Мария Ивановна Осипова (1820–1895)

Мария Ивановна Осипова

(1820–1895)

Дочь Прасковьи Александровны от второго брака. Когда Пушкин жил в псковской ссылке, Маша была еще совсем маленькой девочкой. Пушкин с ней играл, гонялся за ней, грозя длинными ногтями. Когда подросла и начала учиться, Пушкин помогал ей в переводах с немецкого, защищал от нелепых педагогических требований матери. Прасковья Александровна, например, засадила девочку зубрить наизусть тяжеловесную русскую грамматику Ломоносова. Маша взмолилась к Пушкину о заступничестве. Пушкин стал убеждать мать в ненужности такого изучения и окончательно убедил ее таким доводом:

– Я вот отродясь не учил грамматики и никогда ее не знал, а, слава Богу, пишу помаленьку и не совсем безграмотен.

Маша была бойкая и озорная девочка, любила задирать Пушкина. Раз даже очень больно уколола: вырезала из темной бумаги обезьяну, наклеила ее и стала картинкой дразнить Пушкина. Он страшно рассердился, но потом вспомнил, что имеет дело с ребенком, и сказал:

– Вы юны, как апрель.

Выросши, стала хорошенькой девушкой. Поразительно была похожа на свою старшую единокровную сестру Александру Ивановну как наружностью, так и «воображением и пылкостью чувств». На шестнадцатом году, когда осенью 1835 г. Пушкин жил в Михайловском, она сильно было увлеклась им, но потом предпочла соседнего помещика Николая Игнатьевича Шенига. Сестра ее Евпраксия была рада этой перемене, потому что, как писала она брату, – «Ник. Игн. никогда не воспользуется ее благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать». А старшая сестра Анна Вульф удивлялась: «Как мог Николай Игнатьевич заставить Машу забыть Пушкина? Она начинает все с женатых людей».

В 1842 г., уже после смерти поэта, за Машей одновременно ухаживали дряхлый старик-отец его Сергей Львович и младший брат, бравый Левушка. Старик негодовал на соперничество сына и искренне недоумевал, как можно сына предпочесть отцу. А Маша сильно увлеклась Львом и говорила, что «быть ей за Львом или ни за кем, что для ее существования ей необходимо быть с ним неразлучной, не быв даже его женою, и мысль разлучиться с ним для нее нестерпима». Лев собирался просить ее руки и только ждал места, чтобы получить обеспечение. Но, видимо, слишком пылкая страсть Маши охладила его. «Несчастная ревность Маши совсем его разочаровала, – пишет баронесса Евпраксия Николаевна, – он видит теперь в ней, кроме физических недостатков, и моральные, утверждая, что у нее нрав нехорош. Она же совсем нерасчетлива, возбуждая в нем, по-моему, вовсе не лестные чувства, ни в чем не отказывает, отчего он теперь ее даже бегает, боясь последствий, которые заставят его жениться на ней… Был Сергей Львович, и так ему не понравилось Машино обхождение со Львом, что возвратился ко мне из Тригорского совсем разочарованный». Лев уехал, не сделав предложения. Тогда поспешил сделать предложение отец. Наталья Николаевна, вдова поэта, смеясь, уговаривала Машу выйти за старика и говорила, что предпочитает иметь свекровью Машу, чем дочь Анны Петровны Керн Катеньку, которой тоже сделал предложение «старый селадон», как его звала Маша. Через год Лев женился в Одессе. С этой вестью отец его поспешил к Маше. «Хотя совестно сознаться, – пишет Маша, – но грустно мне было, когда я узнала о его женитьбе. Видно, память о нем глубже запала в сердце, чем я сама думала. Сергей Львович мне гадок; он радовался, думая мне отомстить и торжествовать, воображая, как мне больно будет слышать, что сын его женится. Но не удалось ему насладиться мщением: я с таким участием и спокойствием спрашивала его о подробностях, что он и теперь все рассуждает, притворство ли это или равнодушие. Мне он так противен, что я и пахитосов от него не беру, не только билет ложи или что-нибудь такое».

Умерла незамужней. Анненков с чьих-то слов записал о ней: «жизнь ее несчастна от распутства. Осталась в девках». В качестве помещицы с. Тригорского показала себя очень рачительной хозяйкой. После освобождения крестьян в 1861 г. засыпала начальствующих лиц и учреждения жалобами на «беспорядки», чинимые крестьянами, слишком лениво обрабатывающими ее земли, и доносами на мировых посредников, потакающих в этом крестьянам.