«Может быть, дать тревогу?»
«Может быть, дать тревогу?»
«Андреа Дориа» содрогнулся от страшного удара и в течение какой-нибудь минуты болезненно накренился на правый борт. Море хлынуло внутрь судна. Тысячи тонн воды вливались в пробоину на правом борту. Полученного повреждения никогда никто не измерял, но, по достоверным данным, пробоина, имевшая очертания носа «Стокгольма» и поэтому постепенно к низу суживающаяся, имела в своей верхней части ширину около двенадцати метров. Семь из одиннадцати палуб итальянского лайнера, начиная от палубы надстройки и далее вниз, до находившихся в двойном днище цистерн с мазутом и маслом, были повреждены. Согласно расчетам, штевень «Стокгольма» проник в корпус «Андреа Дориа» на уровне палубы надстройки примерно на девять метров, на уровне палубы «С» у ватерлинии — несколько меньше, на пять с половиной метров, и примерно на два метра — в трюм, ниже ватерлинии. По всем установленным впоследствии признакам забортная вода проникла сразу только в один из одиннадцати водонепроницаемых отсеков судна.
Ошеломленный капитан Каламаи бросился на крыло мостика и увидел исчезнувший за кормой своего судна «Стокгольм». Когда белое судно скользило вдоль борта, он почувствовал один, два, возможно, три отчетливых удара. Перегнувшись через поручни мостика, он пытался осмотреть полученное повреждение, однако ничего, кроме огромной пробоины, черневшей в темном корпусе его чудесного судна, разглядеть в ночном тумане не мог. Пробоина начиналась четырьмя палубами ниже и несколько позади мостика, шла вниз и скрывалась под водой. Мебель, багаж и другие предметы падали из зияющего провала и плыли за кормой лишившегося управления лайнера, который продолжал зигзагами бороздить море.
Сообразив, что «Андреа Дориа» все еще шел полным ходом, Каламаи бросился к машинному телеграфу, установленному в рулевой рубке, и рывком перевел рукоятки на «стоп». Увидев Франчини, застывшего у входа, он крикнул:
— Проверьте, задраены ли водонепроницаемые двери! — Застыв на месте, капитан дрожал всем телом.
Франчини бросился выполнять приказание. Пробегая мимо Джианнини, он крикнул, чтобы тот заметил время. Вычурный деревянный щиток с ручками электрических выключателей, приводивших в действие двенадцать водонепроницаемых дверей, находился в левой стороне рубки, на ее задней переборке. Франчини увидел, что каждый из двенадцати выключателей был в положении, соответствовавшем задраенным дверям.. Это подтвердили также двенадцать горевших красных лампочек.
Джианнини, схватив с полочки под центральным иллюминатором электрический фонарь, направил луч на часы. Они показывали 23 часа 10 минут.
Внезапно всем находившимся на мостике стало ясно, что от крена на правый борт «Андреа Дориа» так и не выровнялся, хотя после столкновения уже минули одна или две минуты. Палуба очень наклонилась, и устоять на ногах было трудно.
— Какой крен? — крикнул капитан, и Джианнини перевел свой фонарь на кренометр, находившийся на передней переборке рулевой рубки. Стрелка прибора трепетала около 18°. Юному штурману это показалось невероятным, так как он знал, что «Андреа Дориа», сооруженный в соответствии со стандартами, принятыми Международной конференцией по охране человеческой жизни на море в 1948 году, не должен был в первый момент давать крен более 7°, а в худшем случае — не более 15°. Но о показании кренометра он все же доложил капитану. Тем временем стрелка уже переползла на 19, а затем и на 20°.
Известие о громадном крене возымело на капитана Каламаи такое же действие, какое оказывает второй сердечный инфаркт на человека, только что перенесшего неожиданный первый приступ этой болезни. Оно означало, что его судно сразу же после столкновения стало тонуть. Капитан бросился к телефону, чтобы связаться с машинным отделением.
Машинное отделение занимало три похожих на пещеры отсека в центральной части судна. В переднем отсеке, длиной 12 метров и шириной 21 метр, располагалось генераторное отделение. Всю его ширину занимали стоявшие в ряд пять огромных дизель-генераторных установок, обеспечивавших судно электроэнергией. В среднем отсеке находилось котельное отделение. Там были установлены два котла, снабжавших пассажиров горячей водой, и четыре огромные котельные установки, вырабатывавшие пар высокого давления для приведения в движение судовых турбин. В третьем отсеке располагалось главное машинное отделение. Здесь находились две турбины и большинство средств управления судовыми насосами и вспомогательными агрегатами. В связи с тем, что на время тумана вахта в машинном отделении «Андреа Дориа» была усилена, в момент столкновения там находились двадцать два человека — механики, мотористы и электрики.
