Глава 6

Глава 6

Старые товарищи по колледжу вспоминают молодого человека, который легко завязывал приятельские отношения как со студентами, так и со студентками. Друзей у него было великое множество, и он обладал фотографической памятью на детали жизни каждого. Он мог спросить, как дела у твоих родственников, а ты даже не помнил, что говорил ему о них. Если ты шел с ним обедать в кафе на кампусе, то и за полчаса мог не добраться до столика: ему надо было остановиться и поболтать с разными знакомыми. Он любил заниматься в компании, но если ты с ним оставался допоздна, то неизбежно чувствовал, что у него все получается легче, чем у тебя. Зато потом он мог начать бросаться едой или гримасничать и снимать свое лицо на ксероксе, а потом вы вместе шли через спящий кампус, громко распевая песни из “Звуков музыки”: “Капли дождя на розах и усики котят…”

После первого семестра Фармер стал учиться на “отлично”. Одно лето и осенний семестр он провел в Париже. Он отправился туда практически без денег и без договоренности о работе и нашел там франко-американскую семью, которой помогал с домашними обязанностями и с детьми в обмен на еду и жилье. Мать каждую неделю присылала ему пять долларов, и на них он ходил в театр. В свои выходные дни он участвовал в политических демонстрациях. “Сегодня суббота, – говорил хозяин дома. – На какой демонстрации ты побывал?”

В Париже он выбрал четыре дисциплины, среди которых оказался курс антропологии, который последний раз в своей жизни читал Клод Леви-Строс. Профессор уже был настолько слаб, что на кафедру его вносили. К моменту возвращения в Университет Дьюка Фармер свободно читал, писал и говорил по-французски.

На первых двух курсах Фармер изучал естественные науки, потом сосредоточился на медицинской антропологии. Он много читал и по предметам вне программы. Многие профессора любили его, а он любил их. Его выпускная научная работа была о “гендерном неравенстве и депрессии”. Этот выбор отчасти объясняется тем, что все знакомые ему медицинские антропологи были психиатрами. Однако никто из них официально не назывался его научным руководителем. Эта честь досталась Рудольфу Вирхову, немецкому ученому-энциклопедисту, умершему в самом начале столетия.

По сравнению с другими историческими личностями в медицине, такими как Пастер, Швейцер или Флоренс Найтингейл, Вирхов менее известен. Существует всего одна его полноценная биография. Тем не менее он был, по выражению одного комментатора, “главным архитектором фундамента научной медицины”. Это он впервые предположил, что в основе биологической жизни лежат самовоспроизводящиеся клетки и что объяснение заболеваний нужно искать в клеточных изменениях. Вирхов внес большой вклад в онкологию и паразитологию, придумал более пятидесяти медицинских терминов, которые и сейчас в ходу, описал патофизиологию многих болезней, включая трихиноз, добился обязательного контроля качества мясных продуктов в Германии. Он разработал систему канализации, которая превратила Берлин из зловонной помойки в один из самых здоровых городов Европы. Он основал ряд больниц и школу для медсестер. Он занимался археологией и сыграл важную роль в раскопках Трои, производившихся Генрихом Шлиманом. Он помог определить задачи медицинской антропологии. Он был врачом, учителем, активным политиком, так настойчиво противостоявшим имперским амбициям Германии, что однажды Бисмарк вызвал его на дуэль.

