Глава 1. Куделькины
Глава 1. Куделькины
Село Турки расположено на холмистой местности. Там много гор, равнин, широкая река, лес. Оно все утопает в садах.
На Лачиновой горе или улице Лачиновка, протянувшейся вдоль самого оврага (теперь улица Революционная) стоял маленький саманный {сделанный из глины и деревянных чушек) домик, покрытый соломой. Жили в нем крепостные крестьяне — Анна и Павел, да были у них дочка и сын. Дочку выдали замуж за такого же бедного крестьянского парня, а отец со своим младшим сыном работали на помещика шесть дней в неделю и лишь один день на свою семью. Жена днем занималась и работой на барщине, и домашним хозяйством. А вечером зажигали лучину, и при ее тусклом свете она пряла куделю (от этого и произошла их фамилия — Куделькины).
Мать сама ткала из спряденных нитей холсты, шила для мужа и сына холщевые рубахи, для себя юбки, кофты. Ситцевые кофточки надевала лишь на праздник. Обуви, кроме лаптей, тоже не имели.
В 1861 году на Руси отменили крепостное право. Крестьяне могли отойти от помещиков, получить надел земли. Но мало что изменилось в жизни крестьян. Надел земли давали далеко от села и только тем семьям, где есть мужчины и мальчики. Дочерям земли не полагалось: все равно выйдет замуж и уйдет в другую семью. Но многие отошли от помещика. Отошли и Куделькины. Далеко было их поле, но все же свое.
Сын Иван в эти годы был уже женихом, и хоть уставал на полевых работах, вечерами уходил на зарянки, где парни и девушки пели, танцевали под гармошку и балалайку, где молодежь знакомилась друг с другом.
Мало танцевал и пел уставший за день паренек. Все больше он любовался Марьей. Да и он ли один на нее засматривался? Рослая, статная с голубыми, почти синими глазами. Волосы русые, пышные, заплетены в длинную косу. Нет голоса звонче, чем у Марьи. Плясать пойдет — залюбуешься.
Только в мечтах парень видел ее своей невестой. Но Марья пошла за него, почувствовала себя в доме Куделькиных как в родительском.
Свекровь души не чаяла в Марье. Моясь в бане, не раз признавалась ей:
— Смотрю я на тебя, Марья, и дивлюсь. Ты больше на статую похожа, чем на бабу. И кожа у тебя не крестьянская, а будто мраморная, а тело словно точеное. Создает же Бог такое чудо!
И Марья знала, что она хороша.
Стали у молодых рождаться один за другим дети. Первые умирали, некоторые были убиты на войне. Остался лишь младший — Костя.
— Дождемся ли мы с отцом твоих деток, Костенька?
— Дождетесь, маманя. Есть у меня невеста любимая. И зовут ее, как тебя, Машей.
И вспомнила себя Марья невестой… Как же давно это было! Синеглазая, русоволосая, статная, как говорили в округе — точеная. В белом подвенечном платье…
Вот такой и виделась в воображении Марьи невеста ее Кости. Сын обещал познакомить родителей с Машенькой. Каково же было разочарование Марьи, когда ее удалой молодец Костя привел познакомиться с родителями Машеньку. Ее нельзя было назвать невестой, даже просто девушкой. Она больше походила на угловатого мальчика-подростка: маленькая, смуглая, черноволосая, несколько угрюмая.
— Сколько же тебе лет, дочка? Да и русская ли ты? — спросила Марья.
— Мне шестнадцать лет. Я русская.
Но были на этот счет разные версии. Когда-то в село привозили пленных с войны. Их называли турками. Привозил с Дона по Хопру Степан Разин и персов, которые не понимали русского языка. Их тоже за это называли местные жители турками. Людей высадили на берег Хопра и оставили. Они построили себе лачуги и в них обосновались. А когда в половодье Хопер разлился, несчастные переселились на ближайшую гору, повыше от воды. И по сей день эта гора зовется Турковой горой. Возможно, в те древние времена и у села не было названия. И только позже село назвали Турками. Не в честь ли этих турок или персов? И не была ли Маша потомком этих людей? На русскую она совершенно не походила.
