Глава 3. Суд

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. Суд

Видимо, группу проекта производства работ в тресте организовали недавно, все сослуживцы были совсем молодыми, и меня в мои тридцать пять лет стали называть по имени-отчеству. Руководителем группы был назначен Понькин, бывший преподаватель Челябинского политехнического института. То ли он был умен от природы, то ли ему помогла профессия преподавателя, но объяснял он нам наши проектные задачи безупречно. Насидевшись дома, да еще без гроша, пережив тяжелейшие стрессы, работала я теперь взахлеб.

В конце лета мне позвонили из народного суда. Сообщили, что Заверткин Р.А. подал на развод, и суд состоится завтра утром. А ведь я к тому времени так до конца и не осознала наш разрыв, в уголке сознания казалось, что мой Рэмир в очередной затянувшейся командировке.

И я растерялась. Близких подруг в тресте, чтоб поделиться, у меня еще не было, да все уже расходились по домам, шел шестой час вечера. И я побежала со своим горем к Юле Жабиной, прежней сослуживице по старому тресту.

— Да зачем тебе развод? Сойдетесь вы. Я приду завтра в суд, и если позволят, выступлю.

Но что скажет Юля? Мою невиновность может подтвердить только врач. Я не делала ничего плохого, а только соблюдала режим. И врач М.Т. Тан обещала быть свидетелем.

Уже совсем вечерело, и у подъезда дома меня встретила соседка Нина Самойлова:

— Ты что это чернее тучи?

Я сказала о суде. А вскоре они пришли ко мне домой с соседкой Панферовой.

— Но ты ведь так болела! Да и сейчас… Нашел подходящий момент, — сетовала Нина.

И они договорились с Панферовой по пути на работу заглянуть в суд. А наутро они поехали сразу со мной, и я была им благодарна: мне было страшно; вдруг, думаю, окажусь там в одиночестве, растеряюсь. Однако нас дожидалась Ю. Жабина и врач. С Рэмиром разговаривали его сослуживцы Кармановский и Симонов, рядом стоял работник райкома Николаев, которого Рэмир прежде хорошо знал.

Увидев меня, Рэмир сразу подошел и попросил немного с ним пройтись.

Мы шли по аллее, как много лет ходили вот так вдвоем в институте. Более того, по переулку Синчука, по своему собственному переулку. Мы же прежние, и у нас дети, мы — семья.

Начался суд. Рэмир выступал первым. Я обвинялась только в том, что с головой ушла в заботу о детях, а по отношению к нему была не очень заботливой, что теперь мы чужие, и жить с семьей он не намерен.

Бог мой! Он поставил все с ног на голову. Это мне не хватало его внимания и заботы. У меня же не было возможности проявить заботу, если он выходные проводил у матери или на рыбалке, а вечером домой приходил тогда, когда вся семья спала. Он явно боялся присутствия доктора и не упрекнул меня за мать.

Его свидетелем выступила мать, желающая иметь совсем не такую невестку, а более внимательную и любящую.

Выступил Чекалин, наш сослуживец по совместной с Рэмиром работе в тресте. Он сказал, что будучи, якобы, у нас в доме, заметил отсутствие дружбы. Только ведь он никогда у нас и не был. Но самым удивительным свидетелем была техничка из строительного техникума. Она сообщила о том, что видела меня однажды в Зауральной роще рядом с посторонним мужчиной.

Может быть, я мало уважаю свой Орск, но прожив в нем много десятков лет, к моему стыду, так никогда и не бывала в Зауральной роще. И на эту свидетельницу я смотрела, как на чудо. Я была лучшего мнения о Рэмире, считала более благородным. Зачем он выбрал таких свидетелей, людей подставных?

В своем выступлении я сказала, что от развода отказываюсь и надеюсь, что семью ломать оснований серьезных нет.

Оказывается, преподаватели института, а также Николаев из райкома не были свидетелями Рэмира, как я вначале подумала. Они пришли в мою защиту. Выступила и врач, очень прямолинейная женщина, Ю. Жабина и обе мои соседки. Обычно суд о разводе длится несколько минут. Наш затянулся на два дня. В конце второго дня суд Р.А. Заверткину в разводе отказал.

Он сразу же подал заявление в областной суд. Там у меня свидетелей не было. Но и областной суд в его просьбе отказал.

Но как говорится, «голод не тетка», и я подала на алименты, так как мой заработок на семью невелик. Рэмир же за все время его отсутствия ни разу не помог. Это меня удивляло и обижало.

Всю следующую зиму мы с Людой прожили вдвоем, Игорек оставался в Турках. Он так скучал по дому, что говорил, будто пешком был готов уйти в Орск. Но там он был под присмотром, а тут я уходила на работу, а Люда в школу.

Летом же Люда не давала ему скучать, она была ему и няней, и сестрой, и матерью — всем. Я знала, что на заботливую и безмерно любящую Игорька Люду всегда можно положиться. Души в них обоих не чаяла и мама Катя. А папа Сережа хоть и был несколько суровым, но тем не менее добрым.

Уже до школы Игорь бегло читал. Случалось, что прятали от него книги — переутомляться ему было рановато. Однако, подставив стул к настенному календарю, он читал его, перелистывая листок за листком.

Помню случай, когда заболевшую Люду пришла навестить и позаниматься учительница начальных классов. Игорю, следовательно, было в ту пору не более четырех лет. Чтобы он не мешал, учительница и ему дала задание: нарисовать кошку. Листок с изображением кошачьей мордочки да еще с припиской «у Муры усы» он вручил учительнице через минуту. Александра Семеновна крайне удивилась.

Рано он начал писать и чернилами. Попишет и просит пузырек с чернилами убрать, спрятать от своих шаловливых ручонок: боялся чернила пролить. Долго сохранялось его письмо из Турков отцу о том, что в Турках есть котенок, и папа Сережа зовет его Пулик. Письмо написано чернилами. Значит, писалось оно до 1964 года, пока Рэ-мир еще жил в Орске, то есть Игорю было четыре года. Наконец, записали в школу и Игоря. Он оказался еще способнее Люды. Любила я их безмерно. Бывали иногда на работе и неприятности. Но я считала все это неважным, все невзгоды покрывало то, что дома меня ждет награда — мои дети. Выйти вторично замуж не помышляла: быть счастливее, чем была с детьми, невозможно. И счастье свое я не хотела делить ни с кем. По-моему, мне даже не хватало времени, чтоб полностью насладиться моим счастьем. И уделить время кому-то другому в доме да притом не их отцу, а чужому человеку — это, мне казалось, значит обокрасть детей.

Время шло, оно лучший лекарь, и я уже как-то перестала чувствовать себя несчастной, как прежде. Ведь это Рэмир подарил мне таких удивительных детей, гордость и совесть школы, дороже которых у меня ничего не может быть на свете. И как бы я ни обижалась на мужа, мне всегда было неприятно, если кто-нибудь говорил о нем плохо. Постепенно стали слабеть боли в груди. Ведь дома у меня спокойно, дети только радуют успехами в школе, их привязанностью друг к другу, дружбой. Работа тоже ладилась. Я любовалась своими чертежами. Меня ставили в пример, награждали. Я выполняла и массу общественных поручений. Жизнь словно окрылила меня, будто из забитой боязливой жены, не знающей, как и чем ее ударят завтра, я чувствовала вдруг себя чуть ли не членом правительства. Конечно, я постоянно подлечивала грудь у невропатолога. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются. Но снять боль можно. И главное — не переутомляться, избегать стрессов и не перегреваться — это проверено.