10

10

Корпус реактора по форме напоминает домашнюю хрустальную вазочку. Конечно, изготовлен не из стекла, а из высококачественной стали толщиной три сантиметра. Диаметр — переменный, как и положено по законам изящного искусства. От трех до шести метров. А по высоте — чуть выше четырехэтажного жилого дома. Вот такая стальная вазочка, весом более ста тонн!.. Сварить ее предполагалось из тридцати двух фрагментов. Первоначально мыслилось сделать это на заводе-изготовителе. Но спохватились: ширина дорожной колеи и грузоподъемность железнодорожных платформ не смогли бы обеспечить транспортировку подобного груза. Так что в Шевченко отправили только „осколки” разбитой вазы. Сварили их на открытой монтажной площадке, в полутора километрах от строящегося здания. В 1969 году серебристая красавица застыла во всей своей проектной красоте, подавляя копошащихся у ее постамента монтажников своей величавостью. Несколько месяцев проводили испытания на герметичность: сварные швы проверяли ультразвуком и гелиевым течеискателем. Затем вазочку вычистили до праздничного блеска: хоть ставь в нее букет из стройных тополей. Предстояла установка ее на родное рабочее место в реакторном зале. Одна бетонная стена здания была предусмотрительно недостроена. В ней зияла огромная рваная дыра, так называемый „монтажный проем”. От монтажной площадки до проема была проложена железнодорожная ветка. Под вазочку сконструировали огромную платформу на двадцати колесах.

Операция началась рано утром. Руководитель стройки Иван Тюленев, отвечающий лично за ее благополучный исход, молился в душе всем святым. Малейшая ошибка, небрежность или неправильно понятая команда могли привести к непоправимым последствиям и долгим судебным разбирательствам. Тюленев, по строительной привычке, не мог в принципе разговаривать без сочного трехэтажного мата. Даже на технических совещаниях высшего уровня. Но в этот день он молился самими чистыми, проникновенными словами, а команды отдавал в мегафон четко и ясно на непривычном для себя вполне литературном языке. Эта операция была центральной в строительной эпопее БН-350. Тимофеев и Василенко ожидали ее завершения в реакторном зале. Здесь тоже могли быть сюрпризы. Под потолком была смонтирована самая мощная в СССР по своей грузоподъемности кран-балка. Четыре стальных крюка зависли в неподвижной готовности. На каждом закреплены по два стальных троса толщиной с кулак. Все было обдумано и опробовано накануне.

Наконец, к полудню в проеме, как сказочная светлая принцесса, показалась стальная ваза. Восемь мощных тросов схватили ее за горловину и чуть-чуть, на пару сантиметров, приподняли над платформой. После того, как убедились, что тросы держат, монтажники раскрепили корпус. И крановщик потащил его к посадочному гнезду в центре зала. Над дырой застопорил. Проверили соосность. „Майна, — скомандовал Тюленев, — на самой медленной!” Ваза пошла в подпол. Села на постамент. Тросы ослабли. Все. Все! Победа! Начальники бросились обниматься и поздравлять друг друга. Монтажники закурили. Кто-то включил громкую связь на зал. Из репродукторов донеслась бравурная мелодия: „Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…” Тимофеев пошел к импровизированной трибуне, чтобы поблагодарить от имени руководства всех присутствующих монтажников и лично Тюленева. Последний не остался в долгу. Загасив ногой окурок, Иван Тюленев взглянул тепло на своих подчиненных и вдруг разом освободился от железных цепей и внутренних ограничений, сковывавших его горячую натуру на протяжении всего дня.

— Уважаемый Анатолий Ефимович! — торжественно начал он.

Собственно, эти три слова и были единственными цензурными словами в его пламенной речи. Затем полился мат. Он был густой и переплетающийся, уходящий своими корнями в допетровские времена. В арсенале художественной прозы и политической публицистики никогда не было ничего подобного по своей выразительности и эмоциональному воздействию. Все смеялись и дружно аплодировали. Он был истинным героем момента.

А Константин Иванович стоял в сторонке. Его глаза сквозь плиты пола и сталь корпуса видели уже весь реактор в сборе. Он видел, как в шестигранные отверстия коллектора устанавливаются сотни кассет с ядерной начинкой. Как они в центре этой стальной вазы образуют небольшой цилиндр — „активную зону”. Видел, как в первый раз в ней разгорается таинственный смертельный огонь цепной реакции.

„Уму непостижимо, — думал Василенко, — цилиндр диаметром всего полтора метра и высотой около метра. Кусок мертвой материи. И вдруг оживет, вспыхнет. И тепла этого крошечного источника хватит, чтобы обеспечить электроэнергией и опресненной водой целый город!”

Константин Иванович обежал глазами зал. Взгляд остановился на мощных натриевых насосах высотой с двухэтажный дом. На них вся надежда. Это они будут под давлением гнать потоки жидкого натрия в стальную вазу через шесть патрубков. Жидкий металл пройдет сквозь активную зону, охладит ее пыл и снова пойдет через верхние патрубки на вход насосов. Шесть независимых петель — это и есть самый опасный, первый контур охлаждения.

Константин Иванович закурил. Он непроизвольно достраивал мысленно технологическую цепочку: „…Натрий в этих петлях будет соприкасаться непосредственно с активной зоной. И значит, сам жидкий металл будет радиоактивным, „грязным”. Все помещения и боксы, где проходят трубопроводы первого контура, где установлены задвижки, фильтр-ловушки и другое оборудование, — все эти помещения и тоннели тоже будут „грязными” и опасными для обслуживающего персонала. Некоторые — просто смертельно опасными. Конечно, они прикроются тяжелыми свинцовыми дверями. Будут вывешены плакаты, запрещающие вход в них без дозиметристов. Из всех этих помещений мощная вытяжная вентиляция будет непрерывно отсасывать радиоактивные газы и аэрозоли и выбрасывать их через высокую трубу повыше и подальше, в приземный слой атмосферы. Часть радиоактивных нуклидов попадет в сбросные воды и, вполне вероятно, эпизодически пойдет в голубой прозрачный Каспий. Неминуемые издержки технического прогресса! И ведь кому-то все это пришло в голову? Эх, мать честная! Лучше бы мне на трактор — поле пахать…”