Сын Посейдона

Сын Посейдона

Стоявший за столом капитан первого ранга говорил тихо. Он часто делал паузы, и было видно, что ему трудно дышать в этой прокуренной полутемной комнате. Передохнув, он снова брал указку и начинал водить ею по невидимым точкам карты.

— Вам всем, безусловно, знаком этот район Черного моря, — говорил он. — Переменные течения, резко меняющиеся глубины делают его труднодоступным. Затрудняют продвижение и частые туманы. Большим лодкам здесь развернуться невозможно, да и малым трудно. Дашь залп — и тебя выносит пробкой наверх. И самолеты просматривают море до самого донышка, могут забросать бомбами, навести катера. Но топить врага надо! И вот я спрашиваю; кто из вас возьмет на себя смелость пробраться сюда?

Комната ожила. Заскрипели стулья, послышался сдержанный шепот. Капитан первого ранга опустился на стул, закурил. Молчание его мало беспокоило: робких тут нет, есть размышляющие. Так пусть думают, взвесят. Но знал он и другое: «Щуку» туда не пошлешь, придется идти «Малютке». Кто вызовется?

— Так будут добровольцы? — обратился он к присутствующим.

— Есть! — прозвучало из дальнего угла.

Ладно скроенный командир в отлично пригнанной форме старшего лейтенанта поднялся с места.

Комбриг и не сомневался: Грешилов вызовется. Именно он с первых дней войны показал себя находчивым, дерзким командиром подлодки. К нему относились с большим уважением, но и боялись за него: дерзновенная смелость Михаила Васильевича не знала границ. Кое-кто, в штабе неодобрительно относился и к рискованным выходкам Грешилова, и к его чудачествам. Отрастил бороду до пояса, в свои тридцать два года выглядит дедом, сам себя в шутку называет сыном Посейдона. Ну что это — серьезный ли человек?

Комбриг понимал, что лучшей кандидатуры не сыскать, а борода, которая у многих вызывала насмешки, не причина для недоверия. Важно другое: чтобы старший лейтенант не допускал рискованного шага, не увлекся, не проявил самонадеянности.

Грешилов доложил о боеготовности «Малютки». И район он хорошо знал.

Командиры подлодок, штурманы, инженеры высказали свои советы, замечания по поводу предстоящего рейса. Грешилов кивал головой в знак согласия.

Грешиловская М-35, или просто «Малютка», считалась во всех отношениях слабее своих грозных сестер. И ход развивала меньший, и радиус у нее ограничен, и торпед всего-то на один залп. В этом, пожалуй, и заключалась основная сложность; плохо рассчитаешь, промахнешься — и больше тебе нечего делать на позиции, поворачивай оглобли.

Но Михаил Васильевич учитывал эти особенности своей лодки. Транжирить боезапас нельзя, торпеды не патроны, даже не снаряды. Дорогая штука торпеда, и недаром на ней выведена белой краской надпись; «В сердце врагу!» Он и должен посылать ее по назначению, в сердце. Как правило, старший лейтенант Грешилов выполнял задания, потому что, зная слабости «Малютки», он в то же время знал и ее силу. Несколько раз ему предлагали принять под свое начало более мощную эску или «Щуку», но он отказывался. Чем хуже «Малютка»? Грозное оружие, только умей владеть им!

Этот поход начался обычно. Отдали швартовы, выслушали добрые пожелания с берега. Путь предстоял неблизкий. Ночью шли в надводном положении, днем продвигались на глубине. Расчеты командира оказались точными: на закате следующего дня показался далекий берег. Грешилов глянул в перископ. Широкий разлив Дуная отблескивал серебристой чешуей, над водой низко плыли белые облака. Густые заросли лозняка и камышей по обоим берегам, за ними едва угадывались очертания строений. Когда продвинулись настолько, что стали видны ажурные стрелы портальных кранов и длинные цепочки железнодорожных составов, Грешилов подозвал к себе штурмана Бодаревского:

— Погляди-ка, Юрий Сергеевич, я не ошибаюсь? Из порта медленно выползал транспорт, волоча за собой шлейф серого дыма.

