Последние залпы
Последние залпы
Подводная лодка Щ-209 уходила в пятнадцатый, оказавшийся для нее предпоследним, боевой поход. Это были дни, когда и подводные, и надводные корабли Черноморского флота завершали операции по окончательному разгрому и изгнанию гитлеровских захватчиков, разбойничавших в водах Черного моря. Труженицу «Щуку», честно отвоевавшую свое, вскоре ждала тихая пристань, заслуженный покой.
Но пока она находилась в строю, как старый солдат, уставший после длительных боев. Щ-209 была не однажды ранена, попадала она и в противолодочные сети, из которых вырывалась с тяжелыми контузиями. Однако, несмотря ни на что, еще воевала!
Командовал ею новый командир — молодой капитан третьего ранга Николай Васильевич Суходольский. И помощник у него был такой же молодой и энергичный — старший лейтенант Хасан Сырхаев. Матросы и старшины — почти все они прибыли с Тихоокеанского флота — тоже были как на подбор; полны неукротимой силы, задора, готовые умереть, но победить ненавистного врага.
Поход начался ранним туманным утром. Солнце еще не показалось из-за верхушек гор, впереди таинственно шепталось море, по правому борту едва просматривались зеленые склоны. Город отдалялся, растворяясь в прозрачной дымке, за кормой кипела и пенилась вода. Николай Васильевич не отрывал глаз от провожавшего лодку катера. Катер, словно не хотел расставаться со «Щукой», шел долго, обгоняя и снова разворачиваясь. Наконец в мегафон прогремело:
— Счастливого плавания! Желаем благополучного возвращения!
Подлодка погрузилась. Отвечая на приветствие, трижды подняла и приспустила перископ.
Все шло по раз и навсегда заведенному порядку. Вахты сменялись коротким отдыхом. В назначенный час кок приглашал команду поесть. Вахтенные с помощью глазастых биноклей обшаривали небо и морскую гладь, акустики прислушивались к малейшему шороху. Днем шли под перископом, ночью в надводном положении.
Давно скрылись из виду Кавказские горы, где-то правее оставался Крым, на западе была уже освобожденная Одесса.
«Щука» вела поиск. Долго, методично, настойчиво. На восьмые сутки плавания ее сердце забилось тревожно. Матрос Петелин, вахтенный сигнальщик, обнаружил транспорт.
Вышли в точку залпа, сблизились, прикинули курсовой угол.
— Стрелять придется с большой дистанции, — решил командир. — Пока будем догонять, судно уйдет.
Привычное дело, и все же Суходольский волновался: пальцы подрагивали, по вискам скатывались холодные капельки пота. Вот линия визирования коснулась носа корабля, и он отдал команду. Потянулись томительные секунды в ожидании докладов из акустической.
— Почему молчите? — не выдержав, запросил командир.
— Еще полминуты! — последовал ответ. Но время истекло, а взрыва так и не последовало. Значит, промазали… Транспорт противника изменил курс и увеличил скорость. Вскоре его потеряли из виду.
Подлодка всплыла. Над морем стояла глубокая южная ночь. Горизонт был чист. Дальнейший поиск оказался безрезультатным, и к утру снова ушли под перископ. Николай Васильевич как раз проверял записи в журнале, как вдруг услышал хрипловатый голос Хасана Сырхаева:
— Вижу мачты! Суходольский глянул в перископ:
— Кажется, зверь сам идет на охотника, — прошептал он.
Нетерпеливый Сырхаев предлагал всплыть и ударить из орудия, чтобы не расходовать торпеды на всякую «мелочь», как он выразился. Ох, этот беспокойный Хасан! Дай ему волю, пойдет на таран, только бы не упустить цель! Николай Васильевич тоже потирал руки в нетерпении, но у него было больше выдержки. А вдруг это окажется судно-ловушка, тогда придется круто…
Вскоре убедились: перед ними двухмачтовая моторная шхуна. Шла без охраны. С расстояния пяти кабельтовых произвели залп. Удар пришелся под киль. Над морем протяжно ухнуло, в воздух полетели куски дерева, обломки мачт.
Хасан горячо тряс руку командира:
— А у нашей старушенции есть еще порох в пороховницах!
