Герой того времени

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Герой того времени

Лозунги, провозглашенные III шахматным съездом — «Дорогу шахматам в рабочую среду» и «Шахматы — могучее орудие пролетарской культуры», должны были стать лейтмотивом для шахматных секций, в первую очередь профсоюзных. Естественно, требовались молодые энергичные энтузиасты шахмат.

Как говорится, каждое время рождает своих героев: одним из них стал ленинградский студент Яков Рохлин. Как шахматист он выдвинулся в студенческих и профсоюзных турнирах. Был сильным первокатегорником, претендовавшим на звание мастера. Его избрали делегатом на III съезд: он, правда, без особого успеха, участвовал в параллельно проходившем турнире городов, но познакомился с Н. Крыленко, А. Ильиным-Женевским, Н. Григорьевым и другими шахматными деятелями. А вернувшись в Ленинград, энергично принялся выполнять решения съезда и начал работать инструктором культотдела Губпрофсовета. Была образована шахматная секция, вокруг нее сплотился шахматный актив. А председателем секции стал А. Ильин-Женевский. Как уже было сказано, он вернулся в Ленинград и работал заместителем уполномоченного Наркоминдела СССР по Ленинграду.

С его помощью ленинградцам уже в феврале 1925 года удалось открыть во Дворце труда хорошо оборудованный Центральный шахматный клуб: Рохлин стал его директором. В отличие от элитного Шахматного собрания, которое было ликвидировано, этот клуб действительно стал центром, где проводились турниры самого различного ранга, и который охотно посещали рабочие, служащие, студенты. Оживилась шахматная жизнь в различных клубах, Домах просвещения, вузовских и школьных кружках. Шахматные секции стали возникать при всех профессиональных союзах.

И уже полгода спустя в Ленинграде было зарегистрировано свыше двухсот кружков и свыше 7000 шахматистов, принявших участие в различных личных и командных соревнованиях. Мотором всех этих мероприятий был Яков Рохлин. Неудивительно, что в Ленинграде появилась целая группа юных шахматистов, которые в дальнейшем прославили нашу шахматную школу. Назову только некоторых — М. Ботвинника, В. Алаторцева, В. Рагозина, А. Толуша, Г. Лисицына, В. Чеховера.

Деятельность шахматного клуба ЛГСПС (первого в СССР!) была отмечена в речи Н. Крыленко на следующем IV Всесоюзном шахматном съезде.

«Я укажу на один факт — на то, что сделали в Ленинграде по линии массовых состязаний в профсоюзах…

Если сумели дело поставить так, что каждый профсоюз мог выделить шахматную команду в 50 человек и если они сумели организовать двухтысячное состязание — это значит, что они стали на правильный путь…

Что для этого нужно? Хорошо поставленные шахматные школы и шахматная пропаганда — и только…

Опыт Ленинграда показывает ту линию работы, которой нужно держаться…»

Видимо, успехами в развитии шахмат объясняется тот факт, что Рохлина назначили секретарем Оргкомитета по проведению в Ленинграде очередных турниров на первенство страны. Первым порученным ему заданием было отыскать удобное помещение для игры. Вот как он сам об этом рассказывает:

«…Выполняя возложенное на меня поручение, я заехал в Дом ученых, чтобы получить согласие на проведение в нем упомянутых турниров. Дом ученых помещался (как и сейчас) на набережной Невы в великокняжеском особняке, до революции принадлежавшем дяде царя.

Заместитель директора Дома холодно выслушал мою просьбу, а затем коротко возразил:

— Ради шахмат я не буду менять план мероприятий клуба.

Тогда я решился на крайнюю меру: показал присланное мне из Москвы письмо Всесоюзной шахматной секции.

— Кто такой Крыленко? — спросил, посмотрев на подпись, зам. директора.

— Как, — воскликнул я, — вы не знаете, кто у нас заместитель наркома юстиции?

Тут произошла метаморфоза. Смущенный администратор придвинул ко мне кресло и сказал:

— Сколько комнат вам надо?

Видя, что „эндшпиль“ выигран, я ответил:

— Всесоюзных турниров несколько, зрителей ожидается много, ваш Дом нужен целиком.

