Глава 11. И беда пришла, да не одна

Глава 11. И беда пришла, да не одна

Мы возвратились в Орск. В субботу было тяжело как никогда. Зная, что в выходной день Игоря легче застать дома, позвонила в Самару. У меня появилось неодолимое желание поделиться с сыном, рассказать, что со мной творится неладное.

— Сынок, я измучилась, готова сорваться и мчаться в Турки.

Игорь, как мог, успокаивал. Сердце — вещун. Я клянусь, что именно в этот день, в тот самый момент, когда я только что не погибала сама от жалости к маме, там случилась беда, в результате которой умерла моя мама, с которой довелось мне хоть мало на свете пожить вместе, но так сильно ее любить.

Но мы пока о беде не знали, лишь сердце не находило покоя. А в среду позвонил папа Сережа и сообщил о несчастье: мама упала и сломала ногу в верхней части бедра. И это случилось именно в субботу, когда мое сердце разрывалось на куски, когда звонила Игорю.

Папа Сережа сказал, что мама до понедельника «скорой» была оставлена дома, а во вторник ей наложили гипс, начались пролежни. Но ухаживать некому, ее предлагают забрать домой. Он просил Люду срочно выехать, захватив клеенку, круг, пеленки.

Люда не ожидала застать маму Катю в таком состоянии: гипс был наложен от поясницы до пяток, вся спина в язвах, под ней куча мокрых халатов, одеяло, простыня, все мокрое. Вчера ее выписали из больницы и поздно вечером привезли домой.

Люда срочно начала приводить все в порядок, застилать сухим и чистым, смазывать пролежни, успокаивать. И мама уснула на целых четыре часа. Но животу мешал гипс, он упирался в тело, сдавливало сердце, и еще жаловалась она на сильную боль в ноге: перелом был на той ноге, где много лет не давала покоя от боли ни днем, ни ночью коленка.

Люда вихрем носилась по аптекам, врачам, медсестрам. Она столкнулась с поразительным равнодушием:

— Да она все равно умрет от сердца или от легких.

Величайшим усилием воли Люда добилась посещения больной всеми врачами: хирургом, терапевтом, невропатологом, добилась и назначения лечения. Она сама делала уколы обезболивающие, сердечные, полностью вылечила пролежни, массировала грудную клетку, а чтоб не было застоя в легких, просила маму Катю надувать воздушные шарики, отвлекала чтением ей книг.

Люда верила в выздоровление, мама Катя нет: ей становилось все хуже, она почти перестала есть.

Хирург вынул из-под гипса простыни, но они оставили в гипсе шипы, неровности, причиняющие острую боль. Срезали еще часть гипса, оставив на животе широкий пояс, за который ее приподнимать, меняя простыни.

Дважды приезжал Игорь, привозя лекарства и специальное питание. Меня по телефону держали постоянно в курсе событий.

Но вот мне приснился сон, будто у меня выпали два коренных зуба. Подержав окровавленные зубы в пальцах, я пытаюсь поставить их на место, но ничего не получилось. И следом новый сон: Люда в тур-ковской кухне моет пол. Сон нехороший, маму «вымывают». Договариваюсь с Карякиными о домоседстве и выезжаю в Турки, сердце больше не выдерживает. В Самару нам звонит Люда, чтобы мы ехали спешно: мама Катя очень плоха.

Папа Сережа, встретивший нас на вокзале, сказал, что ей сегодня будто бы полегче.

Однако, она уже не открывала больше свои красивые, почти до старости синие глаза. Сквозь щелочку левого глаза узнала нас, назвав мое имя тупо: не Тома, а Сима. Игоря назвала Рэмиром, словно выразив желание, чтобы со мной был муж Рэмир. Или Игорь похож на отца.

Продолжали делать уколы, пытались по чайной ложке давать жидкую пищу; все напрасно — жизнь уходила, и даже на миг не удавалось ни руками, ни дыханием согреть ее всегда холодные руки и ноги.

На шее еще билась в жилочке кровь, по-прежнему оставались пунцовыми губы, но она уже не произносила ни слова. Не отходя ни на шаг, я корила себя за то, что была послушной, не «дралась» в последние годы за нее с папой Сережей. А ведь она с рождения была непоседой, никогда не любила быть домоседкой, любила общество, людей, шум, веселье. Напоследок своей жизни она просила так немного: отпустить ее ненадолго в гости. Как птица просилась на волю. В молодости она тяжело болела малярией, навсегда была нарушена работа селезенки, в последние годы из-за приступов вызывали «скорую». Возможно, я ошибаюсь, но не повредили ли опухшую селезенку, поднимая маму на остром гипсовом поясе, когда меняли простыни?

Живот ее слева стал заметно увеличиваться, она умоляла снять гипс, пытаясь избавиться от него своими руками, царапая их о гипс до крови.

Наконец, из нее вышла густая, как печень, кровь. Живот опал.

Она лежала удивительно стройная и молодая: кипельно-белое лицо без морщин с румянцем на щеках и пунцовые губы.

