Глава десятая «Депортации из Западной Европы: Франция, Бельгия, Голландия, Дания, Италия»

Глава десятая

«Депортации из Западной Европы: Франция, Бельгия, Голландия, Дания, Италия»

«Беспощадная жестокость» — качество, очень высоко ценившееся правителями Третьего рейха, в послевоенной Германии, которая проявила настоящую гениальность в выработке взглядов на свое нацистское прошлое, часто характеризовалось как ungut — что-то, в чем отсутствует добро. Словно в тех, кто обладал этим качеством, не было ничего противоестественного — просто они не сумели действовать в соответствии со стандартами христианских заповедей. Как бы там ни было, люди, которых контора Эйхмана посылала в другие страны в качестве «советников по еврейским вопросам» — они могли быть участниками обычной дипломатической миссии, входить в состав военного корпуса и прикомандировываться к местному командованию полиции безопасности, — были отобраны именно потому, что это свойство было у них развито в самой высшей степени. В самом начале, осенью и зимой 1941–1942 годов, их главной задачей было установить удовлетворительные отношения с другими немецкими официальными лицами в странах пребывания, в частности с немецкими посольствами в номинально независимых странах и с комиссарами рейха на оккупированных территориях; во всех случаях возникали посто-янные конфликты из-за юрисдикции по еврейским вопросам.

В июне 1942 года Эйхман отозвал своих советников во Франции, Бельгии и Голландии и изложил им планы по депортациям из этих стран. Гиммлер приказал, чтобы Франции был отдан приоритет в «прочесывании Европы с запада на восток» — отчасти из-за важности национального вопроса как такового (nation par excellence), отчасти из-за того, что правительство Виши демонстрировало поистине уникальное «понимание» еврейской проблемы и по собственной инициативе вышло с целым рядом антиеврейских законов — был даже учрежден особый департамент по еврейским вопросам, который вначале возглавил Завьер Валлан, а позже — Даркер де Пеллепо, оба отпетые антисемиты. Как уступка французской ветви антисемитизма, для которого была характерна мощная шовинистическая ксенофобия, пронизывавшая все слои общества, операции начались с евреев-иностранцев, а поскольку в 1942 году более половины евреев-иностранцев во Франции не имели гражданства — это были беженцы и эмигранты из России, Германии, Австрии, Польши, Румынии, Венгрии, то есть из регионов, которые либо уже были под господством Германии, либо издали антиеврейские законы еще до начала войны, — решено было начать с депортации примерно ста тысяч евреев без гражданства.

Всего во Франции проживало более трехсот тысяч евреев; в 1939 году, еще до наплыва беженцев из Бельгии и Голландии весной 1940 года, там проживало двести семьдесят тысяч евреев, по меньшей мере сто семьдесят тысяч из которых были иностранцами или родились за границей.

Пятьдесят тысяч евреев должны были быть по возможности очень быстро эвакуированы из оккупированной зоны и из вишистской Франции. Это была серьезная задача, решение которой требовало не только согласия правительства Виши, но и активной помощи со стороны французской полиции — она должна была выполнить работу, которой в Германии занималась регулярная полиция. Поначалу не возникало никаких сложностей, поскольку, как сформулировал Пьер Л аваль, премьер в подчинении маршала Петена, «эти евреи-иностранцы всегда были во Франции проблемой», поэтому «французское правительство довольно, что изменение германской позиции в отношении евреев дало Франции возможность избавиться от них». Необходимо заметить, что хотя Л аваль и Петен рассуждали в категориях переселения «этих евреев на восток», тогда они еще не знали, что означает это «переселение».

Внимание суда в Иерусалиме привлекли два инцидента, которые произошли летом 1942 года, через несколько недель после начала операции.

Первый случился с поездом, который должен был выйти из Бордо 15 июля, — его отправку пришлось отменить, потому что во всем Бордо удалось собрать лишь сто пятьдесят евреев без гражданства: недостаточно, чтобы заполнить поезд, который Эйхман выбил с огромным трудом. Увидел или нет в этом Эйхман первый признак того, что дела могут пойти не так просто, как всех в этом убеждали, неважно — он пришел в крайнее возбуждение, принялся разносить подчиненных, говоря им, что это «дело престижа», но не в глазах французов, а с точки зрения министерства транспорта, которое может составить неверное представление об эффективности его аппарата, и что ему «стоит подумать о целесообразности наказания Франции за такой подход к эвакуации», если такой инцидент повторится вновь.

В Иерусалиме эту угрозу восприняли очень серьезно — как доказательство власти Эйхмана: если бы он захотел, он мог «наказать Францию». Вообще-то это была обычная похвальба Эйхмана, доказательство его «влияния», но вряд ли «свидетельство его статуса в глазах подчиненных», за исключением того, что он мог лишь просто угрожать лишить их очень уютных мест.