В результате сотрясения от столкновения была повреждена правая турбина, из которой стала вытекать смазка. Поэтому первый помощник главного механика Джузеппе Мондини — старший по вахте в машинном отделении — перекрыл пар на правую турбину еще до того, как машинный телеграф передал вниз приказ капитана. Когда телеграф просигнализировал «стоп», он перекрыл пар и на левый двигатель. Затем он направил людей вперед, в котельное и генераторное отделения, и назад в кормовую часть, где находилась рулевая машина, приказав установить характер повреждений.
«Андреа Дориа» был спроектирован и построен в соответствии с минимальными нормами остойчивости, установленными Международной конференцией 1948 года. Весь его корпус внутри был разделен на одиннадцать водонепроницаемых отсеков с расчетом, что если два отсека в результате аварии окажутся полностью или частично затопленными, судно должно сохранить плавучесть. Поскольку трудно предположить, что сразу могут быть повреждены и затоплены забортной водой более двух из одиннадцати отсеков, теоретически «Андреа Дориа» считался непотопляемым.
Разделение корпуса на водонепроницаемые отсеки достигнуто водонепроницаемыми переборками, установленными по всей ширине судна от днища и до уровня палубы «А» — так называемой палубы переборок. Переборки были изготовлены из толстых стальных листов и испытывались на сопротивление, равное максимальному давлению воды в затопляемом отсеке. Единственный проход в них перекрывали водонепроницаемые двери, которые задраивались и, таким образом, совершенно не пропускали воды, как и сами переборки. Вода, проникшая в один или даже два отсека, никуда не могла распространиться, а поскольку судно рассчитано на крен, не превышающий 15°, оно должно было сохранять плавучесть при самых неблагоприятных условиях. Более того, еще имелось 5° «резерва безопасности» и лишь при крене, превышающем 20°, вода, затопившая любой из отсеков, начала бы переливаться через верх водонепроницаемых переборок, находившийся на уровне палубы «А».
Однако крен «Андреа Дориа» уже через пять минут после столкновения достиг 20°. Все, кто находился на борту и разбирался в вопросах остойчивости судна, поняли, что теперь вода станет поочередно переливаться из одного отсека в другой, пока лайнер не затонет, если еще до этого он не опрокинется.
Пока старший судовой механик Джузеппе Чиаппори через десять палуб бегом спускался в машинное отделение, крен увеличился до 20°. Едва взглянув на кренометр, тридцатитрехлетний механик понял, что если ему не удастся выровнять крен, то судно погибнет.
Вахтенные, направившиеся из главного машинного отделения в сторону носа, тут же обнаружили причину поступления воды внутрь судна. Нос «Стокгольма» нанес пробоину в отсеке, расположенном впереди генераторного отделения. Этот отсек длиною в пятнадцать метров, в котором находилось десять огромных цистерн для мазута емкостью в 1000 тонн, назывался отсеком глубоких цистерн (диптанков). Вдоль каждого борта размещалось по три цистерны, а к ним с внутренней стороны примыкало еще по две. Между цистернами проходил тоннель около двух метров высоты и полутора метров ширины, через который генераторное отделение сообщалось с небольшим передним отсеком-тупиком с установленными там насосами и средствами управления ими. В передней и задней частях отсека тоннель имел четыре боковых ответвления, ведущих к борту. Через горловины из тоннеля и боковых ответвлений можно было проникнуть еще ниже, в междудонные отсеки, в которых также хранилось топливо.
«Андреа Дориа», как и все современные суда, имел по всей длине корпуса двойное днище, состоявшее из целой системы отсеков, в которых хранились топливо и вода. Эти отсеки, помимо использования их в качестве отличной емкости для хранения, служили также для приема водяного балласта, утяжеляющего подводную часть корпуса и, следовательно, увеличивающего остойчивость. Кроме того, двойное дно защищает судно от затопления при повреждении основного днища. «Андреа Дориа» имел также ряд бортовых подпалубных цистерн, в которых хранились топливо и вода. Эти цистерны были расположены в отсеках машинного отделения по всей их высоте и выполняли роль двойного корпуса, предохраняя три самых больших отсека судна от пробоин при возможных ударах в борт.
