Елена Сморгунова «Вся наша молодость была охота…»

Елена Сморгунова

«Вся наша молодость была охота…»

Люся Улицкая всё просила меня, чтобы я рассказала и написала про Наташу и «Хронику». А я не хотела ни рассказывать, ни писать про «Хронику», а первее первого было то, что Татьяна Великанова, уходя от нас, мне строго сказала: «Ленка, об этом никому ни одного слова». Я так и держалась. Но теперь не стало уже и Наташи.

Она словно неожиданно упорхнула – вот была, имела столько планов, рассчитывала еще сделать что-то и что-то, поехать и в Польшу, и в Прагу. И так мгновенно и внезапно ее не стало с нами, здесь. Будто ее позвали… И она помчалась, как всегда, будучи образцовым человеком долга.

«Хроника» началась в 1968 году. Наташа Горбаневская была создателем и первым редактором «Хроники». Первый номер был выпущен 30 апреля 1968 года. И все следующие одиннадцать выпусков делала она сама. Она была и «перепечатником» бюллетеня – первые его выпуски сама «отстукала» на машинке. (Одну из машинок, возвращенную Наташей Юре [Фрейдину] с уже переделанным ее заботой шрифтом, мы отдали в «Мемориал» 7 декабря 2013 года, когда на девятый день Наташиного ухода из жизни все грустили об этом. А еще раньше Юра показывал мне дом на Сивцевом Вражке, где Наташа Горбаневская делала и печатала «Хронику» до декабря 1969 года…)

24 декабря 1969 года у нее дома был снова обыск, Наташу арестовали и увели. Материалы подготовленного ею одиннадцатого выпуска «Хроники» чудом уцелели.[36]

25 декабря к нам домой пришла Танюша Великанова. У нас уже была наряжена ёлка. Подождав, пока моя мама вышла на кухню – приготовить ужин, Танюша сказала мне: «Ну, вот, Ленка, Наталья больше не может. Теперь всё это будешь делать ты».

За пятнадцать лет, пока выходила «Хроника», было много участников издания, из-за постоянных репрессий КГБ у «Хроники» сменилось несколько редакций и редакторов. Выход номеров приостанавливался и возобновлялся. В то время, когда Наташа вышла из Казанской спецпсихиатрической больницы в 1972 году, было заведено дело № 24 (о «Хронике»), многим ГБ угрожало, и со многими велись переговоры о том, как вспоминала потом Наташа, «какие благодеяния КГБ… совершит, если издание прекратят сами безымянные редакторы: кого-нибудь освободит, а кого-нибудь – не посадит». Ира Якир при встрече спросила Наташу, что она думает о намерении некоторых диссидентов закрыть «Хронику». Наташа ответила, что поскольку от «Хроники» она теперь отошла, то вроде ей не подобает высказываться. Ира настаивала. Тогда Наташа сказала: «…Пока я сидела, я знала: всё, что со мной происходит, по крайней мере, всё, что удается узнать, попадает в “Хронику”. Сейчас продолжают сидеть другие люди, – прекратить “Хронику” значило бы оставить их на произвол судьбы: о них не будут знать, забудут, с ними можно будет делать что угодно…» На некоторое время «Хронику» тогда отстояли.

Но хотя она и говорила сама, что от «Хроники» теперь отошла, некоторые с удивлением узнали, что Горбаневская, оказывается, участвовала и в возобновленной второй «Хронике». Таня Великанова привозила ей сырые материалы, которые Наташа редактировала. Но об этом Таня не говорила тогда даже совсем близким друзьям…

А в 1992-м… Наташа приезжала в Москву и в Вильнюс из Парижа, и для нее наша жизнь была немножечко забытой. Когда мы с ней в Вильнюсе радостно поднимались по какой-то улице, я вдруг остановилась перед витриной лавочки, немного смущаясь, сказала: «Вот какая рубашечка, мне как раз надо». Наташа хотела было сказать, что ведь мы спешим и куда-то идем, а это можно купить и дома. Но вдруг, посмотрев на меня, ничего не сказала, наверное, вспомнила: как рассказывала недавно на вечере в Литературном музее Варечка Шкловская – «вся наша молодость была охота, потому что, увидев что-то в продаже, нужно было сразу хватать, и не важно, что это было: сахар, мыло или штаны».

Там, в Вильнюсе, на торжественном, очень торжественном собрании нам троим – Наталье Горбаневской, Татьяне Великановой и мне – вручили от «Хроники ЛКЦ» – Литовской католической церкви – роскошные благодарственные грамоты в кожаных папках, как делают только в Литве – коричневая кожа с тисненым растительно-абстрактным рисунком…

И вот только тогда, из поздравлений и воспоминаний, Наташа и узнала, что оставшиеся ею не доделанные листочки к очередному одиннадцатому номеру «Хроники» оказались у меня и мне достались. Она была потрясена, обнимала меня и, глядя на Татьяну, всё повторяла, всплескивая своими ручками: «Ну, как же так? Как же так?! И я ничего не знала! А это была Лена!»

Второй раз Наташа удивилась, когда у нее в Париже я стала рассматривать стоящие на полочке диапозитивы с маленькими Ясиком и Осей. Она сказала: мне передали их в больницу, они меня очень поддерживали. А я ответила на ее улыбку: это я снимала детей около вашего кинотеатра, когда Евгения Семеновна отпустила мальчиков погулять со мной.

И вот в благодарность за ту свою давнюю больничную радость Наташа повела меня в ресторан, где заказала устриц – мы ведь были в Париже! Их принесли на большом красивом блюде, вокруг были кусочки льда и разные травки. Я ела устриц первый раз в жизни, и они были мне отвратительны. А Наташа была очень довольна, что может сделать такой роскошный подарок.

…Прочтя мой перевод библейского пророка Ионы, который жил почти тридцать веков назад, она разрешила присоединить к моему комментарию свой чудесный стих – переложение пророка Ионы с его плачем – обращением к Господу.

Из переложений

Стало море в грозе, как в крови,

ни полунощи не видать, ни полдня.

Что ты спишь? Восстань, воззови!

Что же ты бежишь от лица Господня?

В чрево вод меня кинули вниз головой,

оплела меня бездна морскою травой,

но по воле Господней

на волнах для скитальца построился скит,

рыба-кит, и отсель моя скорбь возопит,

из его преисподней.

Чудо-юдо извергло Иону на сушу,

чтобы быть ему слову Господню послушну

и пойти к горожанам ассирийской столицы,

не умеющим шуйцы отличить от десницы,

проповедовать им: еще сорок дней,

и камня на камне не останется от ней.

О Господи, спасший меня из чрева моря и рыбы чрева,

благий и милосердый, многомилостивый и долготерпеливый,

лучше мне умереть от Божия гнева,

чем плакать и петь под тенистою ивой, иссыхающей ивой.