Но если инцидент в Бордо был фарсом, второй случай лег в основу одной из самых ужасных среди всех жутких историй, о которых рассказывалось в Иерусалиме. Это была история о четырех тысячах детей, которых отделили от родителей и отправили в Освенцим. Детей оставили на французском сборном пункте в концентрационном лагере Дранси, и 10 июля представитель Эйхмана во Франции гауптштурмфюрер Теодор Дан-некер позвонил ему и осведомился, как с ними поступить. На решение Эйхману потребовалось десять дней; он перезвонил Дан-некеру и сказал, что «как только снова будут составы в генерал-губернаторство [Польша], детей надо будет отправлять».

Доктор Сервациус отмечал, что этот случай замечательно демонстрирует, до какой степени «участники происходившего никак не подчинялись ни обвиняемому, ни каким-либо иным служащим его организации». Но что, к сожалению, никто не упомянул, так это тот факт, что Даннекер информировал Эйхмана о том, что Лаваль лично предложил включить детей, не достигших шестнадцати лет, в списки для депортаций — это означало, что зловещий эпизод даже не был результатом «приказов старших по званию», он стал просто следствием договоренности между Францией и Германией, результатом переговоров на высшем уровне.

Летом и осенью 1942 года двадцать семь тысяч евреев без гражданства — восемнадцать тысяч из Парижа и девять тысяч из вишистской Франции — были депортированы в Освенцим. Затем, когда во всей Франции оставалось около семидесяти тысяч евреев без гражданства, немцы совершили свою первую ошибку. Уверенные, что французы уже свыклись с мыслью о депортации евреев, что они не станут возражать, немцы испросили разрешение включить в списки и французских евреев — просто чтобы действовать в рамках административного механизма. Это вызвало очень сложную смену позиций: французы были непреклонны в своем отказе вручить немцам судьбу своих евреев. А Гиммлер, как только его проинформировали о ситуации — не Эйхман или его люди, а кто-то из высших чинов СС и полицейских чинов — немедленно дал задний ход и пообещал не трогать французских евреев. Но было уже слишком поздно. Первые слухи о «переселении» достигли Франции, и хотя французские антисемиты и не антисемиты желали бы видеть евреев-иностранцев переселенными куда-нибудь подальше, даже антисемиты не пожелали участвовать в массовых убийствах.

Таким образом, французы теперь отказывались сделать шаг, над которым они с готовностью размышляли совсем недавно, то есть аннулировать натурализацию, которую евреи получили после 1927 года (или после 1933 года) — этот шаг привел бы к тому, что еще около пятидесяти тысяч евреев могли бы подвергнуться депортации. Они также начали создавать бесконечные препятствия на пути депортации евреев без гражданства и других евреев-иностранцев — таким образом, можно было действительно забыть все амбициозные планы по эвакуации евреев из Франции. Десятки тысяч лиц без гражданства ударились в бега, еще больше ринулись в оккупированную итальянцами французскую зону Лазурного берега, где евреи чувствовали себя в безопасности независимо от происхождения или гражданства.

К лету 1943 года, когда Германия провозгласила себя judenrein, а союзники высадились на Сицилии, было депортировано не более пятидесяти двух тысяч евреев — менее двадцати процентов, из них не более шести тысяч имели французское гражданство. Даже военнопленных евреев, оказавшихся в немецких лагерях для интернированных пленных из французской армии, не подвергали «специальной обработке». В апреле 1944 года, за два месяца до высадки союзников во Франции, в стране все еще находилось двести пятьдесят тысяч евреев, все они пережили войну. Нацисты, как оказалось, не обладали ни людскими ресурсами, ни желанием оставаться «жестокими», когда они столкнулись с организованной оппозицией. Правда, как мы увидим, заключалась в том, что даже сотрудники гестапо и СС сочетали в себе жестокость и мягкость.

В июне 1942 года на встрече в Берлине были оглашены цифры подлежавших немедленной депортации из Бельгии и Голландии, и эти цифры не произвели большого впечатления, по-видимому, из-за высоких стандартов, установленных для Франции. Не более десяти тысяч евреев из Бельгии и пятнадцати тысяч из Голландии надлежало арестовать и депортировать в самом ближайшем будущем. В обоих случаях цифры были позже изрядно завышены, возможно, из-за трудностей, которыми сопровождалась операция во Франции.

Ситуация в Бельгии в некоторых отношениях была довольно странной. Страной управляли исключительно германские военные власти, полиция же, как указало в своем отчете для суда бельгийское правительство, «не имела такого влияния на немецкие административные службы, как это было в других странах».

Губернатор Бельгии генерал Александр фон Фалькенхаузен в июле 1944 года участвовал в заговоре против Гитлера.

Более того, коллаборационисты существовали только во Фландрии, среди франкоговорящих валлонцев, и в Брюсселе их практически не было. Бельгийская полиция не сотрудничала с немцами, бельгийским железнодорожникам не было никакой веры, им нельзя было даже поручить подготовку эшелонов для депортации. Они придумали, как оставлять двери незапертыми, или организовывали засады, и евреи могли сбегать из эшелонов.

