Возврата нет

Возврата нет

Неожиданно заболел трюмный старшина Закусило. У командира подлодки капитан-лейтенанта Савина прибавилось хлопот. «Надо же такому случиться перед самым отходом на позицию, — ворчал он, обращаясь к своему помощнику Демидову. — Опоздаем с выходом, нарушатся расчеты».

Не раздумывая, Савин приказал немедленно отправить больного в госпиталь, а сам помчался в штаб просить замену. Вахтенный командир лейтенант Шушаков не отрывал глаз от кирпичного двухэтажного дома, за углом которого скрылся Савин. Задержка беспокоила всех.

К великой радости экипажа командир справился быстро. На смену заболевшему он привел старшину 1 статьи Керекешу, известного на флоте тем, что в одном из походов на подлодке М-31 он сумел обезвредить боевую торпеду и спасти от гибели экипаж и корабль.

Шушаков, знавший Керекешу раньше, даже заулыбался от радости, мол, с таким трюмным можно в огонь и воду.

Все стояли на своих местах, ожидая команды «со швартовых сниматься». И вот когда уже оставались считанные секунды и моряки бросали прощальный взгляд на родную землю, к Савину подбежал инженер-механик Панов. Он просил разрешения выйти на берег. Сергей Степанович решительным жестом дал понять, что оставлять корабль нельзя, поздно, однако инженер умолял, говоря, что ему нужно всего на десять секунд, одна нога там — другая здесь. Савин уступил, но попросил не задерживаться. Про себя между тем подумал: «Какие там у него остались нерешенные вопросы, с женой что ли не успел наговориться, забыл кому-то руку пожать?»

Панов быстро справился с делами, но командир помимо своей воли почувствовал в себе раздражение. Дисциплина для всех одна, скидок никому не дается. И потом — было предостаточно времени, пока стояли в ожидании нового трюмного.

Уже далеко в море, спускаясь в каюту после утомительной ночной вахты, Савин столкнулся с инженером, вспомнил об этом маленьком эпизоде и попросил Панова зайти в свободное время. — Готов хоть сейчас! — последовал ответ.

Сергей Степанович пристально взглянул ему в лицо. С Пановым действительно творится неладное: не побрит, одет неряшливо.

Вспомнил сетования старшего лейтенанта Демидова: инженер опаздывает с докладами, допускает неточности, рассеян, невнимателен.

«А ведь хороший специалист, великолепно знает технику, — размышлял Савин. — Так в чем же дело и что, собственно, произошло?»

В тесной каюте они уселись рядышком, но только начали беседу, как вдруг прозвучал сигнал тревоги. Савин бросился в боевую рубку, на ходу проговорил:

— Как-нибудь в другой раз… — И припал к окуляру. С юга, прижимаясь к берегу, тянул за собой шлейф дыма вражеский транспорт в охранении юрких катеров. В чистом небе кружил одинокий «юнкерс».

Однако сейчас для «Малютки» опасность представляли не только катера и самолеты, но и мели. И Савин это отлично понимал. М-118 шла всего на глубине шести метров, и, чтобы враг не обнаружил ее, приходилось идти на разные уловки. Савин, например, в подобных случаях садился на пайолу — деревянный настил, — подымая на мгновенье только самую тонкую часть перископа, чтобы противник не мог засечь.

— А-а-пп-а-раты-ы! — прозвучала команда Савина. И в тот же момент он ощутил, словно по сердцу царапнуло что-то. Визирная линия коснулась фок-мачты, Савин рубанул ребром ладони воздух, и две торпеды, взвыв винтами, понеслись к цели.

— Под килем шесть метров, — докладывал штурман Шушаков.

Облегченная на целых четыре тонны, «Малютка» всплывала, резко задирая нос. Но когда увеличили ход, она вдруг камнем упала на грунт в точке залпа. Над крышей мостика оставалось каких-то семь метров чистой воды, и вражеский транспорт мог задеть килем тумбу перископа.

Савин запросил акустиков, но те опередили командира:

— К лодке приближаются шумы.

Катера противника сбрасывали глубинные бомбы. Прицельно, сериями, одиночными, по площади. Четыре часа не умолкали взрывы. Людей бросало как щепки, их глушило, у них высекало из глаз искры. Но команда держалась. Наконец затихло. Савин справился, все ли механизмы в порядке. Оказалось, серьезных повреждений не было, а мелкие устранены, Сергей Степанович с благодарностью подумал о Панове. Странный парень, но положиться на него можно, знает дело безукоризненно.

Снялись с грунта, форсировали минные заграждения и всплыли в крейсерское положение. Смертельно раненный вражеский транспорт сидел на мели, вокруг него ходили катера. Можно было попытаться добить противника артиллерией, но Савин отказался от этой мысли: слишком велик риск снова подвергнуться атаке.

Когда все затихло, к командиру постучался Демидов. Докладывал о состоянии лодки. Никаких претензий у Демидова к инженеру не было, напротив, хвалил Бориса Павловича. Это благодаря Панову команда научилась быстро погружаться после атаки, не оставлять за собой никаких следов. Даже на мели обвели врага вокруг пальца.

— Вот только поступил инженер необдуманно, — тихо заговорил штурман, — многие теперь поглядывают на него искоса…

— А в чем, собственно, он поступил необдуманно? — насторожился Савин.