Привели хирурга, и он полностью освободил ее от гипса. Но она уже ничего не чувствовала.

— Нога срослась? — спросил Игорь.

— Нет, — ответил хирург.

Он не захотел ответить и на вопрос, отчего вышла из нее эта кровь. Не повредила ли она что-то в брюшной полости при падении?

Наутро сделали сердечный укол, как советовала с вечера медсестра. Но жилочка вдруг на шее замерла, лицо стало бледнеть, а губы синеть. Помочь мы уже ничем не могли.

22 октября 1995 года нашей мамы Кати не стало. Именно этого года она боялась. Многие члены нашей семьи умирали в разном возрасте, но на цифре «9».

Лида — в 19 лет.

Маруся — в 29 лет.

Старенький папа — в 69 лет.

Сережа — в 79 лет.

Дядя Коля — в 79 лет.

Мама Катя — в 89 лет.

Я кричала и захлебывалась слезами, я не хотела, чтобы тело мамы обмывали, это может быть, еще не смерть, и она придет в себя от сердечного приступа. Но пошел четвертый день, а в себя она не приходила. Совсем недавно она сердцем прощалась со своей горницей:

— Как люблю я свою горницу! — звучал ее голос.

Что бы мы делали без Игоря? Люда, папа Сережа и я были как парализованные. Люда дважды теряла сознание. По силе возможности Игорю в похоронах помогали приехавшие из Саратова Слава и Сер-жик, племянники мамы Кати. Приехала Валя. До поминок «девять дней» Игорь был с нами, а Валя, Слава и Сержик после похорон уехали. Было еще далеко до поминок «сорок дней». Я ходила как обезумевшая, со стеклянными глазами. Папа Сережа все беспокоился, чтобы я не простыла, все предлагал вместо тапочек мамины обрезки от валенок. То вдруг в комоде находил рукавички мамы Кати и совал мне. И все сердился, что в память о маме я раздаю много ее вещей соседям:

— Себе побереги, это и тебе пригодится.

Как-то я вышла на улицу за ворота. Папа Сережа, рубивший дрова во дворе, вышел следом:

— Да ведь продует тебя.

Он ввел меня, словно слепую, во двор.

— Вот тут в затишье и стой, в огороде тоже не ветрено. Однажды папа Сережа заметил Люде:

— Мать-то совсем плоха и ест мало.

— Ничего, все наладится, — ответила Люда.

Как-то само собой у нас распределились обязанности: утром папа Сережа разжигал плиту и варил какую-нибудь кашу, как при маме Кате. Люда варила обед. Я мыла посуду, а папа Сережа вскоре после обеда затапливал голландку, потом ложился отдохнуть, а вечером мы пили чай.

Как-то за завтраком я вдруг обратила внимание на то, что у папы Сережи стали бледными недавно еще розовые щеки. Заметно поседели волосы.

— Люда, папу Сережу надо увозить в Орск, — сказала я дочери.

— Конечно, и я так думаю.

Как все сделать практически? Если нам с Людой уехать к Новому году, а он тут среди своих знакомых поищет домоседа?

Он словно слышал наш разговор. А может быть, и слышал:

— Как вы уедете, эх я и орать буду.

— Мы не уезжаем, папа Сережа, — сказала Люда.

Я по-прежнему жалела маму, но жалела и его. Он много сделал нам хорошего, и о том, что нам не следует расставаться, было ясно.

В мыслях мы все трое уже в Орске, планирую, в какой кастрюле нам удобнее варить кашу, которой он приучил нас завтракать каждый день. Была довольна, что мы сохранили вторую Людину кровать, все берегли на случай, если сагитируем их обоих переехать в Орск.

А пока продолжали жить в Турках, не зная, как нам всем подняться и как быть с домом.

Однажды он пришел домой как будто бы под хмельком и сказал, что провел телефон, чтоб вызывать «скорую», когда потребуется.

Как-то за обедом он сказал нам о том, что после выходных собирается сходить к терапевту за бесплатным рецептом на нитроглицерин. Я удивилась: Игорь привез ему этого лекарства половину целлофанового мешочка.

— Ну и что же? А это дадут еще бесплатно.

Было воскресенье. Мы пообедали, Люда ушла к Алке. Я, вымыв посуду, прилегла на мамину кровать, а папа Сережа сидел у топившейся голландки, подкладывая чурочки.

— Папа Сережа, а как звали твою маму?

— Ее звали Надеждой Ивановной. В семье было трое детей. Жили бедно. Корова, правда, была. А лошадь мы отдали под расписку в Красную Армию в гражданскую войну. Однажды отец получил письмо о том, что из табуна в Балашове он может взять свою лошадь. На чем за ней поедешь? Да и на какие средства? Отец пошел в Балашов пешком, нашел и табун, но в табуне нашей лошади не оказалось. Ходил и второй раз, да без толку. Бедствовали, конечно. Потом организовали колхоз, тоже было не сладко, но уже полегче.