Сама же Маша слышала и такую версию, которую ей рассказывала бабушка. Помещик, крепостными крестьянами которого они были, поменял однажды шутки ради свою охотничью собаку на молодую девушку-татарку у знакомого татарского бая, где она была в работницах. Помещик привез ее в село, окрестил и выдал замуж за своего крепостного.
У Маши был восточный разрез глаз, скуластое лицо, черные глаза. В глубине души Маша считала, что она является потомком той татарки. Но уверена в этом не была.
И хоть Марья не была очарована Машенькой, перечить Косте не стала. Не знала тогда Марья, что вскоре потеряет своего ненаглядного Костю и доживать будет почти до ста лет с Машей, так за всю жизнь по-настоящему и не полюбив ее.
Через год у Кости с Машенькой родился первенец. Назвали его Петром (он-то стал потом моим дедушкой).
Лицом Петя больше походил на мать: смуглый, темноволосый, с восточным разрезом глаз, с восточным овалом лица. Только глаза взял отцовские — серые. Рос Петя мальчиком застенчивым, шумных игр не любил. Нельзя было его назвать и разговорчивым. Все он о чем-то думал, мечтал.
Года через три родился у Куделькиных второй сын, а за ним появилась и дочка Лиза — ни дать, ни взять — вылитая бабушка Марья: русоволосая, кудрявая, веселая. И в ее юные годы потом и о ней стали говорить как прежде о Марье — точеная.
Семья состояла уже из семи человек. Хлеба своего не хватало, и Костя пошел в батраки к купцу Вислову. Работы было столько, что батрак зачастую чуть не валился с ног: нужно быть и грузчиком, и извозчиком, и кем угодно, только бы угодить купцу, только бы удержаться в батраках, не пойти по миру с протянутой рукой.
— Вот что, мать, не хочу я, чтоб и мои сыновья испытали эту долю. Отдам их учить грамоте, и будет у них иная дорога.
— С ума сошел, Костя? — взмолилась Маша. — Где же ты средств возьмешь? И одеть надо, и книжки купить, за учебу заплатить.
— Лапти сам сплету, рубахи домотканые ты сошьешь и сумки тоже. Ну, а на книжки да за учебу заработаю. Жилы из себя вытяну, а заработаю. Мой Петька хоть и моложе, а умнее алефановского оболтуса. Буду учить и точка.
Не все сложилось так, как мечтал Константин. Тяжело заболел младший сын. Менингит — болезнь едва излечимая. Но мальчик выжил. Однако на всю жизнь болезнь оставила свой отпечаток — он стал глухонемым.
А Петра в школу отдали. Он оправдал надежды отца: первый класс (тогда называли первую группу) закончил с похвальным листом. Пошел Петя во вторую группу, учебный год почти заканчивался, приближалась весна.
Костя у купца почти дневал и ночевал.
— Я тебя, отец, почти и не вижу.
— Горячая пора, Маша. И деньги нужны, хочется из нужды выйти, а не получается.
Наутро купец Вислов приказал Косте съездить в Аркадак за зерном, а потом перевезти из леса бревна.
— Последний раз поезжай на санях, а уж потом будем выезжать на телегах. А пока, я думаю, лед на Хопре выдержит. Да и бревна на санях перевозить сподручнее.
Утро было прохладное, но к середине дня припекло солнце. И когда Константин возвращался, услышал вдруг треск ломавшегося под санями льда. Только б спасти лошадь! Не расплатиться, если утонет. Сбруя, хомуты, дуга не слушались обледеневших пальцев. Ватные лохмотья его старого зипуна напитались холодной водой, отяжелели и тянули под лед. Лошадь распряг, она спасена. Онемевшими пальцами Костя хватался за кромки льда, а они все ломались. Еще бы продержаться немного. Но сила уходила. С саней покатилось бревно и с силой ударило Константина по голове. Ледяной Хопер принял в свои воды несчастного батрака.
Не думала Маша, что справится с этой бедой и останется жива. Она билась, исходила криком! У свекрови от горя мутилось сознание. Свекровь вопила день и ночь в голос. Долгие годы потом у нее на глазах вдруг появлялись слезы. С той поры и стали терять свое зрение прекрасные синие глаза уже немолодой Марьи.
Теперь в семье осталось шесть человек. Как и чем жить Машеньке дальше?
— А сколько тебе годов? — спрашивали соседки.
— Двадцать шесть, — отвечала вдова. Качали головами соседки, жалели.