— Какова глубина за мелью? — спросил Грешилов.

— Не более четырех метров, — последовал ответ. Прав был комбриг; выстрелишь — и тебя вмиг вынесет наверх.

Поняв намерение командира идти на цель, Бодаревский забеспокоился. По карте местность известна, но в устье рек глубины могут меняться каждый день, доверять картам опасно. И атаковать в сумерках рискованно, видимость ухудшается.

Бодаревский тихо проговорил:

— Товарищ старший лейтенант, можем в песок врезаться…

Но предупреждение запоздало; под днищем послышался скрип. Штурман чертыхнулся сквозь зубы. Грешилов упрямо тряхнул бородой:

— Под килем полметра воды, пройдем! И мягким своим говорком скомандовал, растягивая слова:

— Торпед-ные-е-е-е аппара-а-аты…

До транспорта оставалось не более пяти кабельтовых. С такого расстояния цель поражают наверняка, однако Грешилов медлил, и никто не понимал — почему. Команда ждет, волнуется, пора стрелять, а лодка продолжает путь через мели и перекаты.

Но командир знал, что делал. Вот он медленно подошел к рубочному трапу и подал знак рукой. Трюмный резким движением рванул маховик продувания, и «Малютка», подрагивая корпусом, устремилась наверх.

Откинув крышку командирского люка, Грешилов выскочил на мостик. Туман закрывал город и порт, но громада корабля отчетливо вырисовывалась впереди. Командир приказал повернуть лодку, чтобы ее нос точно смотрел в середину вражеского судна.

Наступила минута, ради которой он не спал много ночей, Команды Грешилов подавал подчеркнуто спокойно, четко, и это давало людям уверенность. Он стоял на мостике до тех пор, пока торпеда не угодила в цель; транспорту «Лолуй» нанесено серьезное повреждение. Это было видно по тому, как на нем поднялась паника, была объявлена тревога. Открыли стрельбу зенитчики, рассекали огненными мечами туман прожекторы. Стояла ночь, ветер гнал с востока крупную волну, соленые брызги обдавали палубу. Невысокий человек стоял на палубе и смотрел на запад. Он думал о чем-то своем, далеком и дорогом сердцу. О жене, матери, детишках, которые советуют в письмах беречь себя…

Задание было выполнено. «Малютка» возвращалась домой.

Март. Ветер пронизывает до костей. Туман. Изморось, Сыплет с неба мелкая сечка, лицо стынет, руки коченеют. И никакого просвета. Темень — палубы под ногами, и то не видно.

М-35 как бы ощупью подошла к конечному пункту своего плавания. Перед рассветом в дверь командирской каюты постучали. Вошел молодой лейтенант в летной форме.

— Здравствуйте, лейтенант Потехин! — протянул руку Грешилов. — Авиаторы на дне моря — факт исторический.

— Я, конечно, предпочитаю небо, — улыбнулся в ответ Потехин. Лейтенант Владимир Потехин был прикомандирован к подлодке в качестве консультанта и связного при выполнении этой операции. Шли в район Саки, где находился вражеский аэродром. Задача состояла в том, чтобы разведать о нем как можно больше и данные сообщить в штаб.

До берега оставалось семь кабельтовых. Оттуда доносился шум прогреваемых моторов, в перископе мелькали огоньки.

Грешилов возмущенно сопел:

— До чего обнаглели, сволочи! Ездят с зажженными фарами, ведут себя, как хозяева!

Утро наступало медленно, но погода изменялась к лучшему: снег прекратился, и ветер как будто приутих.

Вахтенный Бодаревский несколько раз подавал команду всплывать, но снова погружал лодку: тучи закрывали берег. Тогда приняли решение держать глубину без хода.

Лодка, выражаясь языком подводников, зависает на перископе, может спокойно вести наблюдение, и только с воздуха ее можно обнаружить.

Михаил Васильевич пригласил Потехина в боевую рубку. По мере улучшения видимости оживлялся и аэродром. Послышался отдаленный гул, затем они увидели косяк двухмоторных самолетов. Снижаясь, машины по одному шли на посадку. Десяток истребителей кружили высоко в воздухе.