На том и порешили…»

К сожалению, Рохлин не оставил мемуаров, а ему было что рассказать. Как, например, ему удалось уговорить Капабланку во время Первого московского международного турнира 1925 года в свободный от игры день поехать в Ленинград и дать там трудный сеанс одновременной игры на тридцати досках? Большой гонорар и отдельное купе в поезде вряд ли могли настолько увлечь чемпиона мира, что он рискнул отправиться в Ленинград. Существует версия, что когда в 1913 году Капабланка служил консулом Кубы в России, у него, экзотического красавца кубинца, в Санкт-Петербурге была пассия. Рохлин случайно узнал об этом и, заинтересовав чемпиона мира перспективой встречи с ней, уговорил-таки на поездку, результат которой известен. Вернувшись в Москву, Капабланка в следующем туре без всякого сопротивления уступил Б. Берлинскому. За всю свою шахматную карьеру он проиграл всего 34 партии, но эту встречу провел, пожалуй, слабее всех. В турнире кубинец в итоге оказался на третьем месте, пропустив вперед Е. Боголюбова и экс-чемпиона мира Эм. Ласкера.

В шахматном клубе Рохлин обратил внимание на скромного 14-летнего школьника Мишу Ботвинника, который к тому времени уже получил I категорию, и персонально пригласил его участвовать в сеансе Капабланки. Миша оправдал надежды, оказавшись среди четырех победителей чемпиона мира. Существует легенда, что, проиграв эту партию, Капабланка похлопал по плечу Ботвинника и предсказал победителю блестящее будущее. Однако сам Ботвинник опроверг этот миф, рассказав, что чемпион мира был очень недоволен своим проигрышем и просто смел фигуры с доски.

С тех пор Яков Герасимович стал опекать молодого шахматиста, всячески его поддерживать. Приведу только один пример.

Когда в Москве на пленуме Совета шахсекций в 1927 году обсуждался состав участников V чемпионата страны, 16-летний Ботвинник считался только вторым кандидатом на участие (первый был В. Раузер). Сам Рохлин был включен в основной состав за то, что добился почетной ничьей в матче на звание мастера с А. Ильиным-Женевским, хотя звание мастера ему за это не дали.

«Я, — вспоминал он позднее, — убеждал присутствующих включить Ботвинника в основной список участников, считая такое решение не только правильным по существу, но и делом престижа Ленинграда — ведущего шахматного центра страны. Однако мое предложение вызвало возражения. Тогда я решился на отчаянный шаг: сказал, что отказываюсь от участия в чемпионате, с тем чтобы на мое место был включен Ботвинник. Хорошо помню, как москвичи Н. Григорьев и В. Руссо сразу же подхватили мой отказ, но вакантное место предложили отдать победителю Среднеазиатского турнира мастеру Н. Рудневу, а не первокатегорнику Ботвиннику.

Завязался длительный спор. Меня активно поддержал только Алексей Алехин (брат будущего чемпиона мира), представлявший шахматную организацию Украины. Н. В. Крыленко, председательствуя, при голосовании воздержался, и выдвинутое мной предложение было большинством отвергнуто.

После заседания, когда присутствующие покидали зал, я, опечаленный, продолжал сидеть в кресле. И тогда Николай Васильевич подозвал меня и, произнеся несколько ободряющих слов, добавил: „Нет оснований отчаиваться. Невский любимец, которого вы весьма смело причислили к сильнейшим шахматистам страны, я думаю, будет играть в чемпионате. А ваше место оставьте за собой…“

И Крыленко что-то записал в лежащем на столе блокноте. Так оно и получилось».

Ботвинник выступил успешно, завоевав звание мастера.

О том, что Рохлин действительно заботился о дальнейшей, и не только шахматной, судьбе Ботвинника, говорит следующий факт, рассказанный последним в книге «Портреты», опубликованной, правда, уже после его смерти.

«1 мая 1934 года отправился я на Васильевский остров к Я. Г. Рохлину. К тому времени мой приятель уже женился на молодой солистке балета Валентине Лопухиной. Опаздывал: все уже собрались.

