Особое задание
Особое задание
Подводная лодка Щ-211 второй раз с начала войны отправлялась в боевой поход. Офицеры, стоявшие на мостике, наблюдали за уплывающим в сумерки берегом. Вечер был тихий, безветренный. Как всегда в подобные минуты, настроение у командира было приподнятое. Волнения, связанные с подготовкой к выходу в море, беспокойство о семьях, отправленных на восток, о друзьях, о товарищах, — все оставалось там, за невидимой чертой. А здесь были только лодка, море и небо. И еще тяжелая дума на сердце, дума непреходящая, давившая камнем. Полтора месяца длится война, но сколько горя и слез уже принесла она. И сколько еще принесет. Фашистский сапог топчет землю Прибалтики, западных областей Украины, Молдавии. Бронированные вражеские дивизии направляют острие удара на столицу Родины Москву.
Перед экипажем Щ-211 стояла задача; торпедными атаками по кораблям и транспортам противника прервать его коммуникации по линии Босфор — Варна. Командиры, старшины, матросы верили в успех предстоящей операции, были полны решимости умереть, но исполнить свой священный воинский долг.
Люди тщательно готовились к предстоящему походу: проверялась исправность механизмов, аппаратов. Перед самым отплытием состоялся митинг. Выступил командир подлодки капитан-лейтенант Александр Данилович Девятко. Голос его звучал твердо и уверенно. Фашисты вероломно напали на наши священные границы, говорил командир, навязали нам войну. Наш долг — беспощадно уничтожать врага. Черное море должно стать могилой для гитлеровцев.
Комиссар подводной лодки Иван Евдокимович Самойленко зачитал обращение отдела политической пропаганды соединения к подводникам, уходящим в море:
«Сегодня вам, дорогие товарищи, выпала честь выйти в море на боевую позицию. Вы получили задание — уничтожать вражеские корабли.
Товарищи коммунисты и комсомольцы!
Покажите пример большевистского хладнокровия, мужества и боевого энтузиазма! Действуйте так, как действовали герои гражданской войны Маркин и Железняков, герои войны с белофиннами Коняев, Трипольский, Посконин!»
Затаив дыхание, слушали краснофлотцы наказ Родины, которая призывала их к стойкости, выдержке, выражала им свою горячую любовь и возлагала на них великую надежду.
Моряки в ответ на обращение давали клятву верности Отчизне, обещали драться до последнего дыхания, победить.
И вот поход начался. Прошло всего несколько минут, еще берег был в пределах видимости, как лодка вдруг застопорила ход. Все, кто находился на палубе, заметили приближающийся катер.
«Щука» застыла на месте. С катера на борт поднялся офицер с планшеткой через плечо. Навстречу ему стремительной походкой вышел Девятко. Командир с катера представился и сказал:
— Привез вам гостей, принимайте!
Они отошли в сторону, оживленно продолжая разговор, а тем временем с катера на лодку переходили прибывшие. Они выглядели так, словно возвратились только что из далекого, утомительного похода. Обвешанные вещмешками, оружием, сумками с боеприпасами и снаряжением, люди едва переставляли ноги.
Через четверть часа посадка была закончена. Сопровождающий стал прощаться с командиром и комиссаром подлодки. Катер стрельнул выхлопной трубой и отошел. С палубы донеслось знакомое:
— Счастливого плавания!
— Ну, кажется, полный порядок! — вздохнул Девятко. Стоящий рядом военком легко вскинул правую руку, чуть коснувшись пальцами виска.
— Курс к берегам Болгарии, как и предписано?
— Вы правы, — кивнул Девятко. — Путь неблизок и опасен. Но полагаю, особое задание выполним?
— Справимся, — уверенно ответил военком. — На команду можно положиться. Вот только… — Он запнулся и умолк. Может, пока не задавать командиру лишних вопросов? Ивану Евдокимовичу было кое-что известно о плане переброски десанта на болгарский берег, однако подробностей он не знал. А знать обязан, ведь краснофлотцы — народ любознательный, непременно будут осаждать комиссара вопросами: кого везем, куда, зачем, с какой целью? Что же он за комиссар, если не растолкует, не объяснит?
Но командир, видимо, сам почувствовал, о чем хочет спросить военком, потому что взял его под руку и негромко заговорил:
— Выполняем, Иван Евдокимович, свой интернациональный долг, оказываем помощь братскому болгарскому народу… Пока больше не могу сказать. Когда мне сообщили в штабе о предстоящем задании, я, признаться, разволновался. Ведь только сказать вам, кого везем… Друзей и соратников знаменитого Георгия Димитрова, болгарских коммунистов! И такая честь выпала нам! С нами идет командир дивизиона Борис Александрович Успенский. Вы, пожалуйста, займитесь размещением гостей. Может, нашим хлопцам придется потесниться, но это ничего. Болгарские товарищи должны хорошо отдохнуть за дорогу, набраться сил. У них впереди тяжелые дни. Не исключено, что после высадки им придется сразу же вступить в бой.
Военком Самойленко нырнул в люк.