Вирхов опубликовал более двух тысяч статей и десятки книг. Учась в Дьюке, Фармер читал переведенные работы Вирхова и материалы о нем. Деятельность Вирхова – начатое смолоду бесконечное приключение, совмещающее интеллектуальные и практические задачи, – поразила воображение умного юноши. Когда Вирхову было всего двадцать шесть лет, правительство Германии отправило его в Верхнюю Силезию, поручив доложить об эпидемии голодной лихорадки (сейчас ее называют возвратной лихорадкой). Вирхов обнаружил бедствующие земли, населенные поляками, отданные владельцами на откуп управляющим. Население питалось в основном картошкой и водкой, постоянно страдало от малярии и дизентерии. В своем докладе немецкому правительству Вирхов писал: эпидемия вызвана ужасающими условиями жизни, коим правительство способствовало, а улучшению способствовать и не думает. Только через сорок лет ученые идентифицировали все источники возвратной лихорадки, которая передается через вшей. И в дальнейшем исследования показали, что Вирхов был прав. Эпидемии обычно возникают после общественных беспорядков, приводящих к скоплениям людей, антисанитарии и недоеданию. В своем докладе Вирхов сформулировал основной закон эпидемиологии: “Если болезнь – это проявление отдельной жизни в неблагоприятных условиях, тогда эпидемии должны отражать большие системные нарушения в жизни больших групп людей”. Жителям Верхней Силезии для излечения он прописал “установление полной и неограниченной демократии”. Это означало, помимо прочего: сделать польский язык официальным, взимать налоги с богатых, а не с бедных, разделить церковь и правительство, строить дороги, вновь открыть приюты для сирот, вкладывать деньги в сельское хозяйство. Правительство уволило его. Вирхов писал: “Я предлагал политику профилактики, но мои оппоненты предпочитали лечить симптомы”.

У него был талант к афоризмам: “Медицина – это социальная наука, а политика – это не что иное, как медицина в крупном масштабе”. “Это наше проклятие, что мы можем приспосабливаться к самым ужасным условиям”. “Медицинское образование дается не для того, чтобы обеспечить жизнь медиков, а для того, чтобы обеспечить здоровье общества”. “Настоящие защитники бедных – это врачи, и большинство социальных проблем должны решать именно они”. Фармер больше всего любил это последнее высказывание.

Фармеру импонировало мировоззрение Вирхова. “Вирхов видел все в комплексе, – говорил он. – Патологию, социальную медицину, политику, антропологию. Эта модель мне нравится”.

У Фармера сложился, частично благодаря Вирхову, этический подход к проблемам здравоохранения. Еще в Дьюке он нашел и конкретные примеры.

Он читал много книг и статей по антропологии и истории, социологии и политике. Он интересовался текущими событиями, особенно разгулом насилия в Латинской Америке. Когда в 1980 году архиепископ Оскар Ромеро был убит правыми экстремистами в Сальвадоре, преподаватели и студенты устроили в знак протеста ночную службу в часовне Дьюка, и Фармер пришел со всеми. Кроме того, он почитал кое-какие материалы, чтобы ознакомиться с направлением в католицизме, называемом теологией освобождения, которое проповедовал Ромеро, за что и был убит. Эту доктрину разработали латиноамериканские теологи, и в конце 1960-х католические епископы в Латинской Америке утвердили некоторые ее положения. Епископ в Бруксвиле, когда-то проводивший конфирмацию Фармера, главным образом предупреждал об опасностях секса вне супружества. Но в тех церковных документах, что теперь читал Фармер, латиноамериканские епископы говорили об угнетении бедных, которое называли “узаконенным грехом”. Они заявляли, что обязанность церкви – обеспечивать “преференцию для бедных”. Фармер помнит, как он подумал: “Вот это да! Это не те католики, которых я знал в детстве”.

Но Фармер не сказал бы, что политика или религия его очень сильно увлекли. Им руководило не столько возмущение, сколько любопытство относительно устройства мира. У него было ощущение, что правда о том, что происходит в таких странах, как Сальвадор, большинству американцев неизвестна. И скорее именно любопытство привело его в лагеря рабочих-иммигрантов, расположенные недалеко от Дьюка: “Вот я здесь, в очень богатом университете, где распространены удобные нам взгляды. И вдруг знакомлюсь с монахиней, бельгийкой Юлианной Девольф, которая работает по программе содействия Союзу сельскохозяйственных рабочих. Она – пример настоящего бесстрашия. Я помню, как подумал, что еще не встречал человека столь решительного и преданного делу, что в ней удивительно сочетаются гордыня и смирение. Гаитянские рабочие ее боготворили”. Потом Фармер расширил круг знакомств с такими, как он называл их, “церковными дамами”. Они произвели на него изрядное впечатление, но не своей набожностью, а неутомимой борьбой за интересы рабочих-иммигрантов. “Они гораздо более воинственны, если можно употребить здесь это слово, чем белые либералы и ученые-теоретики. Эти дамы, в своих практичных, как положено монахиням, башмаках, отстаивали права рабочих перед работодателями, развозили иммигрантов по больницам и судам, переводили для них, доставали им продукты и водительские права”.