Сел за стол, глянул на свою соседку справа — обомлел…

И появилась через год жена — жгучая брюнетка с черными-пречерными глазами, стройная и изящная. От нее исходило очарование».

Зная предприимчивость Якова Герасимовича, рискну предположить, что в данном случае он выступил в роли свахи. Кроме того, что Гаяне Давидовна, как справедливо отмечал Капабланка, и хороша, и красива, она обладала еще одним немаловажным достоинством — была дочкой профессора Политехнического института Д. Ананова и племянницей ректора того же института профессора П. Калантарова. Именно в Политехе учился Ботвинник и позднее защищал там кандидатскую диссертацию.

Считалось мифом, а оказалось правдой. Когда Ботвинник собирался поступать в высшее учебное заведение (тогда, предпочтение отдавалось детям рабочих), то Рохлин снабдил его справкой, в которой черным по белому было написано что Михаил — сын врача-рабочего! Как известно, отец будущего чемпиона мира был зубным техником.

Яков Герасимович создал еще один миф. В двадцатых годах, будучи на приеме у участника Октябрьской революции, старого большевика-ленинца Н. Подвойского, он спросил:

— А правда, что Ленин считал шахматы гимнастикой ума?

— Правда, — ответил Подвойский. Однако подобного высказывания вы в сочинениях Ленина не найдете. Более того, похожая мысль, как было установлено историками, высказывалась еще в 1803 году в Англии неким Питером Праттом, довольно посредственным шахматистом.

Однако у нас в стране с легкой руки Рохлина лозунг «Шахматы — гимнастика ума» стал настолько популярным, что его можно было найти на стене любого шахматного клуба от Москвы до самых до окраин. Эти слова производили магическое впечатление на чиновников любого ранга, даже если они ничего не смыслили в шахматах. Это помогало открывать шахматные клубы и организовывать соревнования самого различного уровня.

В заслугу Рохлину следует поставить организацию первой в СССР кафедры шахмат в Ленинградском институте физкультуры. Он же оказался первым в стране, а может быть, и в мире человеком, защитившим кандидатскую диссертацию на тему о методике преподавания шахмат.

Я увидел его первый раз в 1937 году, когда Рохлин переехал в Москву. Довелось послушать его лекцию об истории шахмат, и могу сказать, что лектором он был великолепным. Ведь именно после его лекции я заинтересовался историей шахмат. До этого меня интересовала только их теория. Позднее, в сороковые и пятидесятые годы, я имел возможность с ним хорошо познакомиться. Он поражал своими организаторскими способностями, своей энергией и пробивной силой. Со словами «Вы же понимаете!» он обращался к тому или иному руководителю, и хотя часто тот на самом деле ничего не понимал, но признаться в этом не хотел и соглашался с предложениями или требованиями Рохлина. Нельзя не отметить и то, что Яков Герасимович — в духе времени — чутко прислушивался к политической ситуации в стране и немедленно на это реагировал.

Так его статья «За ликвидацию прорывов» («Шахматный листок» № 10 за 1931 год) с подзаголовком «Шахматное руководство — под огонь самокритики» начиналась эпиграфом из Карла Маркса и заканчивалась цитатой самого Сталина. Кстати, с тех пор в каждой его книге в списке использованной литературы обязательно значились произведения классиков марксизма-ленинизма.

Оказавшись в Москве, Рохлин немедленно создал шахматную секцию в ДСО «Искусство», организовал уникальный матч двух музыкантов, больших любителей шахмат — Сергея Прокофьева и Давида Ойстраха. И, конечно, не без его участия в Центральном доме работников искусств состоялся матч Ботвинник — Левенфиш за звание чемпиона страны. Наконец, то, что каждое крупное шахматное соревнование, как правило, заканчивалось великолепным концертом, — в этом тоже была его заслуга.

И где он бы потом ни работал — в Спорткомитете СССР, в Спорткомитете РСФСР, в ЦС ДСО профсоюзов, — там везде кипела шахматная жизнь. Иногда своими действиями Яков Герасимович напоминал великого комбинатора, незабвенного Остапа Бендера с той лишь разницей, что персонаж Ильфа и Петрова работал исключительно на себя, а Рохлин — на благо шахмат, которым он был предан.