Очень странной была и структура еврейского населения. Перед началом войны в стране жили девяносто тысяч евреев, тридцать тысяч которых были беженцами из Германии, тогда как еще пятьдесят тысяч прибыли из других стран Европы. К концу 1940 года примерно сорок тысяч евреев покинули страну, а среди пятидесяти тысяч, которые остались, самое большое пять тысяч были гражданами, родившимися в Бельгии. Более того, среди тех, кто предпочел уехать, были заметные лидеры еврейского движения, большинство которых при этом были иностранцами, поэтому в стране не существовало еврейского совета, который бы регистрировал евреев, — одно из важнейших условий для их ареста. Учитывая это «отсутствие понимания» всех сторон, неудивительно, что ни один бельгийский еврей не был депортирован. Но евреев без гражданства — чешского, польского, русского и немецкого происхождения, многие из которых лишь недавно въехали в страну, — легко выявляли, а найти убежище в небольшой абсолютно индустриальной стране им было почти невозможно. К концу 1942 года пятнадцать тысяч были отправлены в Освенцим, и к осени 1944 года, когда союзники освободили страну, двадцать пять тысяч были убиты.

У Эйхмана был свой обычный «советник» в Бельгии, но складывается впечатление, что этот советник принимал не очень активное участие в этих операциях. На финальном этапе их проводила военная администрация, на которую постоянно давило министерство иностранных дел.

Как и практически во всех других странах, депортации в Голландии начались с евреев без гражданства, которые в данном конкретном случае были главным образом беженцами из Германии — довоенное правительство Голландии официально объявило их «нежелательными». В общей сложности евреев-иностранцев здесь жило около тридцати пяти тысяч, а общее еврейское население составляло сто сорок тысяч.

В отличие от Бельгии Голландия находилась под управлением гражданской администрации, и в отличие от Франции в стране не было собственного правительства. Немногочисленный народ был полностью во власти немцев и «советника» Эйхмана из СС, некоего доктора Гюнтера Цепфа (недавно арестованного в Германии, хотя гораздо более эффективный «советник» во Франции г-н Даннекер все еще на свободе), но ему, похоже, нечего было сказать, и он лишь слал в Берлин депеши о состоянии дел. Депортации и все, что с ними было связано, осуществляли обергруппенфюрер Ханс Раутер и Фердинанд аус дер Фюнтен: первый — высший чин СС, второй — крупный полицейский бонза, оба были в непосредственном подчинении Гиммлеру и не подчинялись приказам РСХА, хотя организацию Эйхмана они информировали о своей активности.

Обоих суд Голландии приговорил к смертной казни. Приговор в отношении Раутера был приведен в исполнение, а приговор Фюнтену после вмешательства Аденауэра заменили пожизненным заключением.

На процессе в Иерусалиме, отчасти потому, что обвинение любой ценой желало осудить Эйхмана, и отчасти потому, что оно откровенно запуталось в хитросплетениях германской бюрократии, было объявлено, что Раутер выполнял приказы Эйхмана. Суд, не вдаваясь в полемику, спокойно исправил множество ошибок, которые допустило обвинение — хотя, вероятно, не все, — и показал, каким мошенничеством в борьбе за гла-венство все время занимались РСХА, высшие чины СС и полицейские чины.

Организация дел в Голландии вызывала особое недовольство Эйхмана, потому что было очевидно, что это сам Гиммлер ограничивает его в маневре, совершенно не обращая внимания на то, что истовость, с какой служили делу Раутер и Фюнтен, создает большие сложности в вопросе координации эшелонов, не говоря уже о том, что они подрывали авторитет «координационного центра» в Берлине. Именно Раутер спешным порядком депортировал двадцать тысяч евреев вместо пятнадцати, и это именно он, по сути, заставил доктора Цепфа ускорить депортации в 1943 году. Конфликты юрисдикции по вопросам депортации во все времена были бичом Эйхмана, и он напрасно пытался объяснить любому, кто прислушивался к нему, что «это противоречило приказу рейхсфюрера СС [Гиммлера], и было бы нелогичным, если бы на данном этапе другие службы снова взялись за улаживание еврейской проблемы». Последнее столкновение интересов в Голландии произошло в 1944 году, и на этот раз для обеспечения согласованности действий в конфликт пытался вмешаться даже сам Кальтенбруннер. В Голландии в отношении евреев-сефардов испанского происхождения было сделано исключение, хотя из Салоников евреев этого происхождения отправляли в Освенцим. Суд ошибочно предположил, что это РСХА «имело решающее слово в обсуждении этого вопроса» — одному Богу ведомо, по какой причине около трехсот семидесяти евреев-сефардов в Амстердаме избежали преследований.

Причина, по которой Гиммлер предпочитал действовать в Голландии через своего офицера СС и полицейского чина, была простой. Эти люди ориентировались в стране, а проблема, которую создало население Голландии, была далеко не простой. Голландцы оказались единственным народом Европы, который организовал волну протестов в ответ на первую депортацию евреев в немецкие концентрационные лагеря — а это, по сравнению с депортациями в лагеря смерти, было просто карательной акцией, использовавшейся задолго до того как идея «окончательного решения» достигла Голландии.