— Отец был талантливым механиком, его ценили, около него и я многому научился, уже помогал в колхозе. Работала и мать, когда могла отойти от младшего ребенка. Но пришла беда: на ремонте веялки отцу оторвало руку. До Турков далеко, жара, пыль. Не сразу до больницы добрались. Только, видно, поздно: началась гангрена, и отец умер.

С горя ли, с чего ли другого, но у матери начался рак желудка. Похоронили и ее.

Я младшим братьям остался за мать и за отца. Из колхоза меня перевели в совхоз ближе к машинам, в которых я уже хорошо разбирался. А вскоре назначили заведующим гаражом. Зарплату положили хорошую, купил костюм, велосипед, ручные часы. А потом и женился.

Отслужил армию. До демобилизации оставались последние месяцы, но началась война с немцами, домой я так и не попал. Ну, а остальное ты и сама знаешь.

Вечером за ужином Люда спросила:

— Папа Сережа, ты идешь завтра к врачу?

Он не ответил. Мне понравилось, что он отмолчался. Я не хотела, чтобы он шел: завтра понедельник, а я не люблю понедельников. Намекнуть о понедельнике не осмелилась, он убежденный атеист, не верит в суеверия. Сказать, что в понедельник будет слишком большой наплыв больных из деревень, тоже нельзя, это уже было и он говорил:

— Я участник войны, прохожу без очереди.

Лучше смолчать в надежде на то, что он и сам передумает. Что-то внутри меня не хотело, чтобы он шел в больницу, тревожило.

Утром и вправду он не торопился. Истопил не спеша плиту, сварил кашу, поели. Вот уже одиннадцатый час, Люда ушла за хлебом. Я успокоилась. Однако, он засобирался:

— Я, пожалуй, кожаный пиджак не надену, утащат еще, пока в кабинет войду.

— А гардероба нет? — спросила я. Он усмехнулся и махнул рукой:

— Какой там гардероб? Пойду в телогрейке бабкиной. Я только к терапевту, а к глазному не пойду. Отрежь мне вот только хлястик у телогрейки.

— А шарф?

— Да на мне гимнастерка с плотным воротничком. И сумку не возьму, карточку заверну в газету да в карман положу.

С возвратившейся Людой мы долго ждали его к обеду, но так и пообедали одни, и Люда куда-то ушла.

Вдруг к нам в дом вошла знакомая женщина и сказала, что папа Сережа упал недалеко от районо, а подняться не может.

Наскоро одевшись, я поспешила к указанному месту, но отойдя всего несколько шагов от дома, встретилась с Людой и Букетом.

— Я проходила мимо, случайно увидела Букета, а папы Сережи почему-то нет, Букета я забрала с собой, — сказала Люда.

— Дочка, бегите бегом, поспрашивайте людей. Где же он? Зайдите в редакцию, может, в окно кто видел и что-то знает.

— Я сначала тапочки захвачу. Вдруг он в больнице, я останусь там на ночь.

И они ушли. Но в редакцию умный пес Люду старался не пускать. Стоит ей сделать в сторону редакции несколько шагов, он начинает негромко лаять и сам за ней не идет. Напротив, бежит к зданию районо, оглядывается на Люду, как бы зовя за собой. Там, в районо, Люда узнала, что деду вынесли стул, а тем временем вызвали «скорую». В больнице после рентгена хирург подтвердил:

— Да, дед, у тебя то же самое, что и у твоей бабки: перелом верхней части бедра.

Люде указали палату. Папа Сережа лежал один, укрытый двумя одеялами. Ногу положили на вытяжку. Лицо его было мертвенно-бледным. Один глаз закрыт, у второго узкая щелка.

— Папа Сережа, не умирай, мы тебя спасем! — закричала Люда. Она собрала медсестер и врачей.

— Это стресс, — сказал хирург.

Да, он видел мучения мамы, и сердце не выдержало, когда подтвердили перелом бедра.

Умер он 13 ноября 1995 года в понедельник, через три недели после смерти мамы.

В течение двадцати дней у нас два гроба. Снова приехал Игорь. Валя на этот раз не приезжала, она была на первых похоронах. Приехал Вова Куделькин, третий племянник мамы. Известили Виктора, сына папы Сережи. Ответил, что на похороны приехать не сможет.

Папа Сережа долгие годы был недоволен Виктором за то, что тот был страстным любителем зеленого змия.

И снова вся тяжесть организации похорон легла в основном на плечи Игоря. Слава и Сержик на этот раз не приезжали.

Положили папу Сережу в ту же могилу, где и мама. Возможно, раньше она просила положить ее с родителями и потому, что считала, будто папа Сережа может после ее смерти жениться, мол, он моложе ее, и его положат потом вместе с новой женой, а совсем одинокой в могиле оставаться не желала, просясь в могилу к родителям.

Но народ и даже хирурги поговаривали о том, что это она позвала его за собой.

Помянули папу Сережу, как и маму, тоже в кафе. Помянули еще и на девять дней. Родные разъехались по своим городам.

Дом опустел. На дворе в этом году была лютая зима.