Оставшись один, Девятко задумался. Да, трудное задание предстоит выполнить. Но на экипаж можно положиться. Каждого члена команды Александр Данилович хорошо знал, не одну сотню миль прошел с ними в штормовых походах.
Ему вспомнилась первая встреча с комиссаром. Замечательный он человек, Иван Евдокимович! Поначалу, правда, он показался Александру Даниловичу каким-то по-детски наивным. Выложил при первом же знакомстве удостоверение ударника первой пятилетки, похвальные грамоты, выписки из приказов о премировании за отличную работу… Они и сейчас лежат у него в кармане кителя вместе с партийным билетом. И дорожит он ими, словно боевыми наградами. Уже теперь, хорошо узнав Ивана Евдокимовича, Девятко понял, что заблуждался, мысленно осуждая комиссара, за пристрастие к бумажкам. Комиссар подводной лодки правильно делает, что хранит свидетельства своей боевой молодости. Иван Евдокимович настоящий коммунист, прекрасный товарищ и помощник. Душевный и требовательный, он знает настроение людей, потому и тянутся к нему матросы, прислушиваются к каждому его слову. Он для них непререкаемый авторитет.
Сдав под утро вахту, капитан-лейтенант спустился в свою каюту, прилег отдохнуть. Уснуть не удалось — пришел военком. Уселся на краешке дивана, притихший, озабоченный, на лбу резко пролегли морщины. Он был встревожен; пассажиры с большим трудом выдерживали качку. Пришлось ему быть и за лекаря. Свой диван в кают-компании он отдал в распоряжение десантников. Да ведь и то сказать — спать ему просто было некогда. Ходил по подлодке, побывал у торпедистов, электриков, мотористов, обстоятельно и подолгу беседовал, справлялся о самочувствии, помогал чем мог. Теперь сидел у командира усталый и словно бы осунувшийся.
— Двое болгар особенно тяжело переносят морскую болезнь, — проговорил медленно. — Уж и не знаю, как быть…
В действительности страдали от качки все, но крепились. Неловко было перед русскими друзьями. Необычайная скромность этих молчаливых, с виду суровых мужчин внушала к ним уважение, и подводники наперебой старались хоть чем-нибудь помочь. Даже всегда хмурый и чем-то недовольный боцман Федор Дубовенко словно бы переродился, В свободное от вахты время он не отлучался от своего подопечного. Поил горячим чаем, шутил-приговаривал:
— Ничего, браток, потерпи… В нашем деле и труднее бывает, человеку просто необходимо пройти огонь и воду и медные трубы… Это у нас поговорка такая есть, чтобы, значит, не унывать, а крепиться. Ты вот прими порошок, ляг на спину, и все как рукой снимет. Словом, до свадьбы все пройдет, но у тебя — скорее, ты будешь здоров и весел к тому времени, как тебе на свою землю ступить надо будет…
— Спасибо, дорогой, спасибо, братушка, — слышалось в ответ.
Моряки язвили добродушно: глядите-ка, наш боцман преобразился. Кто бы мог подумать, что он может быть ласковым и внимательным!
Вторые сутки похода прошли уже более спокойно, люди пообвыкли, начали принимать пищу, поднимались, выходили на палубу.
Как и рассчитывали, к побережью приблизились в двенадцатом часу ночи. Десантники рвались наверх, чтобы взглянуть туда, где лежала укрытая темнотой их дорогая земля — Болгария.
Наступил самый ответственный момент; подлодка должна была форсировать на глубине минное поле. Быстро определили местонахождение лодки, скорость и направление морского течения, погрузились. И с величайшей предосторожностью начали продвигаться к берегу. За корпусом — мины. Малейшая неточность в расчетах, ошибка — и все может окончиться катастрофой. Вдруг Девятко замер и до боли сжал кулаки: кто-то обронил ключ, у а ему показалось, будто взорвалась мина. Ведь он строго-настрого приказал не дотрагиваться до металлических предметов, противник может засечь подлодку по звукам.
Были приняты меры предосторожности: по железному настилу разбросали фуфайки, полотенца, переобулись в тапочки, боялись даже дышать на полную грудь. Время тянулось медленно, моряки держались на последнем пределе, сказывались усталость и напряжение.
Наконец вышли на предполагаемый фарватер, подняли перископ. Шторм до восьми баллов, гигантские темные валы катились, высвечивая белыми гребнями. Рыбацкое суденышко, стоявшее невдалеке, срывало с якоря, бросало как щепку. За крутыми волнами ничего не видно. На небе ни облачка. Чистое, ясное, усеянное крупными звездами. Александру Даниловичу вспомнились слова песни, слышанной в детстве: «Мiсяць на небi, зiроньки яснi, видно, хоч голки збирай…» Хорошая, нежная песня… Только ни к чему им были сейчас и эти звезды, и это ясное небо. Девятко вздохнул. Он командир, он должен принимать решение. Трудно…
К нему подошел старший группы десантников — единственный человек, фамилия которого была известна командиру: товарищ Цвятко Радойнов. Красивый, статный мужчина лет сорока, он чем-то напомнил Александру Даниловичу Георгия Димитрова, каким он его запомнил по газетным снимкам; крупное волевое лицо, большие карие глаза, широкие брови, сросшиеся у переносицы. Девятко взял его за локоть и подвел к перископу.