Однако растущая враждебность в отношении антиеврейских акций и сравнительная невосприимчивость голландцев к антисемитизму столкнулись с двумя факторами, которые оказались фатальными для евреев. Во-первых, в Голландии существовало мощное нацистское движение, на которое можно было возложить такие полицейские акции, как арест евреев, поиск их убежищ и так далее. Во-вторых, местные евреи демонстрировали необыкновенно выраженную тенденцию проводить различия между собой и вновь прибывшими, что, по-видимому, было следствием крайне недружелюбного отношения правительства Голландии к беженцам из Германии. Все это облегчило задачу нацистов по созданию еврейского совета, Joodsche Raad, который долгое время находился под впечатлением, что только немецкие евреи и евреи-иностранцы становятся жертвами депортаций, а также позволило СС воспользоваться помощью сил еврейской полиции — помимо той помощи, которую оказывала полиция Голландии.

Результат не имел даже подобия аналогов ни в одной западной стране; его можно лишь сравнить с уничтожением народа в принципиально иных условиях, как, например, польских евреев. Хотя в отличие от Польши позиция голландцев дала возможность многим евреям найти убежище — двадцать тысяч из них выжили, это очень высокий показатель для такой маленькой страны, — все же необычайно много евреев, живших в подполье, были найдены, вне всякого сомнения, благодаря усилиям профессионалов и добровольных информаторов.

К июлю 1944 года были депортированы сто тринадцать тысяч евреев, большинство из них — в Собибор, лагерь в Польше в районе Люблина на реке Буг, где даже не проводилась селекция тех, кто был способен работать. Три четверти евреев, живших в Голландии, были уничтожены, около двух третей из них — евреи, родившиеся в Голландии. Последние партии, отправка которых планировалась осенью 1944 года, в лагерь не попали: силы союзников уже появились на границах Голландии. Из двадцати тысяч выживших в убежищах евреев пятнадцать тысяч были иностранцами — эта цифра доказывает нежелание голландских евреев смотреть в лицо действительности.

На Ванзейской конференции Мартин Лютер из министерства иностранных дел предупреждал о значительных сложностях, которые возникнут в Скандинавских странах, особенно в Норвегии и Дании.

Швеция не была оккупирована, а Финляндия, хотя и воевавшая на стороне фашистского блока, была единственной страной, которой нацисты так и не предложили решить еврейский вопрос. Это удивительное исключение — в Финляндии проживало около двух тысяч евреев, — по-видимому, следует отнести на счет высокой оценки финнов Гитлером, возможно, он просто не хотел подвергать их угрозам и унизительному шантажу.

Лютер предложил на некоторое время отложить эвакуации из Скандинавии, что же касалось Дании, о ней речь вообще не шла: в стране сохранялось независимое правительство, ее нейтральный статус не подвергался сомнению до осени 1943 года, хотя, как и в Норвегию, немецкая армия вошла в нее в апреле 1940 года. В Дании не существовали достойные упоминания фашистские и нацистские движения, то есть там не было коллаборационистов. Однако в Норвегии немцы нашли живую поддержку; именем Видкуна Квислинга, лидера пронацистской и антисемитской партии Норвегии, позже назвали марионеточные правительства некоторых стран — «квислинговские правительства».

Основную часть еврейского населения Норвегии — одну тысячу семьсот человек — составляли беженцы из Германии без гражданства; они были арестованы и интернированы в ходе нескольких молниеносных операций в октябре и ноябре 1942 года. Когда служба Эйхмана отдала приказ об их депортации в Освенцим, несколько людей Квислинга подали в отставку со своих правительственных постов. Возможно, это не удивило герра Лютера и министерство иностранных дел, но что было куда более серьезным и совершенно неожиданным, так это то, что Швеция немедленно предложила убежище и даже шведское гражданство всем преследуемым. Заместитель министра иностранных дел доктор Эрнст фон Вайцзеккер, который получил это предложение, отказался обсуждать его, но оно, тем не менее, помогло. Почти всегда сравнительно просто незаконно выехать из страны, и почти невозможно попасть куда-либо без разрешения, в обход иммиграционных властей. Однако около девятисот человек, чуть более половины маленькой норвежской общины, сумели перебраться в Швецию.

Однако именно в Дании немцы поняли, как могут полностью сбыться самые мрачные предположения министерства иностранных дел. История датских евреев — это sui generis, уникальный случай, и поведение датского народа и его правительства было беспрецедентным среди всех стран Европы — неважно, оккупированных, союзников фашистского блока или нейтральных и абсолютно независимых. Возникает искушение рекомендовать эту историю в качестве обязательного чтения всем студентам курса политологии, которые хотели бы понять гигантскую потенциальную силу, скрытую в ненасильственном действии и сопротивлении противнику, обладающему превосходящими средствами насилия.

Несомненно, несколько других европейских стран демонстрировали недостаточно верное «понимание еврейского вопроса» и в действительности большинство из них были против «радикального» и «окончательного» решений. Как и Дания, Швеция, Италия и Болгария оказались почти невосприимчивыми к антисемитизму, но из трех стран, находившихся в сфере влияния Германии, только датчане осмелились высказываться по этому вопросу, протестуя против своих немецких хозяев.