В свои двадцать шесть, маленькая и худенькая, она обязана взвалить на свои хрупкие плечики заботу о семье.
Вскоре после похорон Кости в дом Куделькиных пришли товарищи Константина.
— Вот что, Маша, мы договорились с мельником Алефановым, чтоб принял он на работу вашего Петьку. Не потянуть тебе одной всю семью.
— Родимые, да Петьке всего девять лет. А худенький — в чем душа! И ростом не вышел. Ему и семи годков-то не дашь.
— Не беда. Будет ездить с нами с обозом. На каждых санях или телеге должен сидеть человек с вожжами. А запрягать и распрягать коня мы ему поможем, присматривать будем за мальцом.
Так Петя навсегда расстался со школой. Он в свои девять лет — старший ребенок, он — кормилец семьи.
Маша замечала, как вдруг одряхлели ее старики, сразу постарели, словно на десять лет.
Не хочется Петьке так рано вставать и собираться на работу, ночь еще на дворе.
— Вставай, касатик, — будит его мать, — пока соберешься да дойдешь. До мельницы не близко, три километра. Вставай, миленький. Не опаздывай.
И Петя втягивался в новую жизнь. Делать заставляли все подряд: таскать воду, дрова, убирать мусор, мучную пыль, подметать и мыть полы и, конечно же, ездить с обозом в извоз. Ездили в Аркадак, Ртищево, Балашов. Давно уже научился сам запрягать и распрягать лошадь.
Прошло два года. И замечал не раз мельник, что не похож Петька на сорванцов-ребятишек. Все он делает серьезно, добросовестно. Но самое главное — это то, что мальчик грамотный. Проверит, правильно ли взвесили на весах зерно или муку, распишется в документах при получении или сдаче зерна. Мельник уже доверял ездить одному, верил, что подросток выполнит все, как надо.
Пете шел тринадцатый год. Однажды возвращался, как обычно, с зерном на санях. Но существует, видимо, судьба. На середине Хопра, на том самом месте, где погиб отец, затрещал лед и под Петькиными санями. Вот они уже опустились под лед, вот намокла его одежонка, а он хватается и хватается худенькими пальчиками за кромки льда. Они обламываются, Петька хватается снова. Тельце худенькое, легкое… Еще немного! И Петя выбрался на лед. Больше он уже ничего не помнил. Кто его нашел, кто принес домой — не знает.
Маша упала замертво, когда внесли почерневшего от холода сына в обледеневшей одежде. И Петя не приходил в сознание несколько дней. Нервный стресс и простуда приковали к постели его надолго. От мельника привезли Куделькиным муки, сахара. Когда, наконец, Петя слегка пошел на поправку, приехала навестить его и мельничиха, привезла ситца на рубашку.
Но вот уже Петя выходит на улицу. Спускается с книжкой в руках в овраг, что напротив дома, любуется природой. Лето! Какое тут чудо! Вся Селявка покрыта зеленым ковром. И как тут дышится! Сядет мальчик в тени среди ветел, читает с наслаждением книгу. Так бы вот и не выпускал книгу из рук. Но скоро снова ходить на мельницу, работать.
Глянул Петька на свои ноги — удивился: какие стали вдруг длинные и тощие, словно лучины. А руки? Все равно, что прутики от тех ветел.
— Как же мешки таскать? — задумался парнишка.
И Маша замечала, что слаб ее Петя, кормилец семьи. Приняла тогда она решение: идти в батрачки. Летом, конечно, невозможно, не потянет свекор полевые работы один. Сеять, косить траву на сено, жать рожь, вязать снопы, молотить одному не под силу. Но после полевых работ, осенью, оставив дом на полуслепую бабку Марью, Маша шла прачкой к купцам. Договорилась с шестью купеческими семьями. В понедельник шла стирать к одним, во вторник к другим, в среду стирка у третьих… И так всю неделю до воскресенья. А с понедельника все сначала. Нелегкая работа, но в семье какое-то подспорье. Одно плохо: полоскать белье все требовали в проруби в Хопре. А жили все, к сожалению, далеко от Хопра. Маленькая росточком Маша еле тащит на коромысле в ведрах мокрое белье к реке, полощет его в ледяной воде окоченевшими пальцами, а потом все тащит в тех же ведрах на коромысле назад к купеческим домам, в гору, онемевшими руками развешивает белье на морозе.
