Пятница, 18 февраля

Пятница, 18 февраля

«Ты ужасно похожа на вермееровскую девушку – ту, что с жемчужной сережкой”. Это уж получше того, что приходит мне на ум всякий раз, как я вижу свое отражение в зеркале. После долгих экспериментов с лентами для волос Аннабель и лаком из причудливой белой бутылки, который продавался вместе с париком, я спускаюсь в кухню около полудня. Мама и ее подруга Мод пьют кофе. Я улыбаюсь, целую Мод в щеку и ставлю чайник.

“Клянусь, просто вылитая”, – слышу я продолжение разговора. Мама улыбается подруге. Я яростно чешу затылок, безнадежно пытаясь побороть вечный зуд. Мне нужно избавиться от последних волос, с ними моя голова выглядит даже хуже.

Я вновь возвращаюсь наверх, к зеркалу. Передо мной на комоде лежит большой календарь, этакий профессиональный ежедневник. Он посвящен следующим пятидесяти четырем неделям химии и облучения. Моя жизнь в пятидесяти четырех неделях. Первая триумфально перечеркнута.

На девятую неделю запланирована первая контрольная оценка. Мне сделают сканирование, чтобы проверить, пошла ли мучительная тошнота мне на пользу. Я боюсь до смерти. Я не позволяю себе думать о том, что предстоящее сканирование может обернуться чем-то хорошим. Станет только тяжелее, если получится наоборот. Я пытаюсь размышлять над худшим сценарием: опухоли разрослись, рак неизлечим, я в конце пути. Я беру нашу кошку, Саарти, и прижимаю ее к себе, раздумывая над тем, кто из нас кого переживет. За последние недели я впервые в жизни осознала, что смертна. Осознала, что я человек, являющийся частью общего гигантского цикла, естественного процесса жизни и смерти. Как будто я больше не отдельная личность, а деталька вселенского бытия. Странным образом осознание этого успокаивает, но лишь на время.

Сегодня я, накрасив ресницы, впервые достаю парик. По крайней мере, у меня все еще есть ресницы. Когда же и их не станет? Я шаркаю по дому в маминых тапочках и пушистом белом халате, подаренном лучшим бойфрендом в мире. В эти дни я только и делаю, что получаю, получаю и снова получаю. Будь то цветы, подарки или тонны любви. И мне это нужно – я впитываю все как губка. Но мне нечего дать взамен.

К сожалению, бойфренд с халатом не мой, а сестры. Но я по крайней мере хоть что-то имею с этих отношений. Должна признаться, что я сейчас не прочь обзавестись собственным парнем. Мои ночи стали бы чуть менее одинокими. Но у меня хотя бы снова есть сестра. Мне нравится, когда она рассказывает о своей повседневной жизни, но слушать ее рассуждения о будущем – больно. Конечно же, я желаю ей счастья, но это так несправедливо. Я не могу вести разговоры о будущем. Перед глазами сплошной туман.

Я чувствую тяжесть и онемение, хотя мое тело, кажется, исчезает на глазах. Весы показывают, что я потеряла еще один килограмм. Как и во все предыдущие дни на этой неделе. Я открыла новую диету: страх, стресс и опухоль. Все, что вам нужно, – это рак. Ночной пот появился несколько месяцев назад как еще один из необъяснимых тогда симптомов, но он никогда не был таким интенсивным, как сейчас. Я просыпалась по нескольку раз за ночь от того, что плаваю в собственном поту. Впалый живот, вздымающаяся грудь. Все просто сочится потом или слезами. “Раковая лихорадка” – так они это называют. В моем случае она начинается каждый вечер в девять часов. Сегодня в четыре утра я стянула с себя очередную футболку, залитую раковым потом. Рядом с кроватью еще четыре – две грязные и две чистые. Мама развернула свежую футболку и помогла мне ее надеть. Мое тело живет собственной жизнью, реагируя на что-то, чего я не вижу, что с некоторых пор контролирует во мне все. В такие дни, как сегодня, дыхание болезни чувствуется как никогда близко.

Я ночую в спальне своих родителей. Не особый повод для хвастовства в двадцать один год, но так уж есть. Я снова стала маленькой девочкой, которой когда-то была.

“Как мне страшно”, – шептала я прошлой ночью в подушку.

Папа обнял меня: “Софи, ты для меня все”.

Я разрешаю ему обнять меня. Мое тело на ощупь влажное. Чуть позже к нам присоединяется мама.

– А что если я умру? – Я крепко их обнимаю и смотрю в щель между занавесками за папиной спиной. Просвет достаточно широкий, чтобы можно было видеть ночь. Облетевшее дерево, лунный свет, темный фон.

– Ты не умираешь, – это голос моей матери.

– Но что если да? Что если мои опухоли никуда не денутся? Я так боюсь этого сканирования, – мне кажется, будто я плачу всем телом.

– И мы тоже, Софи, – папа смотрит на меня как на обреченную. Я чувствую облегчение от того, что он позволяет мне говорить о моем самом большом страхе и не пытается принизить его. Ужасно утомительно все время делать отважное лицо.

* * *

Я все еще стою перед зеркалом и пытаюсь добраться до затылка, чтобы почесать. Несколько прядей по-прежнему цепляются за череп, который чешется как безумный и выглядит нелепо. Я решаю больше не ждать и звоню своей тете Кристин, чтобы узнать, не сможет ли она зайти к нам с электробритвой. Часом позже она уже в нашей прихожей. Мод встает и оставляет нас наедине.

“Это действительно хорошая штука, я взяла ее у друга, который работал парикмахером”, – говорит Кристин.

Они с мамой придерживают зеркало, а я включаю бритву. Мы сидим за кухонным столом. Три пары глаз сосредоточены на руках, бережно, но решительно держащих машинку над моей головой. Хотя брить осталось не так уж и много, я чувствую прилив сил: у меня есть шанс побриться наголо самой, прежде чем меня “побреет” рак.

Через несколько минут все кончено. Во время бритья я старалась смотреть только на свои волосы, а не на лицо. Но теперь все кончено, и моя голова такая же гладкая, как шар для боулинга. Я выгляжу отвратительно. Я говорю себе, что солдат Джейн сделала то же самое, а ведь она была той еще штучкой, но лучше от этого я не выгляжу. Следующие несколько недель я стараюсь обходить стороной все зеркала в округе. Я ненавижу свою новую голову, в парике она или без.