Италия и Болгария саботировали немецкие приказы и вели сложную игру, обманом и хитростью спасая евреев своих стран, демонстрируя при этом чудеса подлинного мужества, но они никогда не выступали против этой политики как таковой. Это принципиально отличалось от того, что делали датчане. Когда немцы обратились к ним с заботливым предложением ввести желтые нашивки, датчане просто сообщили, что первым ее прикрепит на свою одежду король страны, а правительственные чиновники Дании обстоятельно предупредили, что в случае любых антиеврейских акций они немедленно подадут в отставку. Это имело решающее значение, так как немцам не удалось даже провести важное различие между местными датчанами еврейского происхождения, общее число которых составляло примерно шесть тысяч четыреста человек, и тысячью че-тырьмястами еврейскими беженцами из Германии, которые нашли убежище в Дании до войны и кого теперь германское правительство объявило людьми без гражданства. Этот отказ, должно быть, безмерно удивил немцев, поскольку правительство вело себя «нелогично»: оно встало на защиту людей, которым само категорически отказывало в натурализации и даже в разрешении на работу.

Юридически довоенная ситуация с беженцами в Дании почти не отличалась от французской, за исключением того, что процветавшая среди гражданских служащих Третьего рейха коррупция позволила некоторым из них путем взяток или через связи получить документы о натурализации, и большинство бе-женцев во Франции могли работать нелегально, без разрешения. Но Дания, как и Швейцария, была страной, где эту проблему решили радикально, pour se debrouiller.

Тем не менее датчане объяснили немецким властям, что, поскольку беженцы без гражданства более не являются гражданами Германии, нацисты не могут предъявлять к ним каких-либо претензий без согласия на то Дании. Это был один из тех редких случаев, когда отсутствие гражданства становилось даром, хотя, конечно же, не само по себе отсутствие гражданства спасло евреев, а, напротив, тот факт, что правительство Дании ре-шило встать на их защиту. Таким образом, никаких подготовительных действий, столь важных в бюрократии убийства, не проводилось, и операции были отложены до осени 1943 года.

То, что произошло потом, было поистине удивительным: по сравнению с тем, как разворачивались события в других европейских странах, в Дании все пошло шиворот-навыворот.

В августе 1943 года — когда наступление немцев в России провалилось, африканские части капитулировали в Тунисе, а союзники захватили Италию — правительство Швеции аннулировало свое соглашение с Германией от 1940 года, которое давало немецким войскам право перемещаться через территорию страны. Вслед за тем датские рабочие решили, что могут немного ускорить события: на датских верфях начались волнения, докеры отказывались ремонтировать германские суда, а затем вообще начали забастовку. Немецкое военное командование объявило чрезвычайное положение и ввело смертную казнь — Гиммлер решил, что наступил удобный момент для очередного подхода к еврейскому вопросу, «решение» которого давно уже запоздало. Чего он не учел, так это — не говоря уже о датском сопротивлении — настроений германских чиновников, которые, прожив несколько лет в стране, были уже не теми, что прежде. Не только военнокомандующий генерал фон Хан-некен отказался предоставить войска в распоряжение полномочного представителя рейха доктора Вернера Беста, использовавшиеся в Дании специальные подразделения СС (айнзац-команды) очень часто были настроены против «акций, которые им приказывали проводить центральные организации», как заявил на процессе в Нюрнберге Бест. Да и самому Бесту, ветерану гестапо и бывшему советнику Гейдриха, автору в ту пору нашумевшей книги о полиции, который работал в военном правительстве в Париже, к вящему удовольствию своих начальников, больше уже нельзя было доверять — хотя сомнительно, что-бы в Берлине понимали всю степень его ненадежности.

Тем не менее с самого начала было очевидно, что дела идут плохо, и контора Эйхмана направила одного из своих лучших людей в Данию — это был Рольф Гюнтер, которого никто не смог бы обвинить в отсутствии требуемой «беспощадной жестокости». Гюнтер не произвел впечатления на коллег в Копенгагене, а теперь уже и фон Ханнекен отказывался даже издать декрет, который заставил бы всех евреев явиться на работу.

Бест отправился в Берлин, где заручился обещанием, что все евреи из Дании будут направлены в Терезин, независимо от их категории, — очень важное отступление от правил с точки зрения нацистов. На ночь 1 октября были назначены аресты и немедленная отправка — суда уже ждали в порту, — а поскольку надеяться на помощь датчан, евреев и даже германских войск, расквартированных в Дании, не приходилось, для повальных обысков из Германии прибыли полицейские подразделения. В последний момент Бест сообщил, что им не разрешается врываться в жилища и вступать в стычки с датчанами, потому что в этом случае может вмешаться датская полиция. Поэтому они сумели схватить только тех евреев, которые добровольно открыли им двери. Из более чем 7800 человек они схватили в домах только 477 пожелавших их впустить.