Если бы «Стокгольм» нанес удар по любому из трех отсеков машинного отделения или даже по переборке между двумя отсеками, последствия полученного повреждения не были бы для итальянского лайнера столь гибельными. Поврежденный отсек был бы затоплен забортной водой по всей ширине судна, и от этого едва ли мог возникнуть какой-либо крен. «Андреа Дориа» осел бы глубже в воду, и его можно было бы благополучно отбуксировать к берегу.
Однако, повредив отсек глубоких цистерн (диптанков), «Стокгольм» нанес удар по самому уязвимому месту. Его нос разорвал пять топливных цистерн только вдоль правого борта, не тронув ни одной вдоль левого. К концу рейса все десять топливных цистерн были пусты. Около 500 тонн забортной воды хлынули в цистерны правого борта, увеличивая нагрузку с одной стороны судна, в то время как содержавшие воздух цистерны левого борта сохраняли плавучесть. Чем больше кренилось судно на правый борт, тем больше сотен и тысяч тонн воды вливалось в двенадцатиметровую пробоину в борту, тем больше становился крен. Сомнения в том, что судно рано или поздно опрокинется на правый борт и пойдет ко дну, уже не было.
Забортная вода, смешанная с черным мазутом из поврежденных отсеков междудонного двойного дна и глубоких цистерн, заливала генераторное отделение. Естественно, что она увеличивала крен судна на правый борт. Уровень воды медленно приближался к центральной части отсека, угрожая коротким замыканием поочередно всем пяти динамомашинам, дававшим судну 3 750 киловатт электроэнергии.
Механики установили, что прекратить затопление генераторного отделения невозможно, потому что, как это ни кажется неправдоподобным, между этим помещением и отсеком диптанков не было водонепроницаемой двери. Это сводило на нет все значение водонепроницаемой переборки.
Старший механик Чиаппори, временно заменявший находящегося в отпуске главного механика, был бессилен спасти генераторное отделение. Он приказал пустить в ход все имевшиеся на судне откачивающие насосы, но задержать прибывавшую воду оказалось невозможно. Когда вода подобралась к находившемуся под током генератору 5 (ближайшему к правому борту), Чиаппори выключил его. Около распределительного щита он поставил электрика, приказав выключать каждый генератор в самую последнюю минуту, когда вода станет угрожать токонесущим частям. Необходимо было, чтобы генераторы смогли работать как можно дольше, потому что сокращение подачи электрической энергии привело бы к уменьшению количества откачивавших воду насосов.
К несчастью, Чиаппори установил, что заполнить топливные цистерны вдоль левого борта практически невозможно. А это была единственная и наиболее реальная надежда выровнять крен судна. Насосы для заполнения этих цистерн и средства управления ими находились в тупике переднего конца затопленного тоннеля. Ни Чиаппори, ни другие механики, рисковавшие жизнью, продолжая оставаться в машинном отделении, не могли пробраться в насосный отсек по затопленному пятнадцатиметровому тоннелю.
Механики и вся машинная команда яростно вели борьбу с хлынувшим внутрь судна морем. В связи с необходимостью экономить электрическую энергию подача кондиционированного воздуха была прекращена, и во всех трех отсеках машинного отделения стало невыносимо жарко и душно. Все разделись, оставшись в одних брюках, ходили, цепляясь пальцами ног за решетку, так как на мокром и скользком решетчатом настиле палубы при таком крене судна только таким образом можно было удержаться на ногах.
После столкновения в течение некоторого времени в котельном и главном машинном отделениях было сухо, но постепенно туда с верхних палуб проникла вода с маслом. Механики понимали, что, несмотря на пуск в ход всех имевшихся на судне насосов, битва проиграна.
О создавшемся положении доложили на мостик по телефону. С мостика спросили: «Можно ли запустить судовые двигатели?» Прервав работу около пульта управления насосами, главный механик направился узнать об этом. Он доложил, что правая турбина вышла из строя, но левая в исправности.
На мостике ожидали, что судно скоро опрокинется. Крен приближался уже к 22°, а смертельная агония многих судов наступала, когда наклон был гораздо меньше. Капитан Каламаи быстро отдавал приказания матросам и штурманам, появлявшимся на мостике, и в рулевой рубке царила суматоха. Опасаясь, что его судно может вот-вот затонуть, капитан приказал всем находившимся на мостике отправиться к спасательным шлюпкам и спустить их на воду. Сначала он послал к шлюпкам левого борта, поднятого высоко над уровнем моря, и приказал второму штурману Бадано вызвать на места экипажи спасательных шлюпок. Щелчком по микрофону проверив работу громкоговорителей, установленных в помещениях команды, коренастый второй штурман дважды объявил по-итальянски:
— Членам команды, прикрепленным к шлюпкам, занять свои места!