Потехин прижался лицом к окуляру:

— Подбрасывают силенки…

В штаб была отправлена радиограмма, в которой сообщалось о скоплении вражеской авиации на аэродроме в Саки.

Подлодка продолжала вести наблюдение. Видимость улучшилась, небо просветлело. В перископе четко вырисовывались ряды бомбардировщиков, деловито сновали между ними бензозаправщики, грузовики с боеприпасами.

Приземлилась вторая группа вражеских самолетов. Истребители сопровождения, покружив, ушли. Грешилов отправил следующее сообщение. «Пора бы уже нашим действовать, — думал командир. — Ведь фашисты могут сняться и улететь. Неужели старания «Малютки» окажутся напрасными?»

— Ну, где же ваши орлы? — наседал Грешилов на лейтенанта.

— Будут орлы, будут! — заверял Потехин, но чувствовалось, что он и сам обеспокоен.

Решили послать срочный запрос. Радист надел наушники, взялся за ключ. Но тут ему передали; отставить! В воздухе ястребки!

— Наши! Наши! — ликовал Бодаревский. — Наши идут! — гремело по отсекам.

Советские самолеты появились внезапно из-за облаков и сразу же круто пошли в пике. С земли уже начался обстрел. Все вокруг стонало от взрывов, вздрагивала «Малютка». Дым застилал летное поле. То в одном, то в другом конце его взрывались самолеты, выбрасывая в небо языки пламени. И вдруг наступила тишина. Все закончилось. Грешилов удовлетворенно поглаживал бороду, шутил, обращаясь к Володе Потехину:

— Молодцы летчики, не зря за вами так убиваются девчата…

Лодка всплыла. Грешилов запросил глубину, но сигнал боевой тревоги заглушил его слова. Командир застыл на месте. — Погружение!

Подлодка падала с такой стремительностью, что пол уходил из-под ног. Один за другим послышались глухие взрывы. Сначала в отдалении, потом совсем близко. Замигали лампочки, слышался грохот падающих предметов. Очередной взрыв раздался совсем рядом, и лодка будто встала на дыбы, носом кверху.

Оказалось, что «Малютка» ударилась кормой о грунт и в таком положении застыла.

— Выследили все-таки, гады! — ругнулся Грешилов.

Но штурман Бодаревский высказал предположение, что скорее всего фашисты бомбили для профилактики. Ведь они часто прибегают к подобной тактике. Если бы лодка была обнаружена, море кипело бы вокруг.

Но так или иначе, а надо было принимать меры: лодка парализована, лежит мертвой глыбой.

Потехина при последнем взрыве оглушило. Он ничего не слышал и силился по выражению лиц и движению губ подводников угадать, о чем спорят. Беспомощность угнетала его, а здесь беспомощность оказывалась двойной: в самолете он в любой ситуации знал, что нужно предпринять; пламя можно сбить пикированием, при повреждении шасси садятся на «брюхо», разваливается машина в воздухе — выбрасывайся с парашютом. Здесь все — загадка.

Он огляделся вокруг, стараясь подавить в себе чувство растерянности и тревоги. Бывал в переплетах, не раз смотрел смерти в глаза, но ему и не снилось, что когда-нибудь придется задыхаться на дне моря.

Между тем командир вел себя так, словно ничего не случилось. Похлопал лейтенанта по спине, прищурился:

— Веселей гляди, дружище, в жизни и не такое бывает. Заклинило руль, — показал он жестами. — Сейчас быстренько отрегулируем…

Лейтенант наполовину понял, наполовину догадался.

Скорее всего на него успокаивающе подействовал сам командир, его деловитость, самообладание. Он спросил Грешилова, не потребуется ли его помощь, как долго продлится ремонт и когда возвратимся на базу. Командир отшучивался: не беспокойся, мол, воспользуемся вынужденной передышкой, отдохнем, лежа на песочке…

На самом же деле положение было серьезное. Требовалось срочно послать человека за борт, выяснить степень повреждения. Вызвалось шесть краснофлотцев. Выбор пал на главстаршину Сергеева. Потехин засомневался, можно ли в воде увидеть повреждение.