За несколько дней до назначенной даты немецкий транспортный агент-экспедитор Георг Ф. Дуквитц, вероятно, получивший мзду от самого Беста, сообщил о плане датским правительственным чиновникам, которые, в свою очередь, поспешили информировать глав еврейской общины. Они, и это было разительным контрастом по сравнению с еврейскими лидерами в других странах, открыто сообщили новости в синагогах прямо во время новогодней службы. У евреев было время покинуть свои дома и найти убежище, что в Дании не представляло большого труда, потому что, как было сказано в решении суда, «все слои датского общества от короля до простых горожан» с готовностью прятали их.

Они могли бы оставаться в убежищах до конца войны, если бы Господь не благословил датчан таким соседом, как Швеция. Казалось разумным переправить евреев в Швецию, и это было сделано с помощью рыболовного флота Дании. Стоимость транспортировки людей без средств — около ста долларов на человека — оплатили главным образом богатые датские горожане, и это, наверное, был самый удивительный подвиг: в то время евреи сами платили за свою депортацию, а богачи из их числа отдавали целые состояния за разрешение на выезд (в Голландию, Словакию и позже в Венгрию) либо в форме взяток местным властям, либо путем «законных» переговоров с СС, которые принимали только твердо конвертируемую валюту и торговали разрешениями на выезд из расчета от пяти до десяти тысяч долларов с человека. Даже в местах, где евреев встречали с искренней симпатией и желанием помочь, они должны были за это платить, и таким образом шансы бедняков избежать страшной участи равнялись нулю.

Большую часть октября евреев переправляли через пролив, отделяющий Данию от Швеции, ширина которого в разных местах колеблется от пяти до пятнадцати миль. В Швецию прибыли 5919 беженцев, по меньшей мере 1000 из которых имела немецкие корни, 1310 были евреями наполовину, а 686 не были евреями, но были связаны с евреями узами брака.

Почти половина датских евреев осталась в стране и пережила войну в убежищах.

Жизнь недатских евреев стала лучше, чем прежде, ПОТОМУ что все они получили разрешение на работу. Несколько сот евреев, которых германская полиция сумела арестовать, были направлены в Терезин. Это были старые или бедные люди, которые либо не услышали новости, либо не поняли ее смысл. В гетто у них было больше привилегий, чем у какой-либо другой группы, поскольку датские институты и частные лица «создавали постоянную шумиху». Сорок восемь человек умерли — цифра не слишком большая, учитывая средний возраст этой группы. Когда все закончилось, у Эйхмана сложилось твердое мнение, что «по ряду причин действия против евреев в Дании потерпели неудачу», тогда как скрупулезный доктор Бест заявил, что «целью операции не был захват большого числа евреев, целью была очистка Дании от евреев, и эта задача была решена».

В политическом и психологическом смысле самым интересным нюансом этого «инцидента» является роль, которую играли германские власти в Дании, их откровенный саботаж приказов из Берлина. Это единственный известный нам случай, когда нацисты столкнулись с открытым сопротивлением местных жителей, результат которого привел к тому, что их, нацистов, взгляды претерпели изменения. Очевидно, они уже сами больше не рассматривали истребление целого народа как нечто само собой разумеющееся. Они столкнулись с сопротивлением, в основе которого лежал принцип, и их «жестокость» растаяла, как масло на солнце, они даже сумели показать несколько крохотных ростков настоящего мужества. Идеал «жестокости», за исключением, возможно, нескольких примеров откровенных скотов, оказался пустышкой, мифом самообмана, скрывавшим за собой необузданное стремление к мироустройству в соответствии с догмами, и это было ясно показано на Нюрнбергском процессе, где подсудимые обвиняли и предавали друг друга и уверяли весь мир, что они «всегда были против этого», или утверждали, как это делал Эйхман, что их лучшими качествами «злоупотребили» их начальники.

В Иерусалиме он обвинял «облеченных властью» в том, что они злоупотребили его «повиновением». «Гражданину, у которого хорошее правительство, — везет, гражданину, у которого правительство плохое, — не повезло. Мне удача не сопутствовала».

Атмосфера изменилась, и хотя большинство из них должны были понимать, что обречены, ни у одного из них не хватило мужества защищать нацистскую идеологию. Вернер Бест утверждал в Нюрнберге, что он вел сложную двойную игру и что это благодаря ему датские власти были предупреждены о надвигающейся катастрофе; ему были предъявлены документальные доказательства, из которых следовало, что он сам предложил в Берлине датскую операцию, однако он объяснял, что это было частью его игры. Его экстрадировали в Данию, где приговорили к смертной казни — он подал апелляцию, результат которой был удивительным: «в свете новых доказательств» приговор был заменен пятью годами тюрьмы, откуда он вскоре был освобожден. Должно быть, он сумел представить датскому суду убедительные доказательства, что делал все от него зависящее.

Италия была единственным настоящим союзником Германии в Европе, к которому немцы относились как к равному, и чей суверенитет независимого государства не подвергался сомнению.