Было включено все наружное освещение судна, в том числе и два мощных прожектора, установленных на топе мачты. Судно непрерывно давало двойные гудки, сигнализируя, что оно не имеет хода.
Главный штурман Маджанини, выскочивший из каюты на мостик только в пижаме и ночных туфлях, возглавил группу моряков, направившихся к спасательным шлюпкам левого борта. Оба вторых штурмана Луиджи Онето и Карло Кирн последовали за ним. Вскоре поднявшийся борт судна кишел матросами из экипажей шлюпок. Там, на уровне нижней солнечной палубы, одним этажом ниже мостика, почти во всю длину надстройки висели в ряд восемь спасательных шлюпок. Их экипажи вместе со штурманами лихорадочно срывали брезентовые шлюпочные чехлы, выбивали стопора, удерживающие кили шлюпок, и отпускали тормоза лебедок. Обычно вслед за этим шлюпбалки самостоятельно соскальзывали вниз в положение для спуска шлюпок и оказывались у борта, а шлюпки затем опускались под действием собственного веса. Однако, как и опасался капитан Каламаи, на этот раз так не получилось.
Матросы и штурманы толкали, тянули, поднимали безжизненные металлические шлюпки, но ни они, ни шлюпбалки не трогались с места. «Андреа Дориа», как и другие суда, был рассчитан на максимальный крен не более 15°, и поэтому современные шлюпбалки вываливались сами за борт, если крен не превышал этой величины. Но в данном случае лайнер накренился на 22°, и кронштейны шлюпбалок, удерживавшие каждую шлюпку, обычно направленные в сторону моря, оказались устремленными в небо. Для того чтобы спустить спасательные шлюпки, требовалось подтолкнуть шлюпбалки вручную вверх, но это было выше человеческих сил.
Через пять или шесть минут главный штурман Маджанини, сбросивший ночные туфли, поплелся на мостик и доложил капитану, что попытки спустить на воду восемь шлюпок с поднятого кверху борта успехом не увенчались. Капитан Каламаи отдал приказание приступить к спуску на воду восьми шлюпок правого борта. И капитан, и старший штурман опасались грозившего судну опрокидывания. Они также понимали, что оставшиеся восемь шлюпок правого борта могли вместить максимум 1 004 человека, а на судне находилось 1 706 человек.
После совета с главным штурманом и с другими лицами капитан Каламаи окончательно убедился, что судно потеряно. Тогда второй штурман Бадано снова получил указание занять место около микрофона внутренней радиотрансляционной сети. Повторяя за капитаном, он по-итальянски объявил через громкоговорители:
— Пассажиров просят пройти к местам сбора по аварийному расписанию!
Повторив это объяснение еще раз по-итальянски, он передал его дважды по-английски. Закончив объявления, Бадано повернулся к капитану:
— Что передать еще?
— Ничего, — ответил капитан.
— Может быть дать тревогу? — спросил штурман.
— Нет, в нашем распоряжении только половина спасательных шлюпок.
Капитан приказал Бадано пойти в штурманскую рубку и определить место судна, что необходимо для радиограммы о бедствии. Он намеревался передать по радио сигнал бедствия SOS и попросить оказать ему помощь по спасанию пассажиров.
Капитан Каламаи принял решение не давать формального, требуемого правилами сигнала для оставления судна. Этот сигнал, состоявший из шести-семи отрывистых и одного продолжительного звуков, подавался судовыми сиренами или звонками, а иногда теми и другими одновременно. Предполагалось, что во время учебной тревоги по оставлению судна, проведенной на следующий день после выхода лайнера из Неаполя, все пассажиры были ознакомлены с тем, что им следует делать при тревоге. Но капитан Каламаи достаточно долго плавал на судах и прекрасно знал, что учебные тревоги во время спокойно протекающих рейсов не могли идти ни в какое сравнение с настоящей тревогой, объявляемой на судне, имеющем большой крен и готовым вот-вот пойти ко дну, и что соответствующая реакция пассажиров и команды в этом случае окажется совершенно иной. Капитан опасался, что завывающие судовые сирены вызовут панику. Он опасался также свалки около спасательных шлюпок правого борта после того, как станет известно, что для всех средств спасения не хватит.
Но у капитана еще теплилась слабая искра надежды на спасение «Андреа Дориа». Это он по телефону осведомился в машинном отделении относительно возможности пуска турбин. Шестнадцать лет тому назад, будучи старшим офицером на торпедированном итальянском вспомогательном крейсере «Дулио», он спас корабль, выбросив его, прежде чем тот успел затонуть, на оказавшийся поблизости песчаный берег. Теперь он решил попытаться аналогичным образом поступить с «Андреа Дориа». К северу лежало мелководье, обрамлявшее побережье Соединенных Штатов. Хотя капитан не установил еще фактического расстояния до этого мелководья, он все же надеялся посадить лайнер на мель, так как затем его можно будет снять с нее без больших затрат.