И так изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год…
Дети подрастали. Какая хорошенькая Лиза! Словно кукла. Купчиха Смоляева подарила от дочки старую шубку, которая пришлась Лизе по росту. И вон девочка в шубке с салазками побежала в овраг кататься с горки.
Удивилась Маша, как подрос Петр. Думала, что будет маленьким росточком. Но после болезни он вдруг вытянулся. Сейчас в свои пятнадцать он не ниже мужиков, с кем работает.
Жаль вот глухонемого Егора до слез. До чего же у него умелые руки! И все тянется к железкам. Из простой жестянки сделает такое, что диво посмотреть. Хорошо бы отдать мальчика учиться в ремесленное училище. Да кто же примет глухонемого?
Но не вытерпела однажды Маша. Взяла поделки своего сынишки и пошла с ними к мастеру в училище. Подивился мастер, покачал головой и велел приводить мальчика в училище учиться.
— Да он же глухонемой, батюшка.
— А нам тут не разговаривать надо, а смотреть внимательно да дело делать.
Так и младший сын Маши был устроен на учебу в ремесленное училище.
Только вот сама Маша часто стала простывать. Заботы и бесконечная работа уносили здоровье. Да и полоскание белья в проруби — дело непростое.
— Что-то нынче, Маша, на тебе лица нет, то уж больно бледная, а то вся красная? — спросила купчиха.
— Опять простыла. Боюсь, над корытом упаду. И спину ломит, и голова болит, руки не слушаются.
— Господи, да ты горишь вся. Выпей стопку водки, это прогреет тебя, не будешь дрожать.
— Не могу, не сумею.
Но купчиха настояла. И Маша почувствовала, как по всему телу разливается приятное тепло. И на душе веселее.
С тех пор Маша не отказывалась от рюмки водки, радовалась, что это защищает ее от простуды. Она так втянулась, что свекровь стала замечать, что Маша прикладывается к спиртному и дома. Начались скандалы. Но от рюмок Маша отвыкнуть уже не могла.
И вот однажды Маша поняла, что под сердцем она носит ребенка. И как ни стягивала живот, как ни скрывала, заметили все и свекровь, и соседки.
— Да от кого же ты, несчастная? Горе-то какое! — спрашивали знакомые.
— Не спрашивайте, бабы, все равно не скажу.
— Неужто купчик какой подпоил да затащил в постель?
— Нет, не купчик. И тайну свою унесу в могилу, а наказание за грех понесу одна.
И так, и сяк уговаривали ее соседки пойти к бабке, если еще не поздно. Маша не решилась: много женщин умирало от заражения крови после бабок. Лучше стыд претерпеть, чем оставить сирот без матери. Пусть родится четвертый ребенок.
Однажды показалась Маше, что Петр ее сидит за столом задумчивый и смотрит в окно. Сердце замерло: «Неужели догадался тоже о ребенке?»
Обняла сына:
— Что задумался, сынок? И на зарянку не идешь. Не заболел ли?
— Нет, просто местностью любуюсь, глаз отвести не могу. Не могу решить, зимой у нас вид от дома красивее или летом. Зимой ветлы искрятся снежным серебром, горы синие в тени, а от зари на снегу розовый свет. Нарисовать бы такое. Про лето и говорить нечего, вся Селявка в цветах и зелени. Милы мне Турки, маманя. Вот и любуюсь, и думаю, есть ли на земле место лучше нашего.
По щекам Маши потекли слезы:
— Вот так и отец твой говорил.
Долго ночью не спала Маша. Уже стирает она с большим трудом, только никто этого не знает. Скоро не сможет стоять над корытом совсем. После родов захочет ли свекровь нянчить приблудного ребенка? Да и справится ли, если Маша пойдет вновь батрачить? Свекровь почти ослепла, людей узнает больше по голосу. Кто пойдет в поле? Кто поможет в доме?
Соседи советуют женить Петра, будет в доме молодая работница. Но ведь Петру пошел лишь семнадцатый год, он и девок-то боится. Да ведь какая еще и попадется? И не работать нельзя, один парень всю ораву не прокормит.
Значит, женить. Поискать, поспрашивать только, не знает ли кто девку бедную, но работящую.
С этой мыслью Маша и уснула.