Предположительно этот альянс покоился на значительно совпадавших общих интересах, связавших воедино две похожие, се ли не сказать идентичные, новые формы государства, и это сущая правда, что Муссолини одно время искренне восхищались в германских нацистских кругах. Но когда началась война и Ита-лия после непродолжительного колебания присоединилась к германскому походу, все это было уже в прошлом. Нацисты отлично понимали, что у них гораздо больше общего со сталинским вариантом коммунизма, чем с итальянским фашизмом, и Муссолини, со своей стороны, был уже не слишком уверен в Германии и уже не так восторгался Гитлером. Все это, однако, было очень секретной информацией, особенно в Германии, и человечество так, по большому счету, до конца не поняло глубоких внутренних противоречий между тоталитарными и фашистскими формами государственного устройства. И нигде более они не проявили себя так открыто, как в подходе к еврейскому вопросу.

До государственного переворота Пьетро Бадольо летом 1943 года и германской оккупации Рима и Северной Италии Эйхману и его людям не разрешалось проявлять активность в этой стране. Однако им уже приходилось сталкиваться с итальянской манерой не решать ничегонг. оккупированных итальянцами территориях Франции, Греции и Югославии, потому что преследуемые евреи бежали в эти зоны — там они могли быть уверенными во временном убежище. На уровнях, гораздо более высоких, чем уровень Эйхмана, саботаж итальянцами «окончательного решения» принял серьезные масштабы, главным образом из-за влияния Муссолини на другие фашистские режимы Европы — Петена во Франции, Хорти в Венгрии, Антонеску в Румынии и даже Франко в Испании.

Если Италия может обходить вопрос уничтожения своих евреев, это могли бы попробовать повторить и другие сателлиты Германии. Вот уже и премьер-министр Венгрии Дёме Сто-яи, которого немцы поставили во главе правительства Хорти, хотел знать, дойдет ли когда-нибудь дело до антиеврейских акций, если они не проводятся в Италии, где действуют те же самые директивы, что и в Венгрии. Начальник Эйхмана группен-фюрер Мюллер направил обширное письмо по данному вопросу в министерство иностранных дел, но господа в министерстве могли не слишком много, потому что они неизменно наталкивались на такую же завуалированную форму сопротивления, на такие же обещания и ту же невозможность выполнить их. Саботаж был уже почти повсюду, потому что принимал открытую, практически издевательскую форму. Обещания давал сам Муссолини или его высокопоставленные чиновники, но если генералам просто не удавалось выполнить их, Муссолини придумывал всяческие отговорки, ссылаясь на «иную интеллектуальную организацию».

Лишь в отдельных случаях нацисты сталкивались с прямым отказом, как это сделал генерал Роатта, заявивший, что это «несовместимо с честью итальянской армии», а именно — передать евреев с оккупированной итальянцами территории в Югославии в распоряжение соответствующих германских властей.

Но когда итальянцы изображали, что выполняют данные обещания, все получалось еще хуже. Один такой случай имел место после высадки союзников во французской Северной Африке, когда вся Франция уже была оккупирована немцами, за исключением итальянской зоны на юге, где нашли убежище около пятидесяти тысяч евреев. Под мощным давлением со стороны немцев был учрежден итальянский «комиссариат по делам евреев», единственной функцией которого была регистрация всех евреев в данном регионе и изгнание их со средиземноморского побережья. Двадцать две тысячи евреев действительно были арестованы и перемещены вглубь итальянской зоны, результатом чего, по словам Рейтлинджера, стало то, что «тысячи самых бедных евреев поселили в лучших отелях департамента Изер и Савойя». После этого Эйхман послал одного из самых свирепых своих исполнителей — Алоиза Брюннера — в Ниццу и Марсель, но к моменту его приезда французская полиция уже уничтожила все списки зарегистрированных евреев.

Осенью 1943 года, когда Италия объявила войну Германии, немецкая армия, наконец, сумела занять Ниццу, и Эйхман сам поспешил на Лазурный берег. Там ему сказали — и он в это поверил, — что от десяти до пятнадцати тысяч евреев скрываются в убежищах в Монако (это крохотное княжество с населением порядка двадцати пяти тысяч человек, которое, как заметил New York Times Magazine, «легко поместится на территории Центрального парка»), и эти сведения заставили РСХА начать что-то вроде исследовательской программы. Все это звучит как типичная итальянская шутка. В любом случае евреев там уже не было: все они спокойно перебрались в Италию, а те, кто все еще скрывался в окрестных горах, переправились в Швейцарию или Испанию. То же самое произошло, когда итальянцам пришлось покинуть их зону в Югославии: все евреи ушли с итальянской армией и нашли убежище в Фиуме (В настоящее время — Риека, Хорватия.).