— Не увидим, так нащупаем, — приговаривал главстаршина, надевая скафандр. — Не впервой…

Более часа находился водолаз за бортом, не подавая никаких знаков. Наконец просигналил:

— Возвращаюсь!

— Заклинило руль, товарищ капитан-лейтенант, — докладывал он. — Перо погнуло, пятку отбило. Нужен автоген… — Сергеев смешно моргал рыжими ресницами, приглаживая мокрый чуб.

Снарядили ремонтников. Грешилов сам инструктировал каждого, как и что нужно сделать, предупреждал, чтобы не суетились, делали обстоятельно. Михаил Васильевич был убежден, что прав Бодаревский: лодку противник не обнаружил, бомбежка — дело случайное. Так что можно работать не торопясь.

Прошло еще два часа. Потехин находился в командирской каюте, когда ощутил под собой легкие толчки. «Малютка» словно бы заворковала, вздрогнула, шевельнулась стальным телом. Открылась дверь каюты, и в проеме показалась черная борода.

— Все в порядке, товарищ капитан-лейтенант? — Володя еле сдержал себя, чтобы не броситься командиру в объятия.

— Выпутались… — устало проговорил Грешилов. И принялся объяснять летчику малопонятными терминами все подробности. Потом махнул рукой: какое это теперь имело значение, «Малютка» шла и это было главное. Но не забилось бы ее стальное сердце, если бы не люди. Советские люди.

Вскоре после этого случая Грешилов был назначен командиром Щ-215. Жалко было расставаться с экипажем «Малютки». Двадцать раз выходил с ним на задание, шесть кораблей потопили. Подлодке было присвоено звание гвардейской.

Бодаревский провожал своего командира. Несколько будничных фраз, суровое мужское рукопожатие — чтобы не выдать волнения, горечи расставания. Ничего не поделаешь — война…

На новом корабле заместитель командира представил Грешилову офицерский состав. Многих Михаил Васильевич знал близко, других знал по фамилиям. Ребята подобрались серьезные, одеты все опрятно, на лодке идеальный порядок.

Долго беседовал со штурманом, о нем хорошо отзывались в штабе.

— Рулюк Анатолий Антонович?

— Так точно, товарищ капитан-лейтенант! — отчеканил. Отутюженный синий китель, на носках ботинок играют солнечные зайчики. Волжанин. Да тут со всех концов страны народ собрался! С Урала, Украины, Кавказа, из Сибири…

На следующий день Щ-215 отправлялась в море…

Стоя на мостике, Грешилов вспоминал напутственные слова командира бригады; «Щука» в последнее время совершает холостые пробеги. Вы, Михаил Васильевич, обязаны сделать перелом… «Посмотрим, посмотрим, каков будет первый поход с новым командиром», — иронизировал по своему адресу Грешилов.

И словно бы в ответ на это вахтенный Рулюк объявил боевую тревогу. На горизонте в зыбком мареве просматривались мачты вражеского корабля, «Щука» начала преследование, экипаж нацелился топить врага. Однако вовремя спохватились; по правому борту транспорта шло несколько катеров охранения. Грешилов задумался: приблизиться на пару кабельтовых или атаковать с расстояния? Далековато, прикидывал, неровен час, можно и промахнуться. А если обнаружат? Следовало также принять в расчет возможность погони, глубинные бомбы… Решил торпедировать с дальнего расстояния. Отдал команду. В отсеках считали секунды, Грешилов припал к перископу: не уклонился ли транспорт в сторону? Расчеты были правильные. Но вот прошли все сроки, а взрыва так и не последовало. Уже корпус корабля скрылся наполовину, катеров совсем не видно, а он смотрел и ждал, строил догадки, искал причины и укорял себя: «Как же так, неужели промахнулся? Надо было все-таки подойти ближе…» И хоть ему было понятно, почему он не сориентировался, — сказалась, что называется, пересадка с маленького корабля на больший, — неудовлетворенность собой не проходила.