Когда подошли к месту потопления, на поверхности плавали пустые деревянные ящики, доски, матрацы…
«Вот они, следы войны, — думал Николай Васильевич. — Ну что ж, те, кто ее развязал, получают сполна…»
Суходольскому вспомнился старик-грузин, который схватил его за рукав на улице, просил выслушать. Показал фотографию сына… Красивый юноша в форме авиатора глядел со снимка, задорно улыбаясь. Стрелок-радист на самолете-штурмовике Ил-2.
— Он такой хороший, такой чудный мальчик, орденом награжден, — говорил старик. — Но скажи, дорогой, ты военный, скажи мне, что могло случиться: я ему пишу, а он не отвечает… Уже долго-долго нет писем. Ты тоже не отвечаешь родным? — не отступался старик, и скупые слезы таяли в его морщинах.
С высоты мостика командиру было видно, как танцуют в медленной пляске густые жирные пятна на воде — это было все, что осталось от белого корабля. Те, кто был на нем, наверное, тоже любили, смеялись, пили крымское вино и предвкушали радость встреч со своими семьями. И вот от них остались только маслянистые пятна на поверхности моря. Справедливая, святая месть за многих погибших наших солдат, за стрелка-радиста, от которого едва ли дождется ответа старый отец…
Николай Васильевич долго стоял на мостике и почувствовал, что продрог. Погода стала портиться, с севера потянулись тучи, ветер срывал хлопьями зеленоватую пену и швырял ее на лодку. Ветер злился, свирепел, валил с ног, надо было крепко держаться за поручни, чтобы не сбросило за борт. Пошли на глубину. Но и тут жестокая болтанка давала себя знать: лодка плохо слушалась рулей, волна словно хватала цепкими клещами за перископ и тянула «Щуку» наверх. Дрожала стрелка глубиномера, стучали металлические предметы.
Суходольский, напившись крепкого чая, отправился в центральный пост. Вахтенный старший лейтенант Рыбалко участливо посмотрел на командира: уж не болен ли? Выглядит плохо. Устал, чего удивляться. Они не успели перекинуться словом, как сигнальщик поднял тревогу:
— Шхуна! Курс ноль-ноль!
Шхуна оказалась больше вчерашней и тоже без всякой охраны. Суходольский решил повторить уже проверенный маневр. Приблизился, выпустил торпеды. Одновременно объявили артиллерийскую тревогу, пошли вдогонку, ведя огонь. На судне противника загорелась корма, оно сбавило скорость, но стало разворачиваться, готовясь к ответному огню.
Очередной залп пушек «Щуки» заставил противника отказаться от своих намерений. Шхуна горела, слышались взрывы, корпус накренился, судно стало оседать, и вскоре черный дым скрыл корабль.
Приблизились, В воздухе стояли приторные запахи горелой краски. Невдалеке на волнах покачивалась перевернутая шлюпка.
— И эта отвоевалась… — тихо проговорил Рыбалко.
— Туда ей и дорога, — махнул рукой командир. «Щука» возвращалась. Всю обратную дорогу Суходольский думал о справедливом возмездии, о погибших товарищах.
На подходе к родным берегам установившееся было на лодке спокойствие вдруг было нарушено. Хасан Сырхаев заметил по курсу подозрительные силуэты. Была объявлена тревога. Поочередно рассматривали в бинокль, но никто пока не мог определенно сказать, что это: подводная лодка, катер или остов сгоревшего корабпя.
Изменили курс, пошли на сближение. А вдруг какими-то судьбами противника занесло сюда… Но это оказался наш буксир. Пыхтя и стреляя выхлопными трубами, он тащил тяжело груженную баржу. Вахтенный кричал что было сил:
— Наша, ребята, наша! На Новороссийск идет! Буксир прошел от них в полумиле, и все, стоявшие на палубе, отчетливо видели груз; трактора, грузовики, сеялки, горы мешков и ящиков… Груз был самый что ни на есть мирный. С буксира размахивали фуражками, ветер доносил обрывки фраз:
— Привет подводникам! Слава победителям! И в ответ неслось дружное:
— Порядок! Выводите на поля машины, мы скоро приедем помогать!
За баржей наблюдали, пока она не скрылась в мутной предвечерней мгле.