В действительности ближайшим подобным «пристанищем» была расположенная примерно в двадцати двух милях к северу, в районе острова Нантакет, мель Дэвис-Шол с глубиной около шести метров. Этого было вполне достаточно, чтобы киль «Андреа Дориа» оказался на песке, а палуба «А» вместе с верхними частями водонепроницаемых переборок остались по-прежнему над поверхностью воды.
Капитан Каламаи осторожно перевел левую рукоятку машинного телеграфа на «малый ход вперед». Прозвенел звонок, в машинном отделении дали ход двигателю. Вибрация турбины передалась корпусу лайнера. Он медленно двинулся, но через какой-то миг внезапно вздрогнул и покачнулся. Капитан рванул рукоятку телеграфа на «стоп», понимая, что последняя надежда спасти судно исчезла. Вести судно с двенадцатиметровой пробоиной в борту — слишком большая опасность для жизни пассажиров. Подобная попытка увеличила бы риск опрокидывания судна, препятствовала бы успешному спуску на воду спасательных шлюпок правого борта, а затем, если бы «Андреа Дориа» все же достиг цели, ни одно из судов, поспешивших на помощь, не смогло последовать туда за ним, чтобы принять на борт пассажиров.
Капитан решил, что ему не остается ничего другого, как возложить свои надежды на быстрый подход спасательных судов. В водах, где находился итальянский лайнер (между плавучим маяком «Нантакет» и Нью-Йорком) царило оживленное судоходство, и капитан Каламаи надеялся, что поблизости окажется много судов.
Когда младший второй штурман Бадано вошел в штурманскую рубку, там уже находились старший второй штурман Франчини и третий штурман Джианнини. Первым прибыл в рубку Джианнини, поспешно определявший место судна по счислению. Не успел он закончить эту работу, как увидел вошедшего Франчини, решившего более точно определить место по Лорану. Появление в тесной рубке младшего второго штурмана Бадано оказалось весьма кстати — его помощь была нужна. Записав сначала на обрывке какого-то конверта данные сигналов Лорана, продиктованные старшим вторым штурманом Франчини, Бадано нанес полученную точку на навигационную карту. Штурманы работали с исключительным вниманием, потому что каждый, как и все на мостике, сознавал нависшую беду, все понимали, что своевременное прибытие спасательных судов зависит от точности их работы.
На обрывке конверта с координатами судна, который младший второй штурман вручил капитану, Каламаи написал еще несколько слов, необходимых для полного текста радиограммы о бедствии. Капитан не заметил старшего радиооператора судна Франческо Гуиди, который, избегая обращения к занятому командиру, стоял в ожидании приказаний. Капитан Каламаи отдал радиограмму ближайшему от себя моряку — третьему штурману Антонио Донато. Последний бросился в радиорубку. Гуиди поспешил вслед за ним.
Радиограмма, имевшая большое значение, была вручена радиооператору Карло Бусси, который нес вахту с 20 до 24 часов. Готовясь к передаче сигнала бедствия, он успел уже прогреть лампы передатчика и настроить его на волну 500 килогерц, то есть на канал радиосвязи, предназначенный для передачи аварийных сообщений. Сначала Бусси отстучал известные всему миру три точки — три тире — три точки. Затем он передал позывной судна — ICEH и щелкнул тумблером автоматического сигнала тревоги. Автоматический прибор послал по радиоволне двенадцать протяжных тире продолжительностью в четыре секунды каждое. Это должно было привести в действие автоматические сигналы тревоги на всех судах, не ведущих круглосуточной вахты на аварийной частоте 500 килогерц. По окончании передачи автоматического сигнала тревоги радиооператор «Андреа Дориа» передал радиограмму, положившую начало крупнейшей в мирное время спасательной операции на море:
«SOS ОТ ICEH — SOS В 03 ЧАСА 20 МИНУТ ПО СРЕДНЕМУ ГРИНВИЧСКОМУ ВРЕМЕНИ 40 ГРАДУСОВ 30 МИНУТ СЕВЕРНОЙ 69 ГРАДУСОВ 53 МИНУТЫ ЗАПАДНОЙ НУЖДАЕМСЯ НЕМЕДЛЕННОЙ ПОМОЩИ».