Элемент насмешки всегда присутствовал даже в весьма ответственных действиях итальянцев, которые они предпринимали, чтобы подладиться под своего могущественного друга и союзника. Когда Муссолини под давлением немцев принял в конце 30-х годов антиеврейские законы, он оговорил в них обычные исключения — для ветеранов войны, для евреев, награжденных высшими орденами и медалями, и тому подобное, — но добавил и еще одну категорию, а именно: бывших членов фашистской партии наряду с их родителями, дедушками и бабушками, их женами, детьми и внуками. У меня нет никакой статистики по этой теме, но результат, должно быть, привел к тому, что подавляющее большинство итальянских евреев стали «ис-ключениями». Вряд ли можно было найти еврейскую семью, хотя бы один член которой не состоял в фашистской партии, поскольку все это происходило во времена, когда евреи, как и остальные итальянцы, уже почти двадцать лет как примкнули к фашистскому движению, так как посты в государственных учреждениях могли получить только его участники. А те немногие евреи, которые не примкнули к фашизму по принципиальным соображениям, главным образом социалисты и коммунисты, давно уже покинули страну.

Даже убежденные итальянские антисемиты не могли воспринимать эти законы всерьез, а глава итальянского антисемитского движения Роберто Фариначчи взял себе в секретари еврея. Вне всякого сомнения, подобное случалось и в Германии тоже: Эйхман упоминал, и нет никаких оснований не верить ему, что даже среди рядовых эсэсовцев были евреи, но еврейские корни таких деятелей, как Гейдрих, Мильх, Ганс Франк и других, были засекречены, о них знали очень немногие, тогда как в Италии такие вещи делались открыто и, если так можно сказать, невинно.

Ключ к загадке, конечно же, заключался в том, что Италия была одной из немногих стран Европы, где все антисемитские мероприятия считались решительно непопулярными, так как, говоря словами Чиано, они «создавали проблему, которой, по счастью, не существовало».

Ассимиляция, почти бранное слово, была свершившимся фактом в Италии, где существовала не более чем пятидесятитысячная община местных евреев, чья история уходила во времена Римской империи. Она не была идеологией, чем-то, во что надобно было верить, как во всех странах, говоривших по-немецки, или мифом и явным самообманом, как во Франции. Итальянский фашизм, далекий от идеи «беспощадной жестоко-сти», пытался очистить страну от евреев без гражданства и евреев-иностранцев до начала войны. Это не удалось из-за нежелания средней руки итальянских чиновников проявлять «жесткость», а когда вопрос перешел в плоскость жизни и смерти, они под предлогом сохранения суверенитета отказались сдать эту часть еврейского населения: евреев отправляли в итальянские лагеря, где они были в полной безопасности, пока Германия не оккупировала страну.

Такое поведение вряд ли можно объяснить одними лишь объективными причинами — отсутствием «еврейского вопроса» — так как эти иностранцы естественным образом создавали для Италии проблему, как это происходило в каждом европейском «национальном» государстве, основанном на этнической и культурной однородности населения. То, что в Дании стало результатом подлинного политического чувства, врожденного понимания требований и ответственности гражданства и независимости — «для датчан… еврейский вопрос был политическим, а не гуманитарным вопросом» (Лени Яхиль), — в Италии было следствием почти непроизвольного проявления общего гуманизма древнего и цивилизованного народа.

Более того, итальянский гуманизм выдержал испытание террором, который обрушился на людей в последние полтора года войны. В декабре 1943 года министерство иностранных дел Германии послало Мюллеру, шефу Эйхмана, формальный запрос о содействии: «Из-за бездеятельности, которую в последние несколько месяцев демонстрируют итальянские официальные власти в отношении антиеврейских мероприятий, рекомендованных дуче, мы считаем крайне необходимым, чтобы выполнение этих мероприятий… было возложено на германские власти». Следствием стала отправка в Италию «прославленных» убийц евреев из Польши, таких как Одило Глобочник, служившего в лагере смерти под Люблином; даже главой военной администрации был не армейский чин, а бывший губернатор польской Галиции группенфюрер Отто Вахтер. Это положило конец анекдотам. Организация Эйхмана разослала циркуляр, в котором рекомендовала своим подразделениям, чтобы «евреи с итальянским гражданством» незамедлительно стали объектами «соответствующих мер».

Первый удар должен был быть нанесен по восьми тысячам евреев в Риме, а их аресты возлагались на германские полицейские силы, так как итальянская полиция была ненадежной. Их вовремя предупредили — среди тех, кто это делал, было много ветеранов фашистского движения — и семи тысячам евреев удалось бежать. Немцы отступили, как это всегда бывало, когда они наталкивались на сопротивление, — теперь они были согласны с тем, что итальянских евреев, даже если они не относились к «исключительным категориям», не следовало депортировать, пх просто надлежало поместить в итальянские концентрационные лагеря — в случае Италии это «решение» должно было стать достаточно «окончательным». На севере Италии было схвачено примерно тридцать пять тысяч евреев, их отправили в концентрационные лагеря близ австрийской границы.

Весной 1944 года, когда Советская армия заняла Румынию, а союзники готовились войти в Рим, немцы нарушили свое обещание и стали отправлять евреев из Италии в Освенцим — около семи с половиной тысяч человек, из которых вернулись не более шестисот. Тем не менее это значительно меньше десяти процентов всех евреев, проживавших тогда в Италии.