Радойнов долго смотрел в окуляр, потом энергично тряхнул шевелюрой:
— Нельзя, товарищ, нельзя!
Девятко и сам понимал это. Успенский, Самойленко были того же мнения; в такой лютый шторм гребцы не справятся с волной, не доберутся до берега. А рисковать нельзя. Остается только терпеливо ждать.
Четверо суток пришлось ходить вдоль берега на глубине, проклиная погоду, ежеминутно подвергаясь опасности быть обнаруженными. На пятые сутки море немного успокоилось. Дождавшись сумерек, всплыли в полумиле от устья реки Камчия. На мостик поспешили Девятко и Самойленко, за ними поднялся Радойнов. Некоторое время, словно зачарованные, они вглядывались в неясные очертания берега. Радойнов, ни слова не говоря, вдруг прижался щекой к плечу командира. И Девятко понял, насколько взволнован и как переживает сейчас этот сильный человек.
Моряки уже спускали за борт резиновые надувные лодки. На палубе десантники нетерпеливо ждали команды на посадку. По мере того, как сгущались сумерки, палуба оживала. Люди чувствовали себя уверенно, движения их становились тверже, лица выражали решимость. Разговаривали негромко, хотя и видно было, что все возбуждены до предела, что мысленно они уже там, за камышовыми зарослями, сжимают в руках оружие, припадают к родной земле, обнимая ее и готовясь защитить от врага. Болгария, здравствуй, родная, мы спешим к тебе на помощь!
Вот первый спрыгнул в лодку, цепко ухватился за борта, за ним еще трое. Кто-то в спешке обронил весло, потянулся, чтобы достать, но оно быстро удалялось, гонимое волнами. Тогда командир отделения рулевых Алексей Шапоренко с размаху бросился в воду, чтобы вернуть весло. Растроганный Цвятко Радойнов горячо благодарил смельчака. Он последним оставлял подлодку.
Обхватив за шею Шапоренко, он крепко. прижимался к его мокрому лицу. Потом обнялся с комиссаром и командирами.
— До свидания, другари, до встречи в свободной Болгарии. Мы не забудем вашего подвига.
Шлюпка с Радойновым отошла от борта и через минуту растаяла в темноте. Все затаили дыхание. Прошло томительных и долгих тридцать минут. Надо было уходить, чтоб своим присутствием не выдать десант. Но с берега не подавали никаких признаков жизни, и Девятко переживал.
— Почему они не дают условленного сигнала? Неужели что-то случилось? — нервничал Александр Данилович.
И снова угнетающая тишина, нарушаемая только всплеском волн. Неужели провал операции? И вдруг вахтенный Федор Дубовенко заметил мигающие с берега огоньки: «Дошли благополучно, благодарим!»
— Порядок, порядок, — прошептал мичман, еле сдерживая радость. — Сейчас доложу.
Но Девятко и сам успел прочитать эти короткие, как одно мгновение, сигналы. Следовало после этого тотчас же уходить. Но командир медлил: может быть, друзья еще что-нибудь скажут на прощанье? Но сигналы больше не повторились.
Вышли в обратный путь. Растаял берег, закрылось тучами небо, и волна зло и яростно хлестала по броне, предвещая непогоду. Это было 11 августа 1941 года.
…Прошли годы. Победно завершилась Великая Отечественная война. Стали известны имена десантников, которых транспортировала советская подводная лодка Щ-211: Цвятко Радойнов, Сыби Димитров, Иван Изатовский, Васил Цаков, Трифон Георгиев, Димитр Илиев, Иван Маринов, Тодор Гырланов, Коста Лагадинов, Симеон Славов, Ангел Ников, Антон Бекяров, Кирилл Видинский, Иосиф Байер. Кто они? Болгарские коммунисты, пламенные патриоты своей родины. За их плечами были годы и десятилетия тяжелой борьбы, скитаний, подпольной работы. Некоторые из них участвовали в антифашистском Сентябрьском восстании 1923 года, а потом, спасаясь от репрессий, эмигрировали в Советский Союз, другие приехали в СССР позже. Все они нашли в Советской стране свою вторую родину. Закончили здесь партийные школы, институты, военные училища и работали в народном хозяйстве, занимались наукой, служили офицерами в Красной Армии. Многие из них сражались с фашизмом в Испании. Когда гитлеровские полчища напали на нашу Родину, Цвятко Радойнов по инициативе заграничного руководства Болгарской коммунистической партии возглавил боевой отряд, предназначенный для переброски в Болгарию — организовывать борьбу против фашизма.
Группа Радойнова была одной из первых ласточек, принесших на своих крыльях весну своей стране. К сожалению, никто из маленького отряда не дожил до счастливого дня победы. Но внуки и правнуки борцов за счастье Болгарии не забыли своих героев. Словно эстафету, несут они признательность и вечную благодарность первой стране социализма, которая помогла им обрести свободу.