— Разве вы не знаете? — удивился Демидов. — Он ведь оставил кортик и личные вещи на берегу…

Сергей Степанович не сразу уловил смысл сказанного штурманом. Он сидел, уставившись в карту, в ушах резко отдавался монотонный грохот дизелей, в глазах путались разноцветные линии. Ему было трудно собраться с мыслями: какое это имеет значение, если человек оставил личные вещи на берегу?

Но спустя полминуты Савиным овладело чувство горечи. В самом деле, разве солдат, идущий в бой, имеет право оставить свое оружие в тылу? Сергей Степанович припоминал, что Панов действительно выходил тогда на пирс со свертком под мышкой. Неужели передал кому-то свой кортик?

Демидов извинился, он спешил заступать на вахту. Оставшись один, Савин долго сидел недвижимый. В его практике подобного не случалось, даже необстрелянный моряк прекрасно знает, что. личное оружие надо в любой обстановке держать при себе.

Попросил инженер-механика зайти. Панов явился немедленно. Очевидно, догадывался, о чем пойдет речь, потому что уже слышал упреки в свой адрес. Вид у него был унылый, глядел куда-то в угол каюты, словно провинившийся школьник. Савину было обидно видеть его таким, он не знал, с чего начать этот разговор. Отчитать по всем правилам офицера, предложить ему подать рапорт о списании на берег?

Собравшись с духом, наконец спросил:

— Верно, Борис Павлович, что вы отдали кому-то на берегу свое личное оружие?

Панов повел плечами, но ничего не сказал. Видя страдальческое выражение его лица, Сергей Степанович заговорил по-дружески:

— Право же, Борис Павлович, я не узнаю вас. Такой замечательный инженер, сам командир бригады отмечал вас за отличную службу, я собирался представить вас к награде. А вы… Мне ли напоминать, какие толки пойдут вокруг вашего поступка, да и жена едва ли похвалит вас.

— У меня нет жены, — глухо проговорил Панов.

— Как то есть?

— Нет!

Сергей Степанович начал припоминать. Кто-то ему рассказывал эту историю, показавшуюся Савину настолько банальной, что он не придал ей решительно никакого значения: месяцев пять тому назад Борис познакомился с какой-то хохотушкой Аней, студенткой, эвакуированной из Симферополя, влюбился в нее безнадежно, и через три дня они оформили брак. А вскоре между молодыми супругами начались ссоры. Поговаривали, будто они разводятся, однако Савина не интересовали семейные дрязги, без них хватало дел по горло, куда более важных. Надо воевать, топить врага, защищать родную землю от фашистов, и тут не до лирики.

Но сейчас, сидя рядом с товарищем, слушая его неторопливую, сбивчивую речь, Савин будто прозрел. «Как же мы невнимательны порой к людям, — отчитывал себя Сергей Степанович. — Парня следовало вовремя поддержать, протянуть ему руку помощи, приободрить. Не нашлось рядом такого человека. И в результате…»

Он подумал о своей семье. «Что там делает моя Тося в Очамчире, пятилетний Женька? Когда виделись в последний раз, он наказывал обязательно убить фашиста. Убью, непременно убью, дорогой мой малыш».

Понизив голос до шепота, Савин спросил:

— Значит, как я понял вас, она трусливо сбежала? Панов согласно закивал.

— А может, это к лучшему! — сказал Савин. Поддерживая Панова под локоть и не спуская глаз с его посветлевшего лица, он прочитал несколько строчек из популярного тогда среди фронтовиков стихотворения «Жди меня».

— Я часто вспоминаю эти душевные слова, — продолжал Сергей Степанович, — думаю, все воины понимают их правильно: преданные, любящие — ждут, легкомысленные, пустые — уходят. И пусть, я бы такой супружнице сказал: скатертью дорога, иди на все четыре стороны, но помни — назад возврата нет, это навсегда.

Они пили чай, оживленно беседуя и позвякивая стаканами. Панов повеселел, стал разговорчивее. Ничего не скрывая, рассказал командиру, из-за чего у них с Аннушкой загорелся сыр-бор. Она сначала робко, несмело, но потом все настоятельнее требовала от мужа подать рапорт командованию об уходе с подводной лодки, причем совсем не скрывала, почему добивается этого: на суше больше шансов выжить, а я, мол, не собираюсь остаться вдовой… Панов терпеливо уговаривал Аннушку, и она будто бы примирилась. Но однажды, возвратившись из боевого похода, застал в комнате пустую железную койку. С тех пор и потерял он покой.

— Я убедил себя, что должен погибнуть, — признался Сергею Степановичу Панов. — Говорят же, что подводник предчувствует смерть, как ревматик погоду… Потому и оставил личные вещи…

В последних числах сентября сорок второго года «Малютка» капитан-лейтенанта Савина отправлялась в поход к западным берегам. Как и вся команда, инженер-механик Панов был настроен по-боевому. Потребовалось немало забот со стороны командира, чтобы парень стряхнул с себя боль и тоску по жене-беглянке.

В штабе внимательно следили за курсом подлодки. 1 октября Савин радировал, что у восточной оконечности Днестровской банки с короткой дистанции двумя торпедами потопили транспорт «Зальцбург» водоизмещением в 2257 тонн.

Это была последняя весточка с борта «Малютки», И только после войны кое-что прояснилось. После того как М-118 послала на дно вражеское судно, шедшее из Одессы, ее стали преследовать канонерские лодки. Затем налетели самолеты и снова канонерки…

Так закончила славный боевой путь бесстрашная «Малютка». Вечная слава ее героическому экипажу!