«Вот тебе и «в сердце врагу»! Вот тебе и гроза фашистских кораблей! Видать, перехвалили тебя, Михаил Васильевич», — судил сам себя Грешилов. Объяснение могло быть только одно: не прирос еще к кораблю душой, не изучил боевых достоинств подлодки. Видимо, со временем это придет, но он уже сейчас не имеет права ошибаться, — так думал Грешилов, идя докладывать о результатах похода.

Комбриг не стал отчитывать. С кем не случается… На войне каждую пулю не пошлешь в цель.

— Но только дело-то в том, что пуля золотая, дорого нам обходится, — закончил он разговор.

Сам Грешилов близко к сердцу принял свою ошибку и потому рвался в бой, чтобы загладить ее, оправдать доверие, поддержать собственную репутацию.

Но и второй поход не принес успеха. Море словно вымерло. Противник, напуганный меткими ударами советских подлодок, проводил суда почти у берегов, вне досягаемости торпед.

И все-таки перелом наступил. 24 мая 1943 года ранним утром капитан-лейтенант, применив свою тактику удара с ближней дистанции, потопил транспорт водоизмещением 2600 тонн.

К Грешилову возвратилась прежняя уверенность, которую он утратил на какое-то время. Он как раз поздравлял личный состав с первой победой, когда вошел радист. Он держал в руках какую-то бумагу и нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

— Что-нибудь срочное? — спросил командир и углубился в чтение радиограммы.

Оказалось, что Щ-215 должна немедленно идти к Севастополю, форсировать минные заграждения, перехватить и потопить вражеский транспорт с войсками и вооружением.

В экипаже по-разному восприняли новую задачу. У одних она вызвала душевный подъем. По крайней мере, говорили они, там будет настоящая работа. Другие как-то осунулись, ходили задумчивые. За Севастополь они проливали кровь, Севастополь их родной город, у некоторых там остались родные, друзья, не успевшие эвакуироваться. Может, они живы…

И как-то не вмещалось в голове это понятие: идти на Севастополь.

«Щука» взяла курс на север. Тридцать долгих часов она резала килем волну, пока достигла цели. Грешилов поднял перископ. Вдали маячила сожженная Кача, виднелись руины Мамашая. Где же город, где Севастополь? Торчат сиротливо заводские трубы, отдельные здания… Вид разрушенного города будоражил воспоминания…

«Какая это страшная нелепость — война… — подумал Грешилов. — Разрушается все, созданное веками, гибнут люди… И смерть эта так бессмысленна…»

Он не мог оторваться от окуляра, искал Приморский бульвар, памятник Нахимову, театр, но ничего не мог обнаружить. Видел только закопченные, разрушенные стены, пустые улицы да чахлые деревца, разбросанные по склонам.

Резкий голос заставил Грешилова выпрямиться.

— Вражеский транспорт в сопровождении конвоя со стороны Евпатории! По пеленгу эсминец!

Эсминцев было два; «Фердинанд» и «Мария». В кильватере следовали катера сопровождения. Суда направлялись по Лукульскому створу в Севастополь.

Решение созрело в одно мгновение; атаковать с шести кабельтовых! Залп дали из носовых аппаратов. Торпеды, расходясь веером, понеслись к цели. «Щука» тем временем начала всплывать, но вдруг зависла и медленно пошла на глубину.

Грешилов опустил перископ, задраил нижнюю крышку и прыгнул в центральный пост. В ту же минуту раздались три мощных взрыва. Четвертая торпеда, видимо, прошла мимо. Но и трех было достаточно. Разломленный мощным взрывом, транспорт, как огромный слоеный пирог, крошился на части, горел и тонул. В воду с палуб бросались люди, нелепо размахивая руками. Катера, боясь напороться на минное поле, кружили на одном месте.

— Поздравляю, Анатолий Антонович, вы отличились, первым заметили противника, — обратился командир к штурману. I

— Да дело ж не только во мне… — смутился Рулюк. На «Щуке» ликовали. Лодка возвращается с победой, и экипаж сойдет на берег с чувством выполненного долга.

Миновали опасные места, глубина шестьдесят метров. Тут бомбы не страшны, можно спокойно отдыхать. Михаил Васильевич прилег на койку, закрыл глаза и мысленно пробовал представить себе, как будут их встречать в порту.