинит бормашину Николенька, токарь, слесарь, я знаю кто он там? И поверите — не пьет…

Выхватив пинцетом из никелированной ванночки дымящиеся щипцы, Мария Лазаревна размахивала ими, остужая. Коноплева пошла ва-банк.

— Так кто же у вас поселился?

— Если бы вы знали! Чекист! Чекист! — Мария Лазаревна повращала негритянскими белками. — Самый главный!

Коноплева едва не подскочила в кресле, удачно изобразив удивление и тотчас превратилась в провинциалку:

— А, слышала, как же. Рыжебородый такой, Барташкевич…

— Барташкевич?! Урицкий его фамилия. Урицкий, чтоб мне так жить!

Коноплева в изнеможении откинулась в кресле. Мария Лазаревна склонилась над ней:

— Теперь вы понимаете, какое я имею соседство?!

Коноплева слабо кивнула, шприцы замаячили перед глазами и ей стало страшно…

Итак, адрес Урицкого известен. Но это еще частица того, что нужно узнать, прежде чем заряжать пистолеты. И Коноплева кропотливо собирала сведения, крупицу за крупицей. Для этого ей пришлось снова превратиться в скромную барышню и подыскать жилье по-соседству с председателем Петроградской ЧК. Удалось снять комнату в малонаселенной квартире в доме напротив. Комната выходила окнами на подъезд. Коноплева завесила окно, укрывшись за портьерой, часами наблюдала за подъездом, отмечая шифром в блокноте, когда приезжает и уезжает машина. Не смыкала глаз, пока не услышит знакомый рокот мотора, не блеснут за темным окном автомобильные фары. Через три недели полетела в Москву зашифрованная телеграмма. Получила ее кассирша Ярославского вокзала Калашникова, подружка Елены Ивановой: у "пепельницы" всюду находились приятели, знакомые знакомых. В тот же день телеграмма очутилась у Семенова.

Но вышло не так, как задумала Коноплева. Неожиданно в Петроград приехал Семенов и увез ее в Москву. Покушение на Урицкого отложили, но слежка за ним продолжалась — ее поручили Зейману. Коноплева предупредила: от Зеймана толку не будет. Семенов не огорчился: исполнители найдутся — была бы жертва. Опыт по этой части у партии эсеров велик. Но малость подзабытый. Молодые партийные кадры, вступившие в ПСР после Февральской революции, сильно склонились к кабинетному, бумажному стилю работы, а бумагой, как известно, скорее усыпишь, нежели побудишь массы к действию. Следовательно, сетовал Семенов, стало игнорироваться первое правило эсера — идти в массы, будоражить их, поднимать на боевые дела.

Семенов считал, что террористическая работа требует от боевика чрезвычайной выдержки и самоотдачи. Ведь за несколько минут перед выстрелом боевик переживал целую жизнь, не похожую ни на какую другую. Душа боевика не должна быть замутнена обыденностью. Иначе он не сможет нести в народ правду очищения. Потеряет дистанцию загадочности своей личности. Утратит тайну волшебства террор. А тайна и волшебство должны пронизывать его во все времена. Только тогда революция станет подвижной, как ртуть: со страстью и порывом масс, с их эмоциями и желаниями, с их совестью и мечтой.

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

КРЫЛЕНКО: Здесь был спор и разговоры, кто приостановил и как приостановил подготовку покушения на Урицкого. Ясно, что это было решено в Москве ввиду постановленного на очередь более серьезного дела — покушения на т. Ленина…

Контрреволюционные действия эсеров и меньшевиков поддерживали их газеты, которые лгали и клеветали на Советскую власть. Особенно отличалась меньшевистская газета "Вперед". Многочисленные предупреждения не пошли впрок. 10 мая 1918 года ВЧК закрыла газету. Меньшевики попытались возродить ее под названием "Всегда вперед". Первый ее номер, полный злобных инсинуаций, был конфискован, а выпуск приостановлен. Проект резолюции о закрытии газеты соглашателей написал Ленин. Он отметил, что газета окончательно доказала свое контрреволюционное направление.

Ленин разъяснял коммунистам, как быстрее и решительнее прекратить деятельность антисоветских печатных органов. Участник событий тех лет большевик А.Я.Аросев, который занимался этой работой, рассказывал, что Ленин не раз подробно его инструктировал.

В июне-июле 1918 года прекратили свое существование такие лживые рупоры мелкобуржуазной печати, как "Наш голос", "Газета-друг", "Земля и воля", "Воля труда", "Дни", "Друг народа", "Дело рабочего", "Знамя борьбы"… Всего Ревтрибунал за период с декабря 1917 года по июнь 1918 года рассмотрел 66 дел о преступлениях буржуазных издателей.

Аросев доложил Ленину о введении монополии на продажу печатной продукции. Частные редакции распускались, а их сотрудники переходили на службу в органы печати Советской власти. Выслушав Аросева, Ленин неожиданно спросил:

— А что вы думаете об эсерах?

Аросев, застигнутый врасплох, быстро ответил:

— Они социалисты, нам с ними вместе работать…

Ленин потер лоб, поглядел на Аросева удивленно, проговорил с досадой:

— Да, ведь эсеры против Советской власти заговоры устраивают! А скоро просто начнут стрелять в нас!

Вряд ли, говоря это, Ленин думал о собственной судьбе…

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

КРЫЛЕНКО: Партия с. — р. до революции террор признавала. Следует поставить вопрос: Как же смотрела она на террор после революции?

…Два взаимно друг друга исключающих мнения, которые принадлежат двум членам ЦК партии с. — р. Это, о одной стороны, точка зрения обвиняемой Евгении Ратнер, по ее мнению, террористические акты должны быть применимы и против социалистического правительства…

Противоположная позиция выдвинута членом ЦК Сунгиным. На заседании ЦК в феврале/1918 г. — Н.К./ Сунгин утверждал, что с момента революции террор партии с. — р. изжил себя навсегда; следовательно, он не мог быть вообще применяем…

Из показаний Святицкого, Розенблюма и Буревого с совершенной точностью устанавливается, что главный вождь и лидер ЦК партии с. — р. Виктор Чернов не только теоретически в своих выступлениях на съезде и конференции, но и практически, в частности в споре с Сунгиным, ставил вопрос о терроре, как о вполне приемлемом в определенных условиях методе борьбы.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ВРЕМЕНИ

ИЗ ОТКРЫТОГО ПИСЬМА ЛИДИИ КОНОПЛЕВОЙ ВИКТОРУ ЧЕРНОВУ

"Виктор Михайлович, прочитав Вашу статью в "Голосе России" от 25 февраля под заголовком "Иудин поцелуй", где Вы отрицаете причастность ЦК ПСР к террору и боевым актам летучего боевого отряда, организованного Григорием Семеновым, открыто заявляю Вам, что Вы лжете, сознательно лжете…

А.Гоц дал санкцию на убийство Володарского…

А.Гоц и Д. Донской дали санкцию на убийство Ленина… На убийство Ленина санкция ЦК ПСР была дана боевому отряду с заверением, что отказа партии от акта покушения не последует…