Объезжая с сестрой Юлианной табачные плантации Северной Каролины, Фармер знакомился с гаитянами. Те жили в ужасных условиях, по сравнению с которыми его собственное детство в автобусе и на лодке казалось идиллией. Он начал читать про Гаити все, что только можно было найти. К окончанию университета он написал статью на шесть тысяч слов о гаитянах, работающих в полях неподалеку от Дьюка. Статья называлась “Бездомные гаитяне”. Фармер пришел к заключению, что гаитяне и у себя на родине, и за границей самые бесправные из бесправных, самые обездоленные из обездоленных.

Фармер окончил Дьюк с отличием и покинул университет, пылая интересом ко всему, что касалось гаитян. Он посещал центр временного содержания во Флориде, принимал участие в протестах против несправедливого “фаворитизма” американской иммиграционной политики, согласно которой почти всех кубинских беженцев принимали в страну, а гаитян, как правило, отсылали обратно, обрекая на голод и болезни под гнетом самой жестокой, самой эгоистичной диктатуры Карибского бассейна. К этому моменту Фармер определенно прогрессировал, по его собственным словам, от любопытства к возмущению. Впрочем, любопытство тоже еще оставалось.

История этой страны достойна пера Гомера, или Толстого, или, если послушать Фармера, Толкиена. Прибытие Колумба на остров, который он назвал Эспаньолой, последующее истребление индейцев-араваков. Раздел острова между Францией и Испанией. Французам досталась западная треть острова, где они основали рабовладельческую колонию, приносившую баснословную прибыль и отличавшуюся жестокими порядками: треть каждой новой партии рабов, доставляемых из Западной Африки, умирала в течение трех лет. Долгое кровавое восстание рабов началось в 1791 году, и даже Наполеон с сорокатысячной армией не мог его подавить. Наконец, в 1804 году было создано первое в Латинской Америке независимое государство, Гаити, и первая в мире республика чернокожих. Но следующие двести лет после объявления независимости страной управляли из рук вон плохо, по указке и при помощи иностранных держав, особенно Франции и Соединенных Штатов. А с 1915 по 1934 год страна была оккупирована Корпусом морской пехоты США, он же ею и управлял.

Фармеру история Гаити и впрямь напоминала “Властелина колец”: нескончаемая эпическая битва между богатыми и бедными, между добром и злом. Он с восхищением читал о культуре этой страны. Оказалось, у Гаити есть своя музыка и литература, картины гаитянских художников висят в европейских и американских музеях. Народ Гаити исповедовал сложную религию – вуду, где почитались некое далекое высшее божество и целый пантеон божественных сущностей, включающий и католических святых. Эта система веровании заслуживала внимательного изучения еще и потому, что ее обычно понимали неверно и осыпали насмешками. И гаитянский креольский язык, вопреки расхожему мнению, оказался не корявым местным наречием, но, по существу, одним из романских языков, производным от французского, а по некоторым фонетическим особенностям и грамматическим структурам – определенно африканским. Язык этот уникален для Гаити, красивый, выразительный, возникший в результате суровой необходимости, так как хозяева-французы намеренно разделяли рабов, говорящих на одном языке, и рабы придумали другой, общий. Фармер начал изучать креольский, перед тем как отправиться в Гаити весной 1983-го. Он планировал провести там год.

В Дьюке он выиграл премию в тысячу долларов за эссе о гаитянских художниках и полагал, что ему хватит этих денег, поскольку знал, что средний гаитянин тратит на жизнь гораздо меньше. Фармер работал волонтером в кабинете экстренной помощи при университетской больнице и подал заявки на поступление в две медицинские школы – Гарварда и Кейс-Вестерн-Резерв, где он мог окончить с двумя степенями, врача и антрополога. В Гаити он собирался попробовать оба направления, чтобы понять, то ли это, чего он действительно хочет.

Когда в 1983 году Фармер прилетел в Порт-о-Пренс, аэропорт все еще назывался именем Франсуа Дювалье в честь недоброй памяти Папы Дока, который правил страной, щедро применяя политику террора, с 1957 года до своей смерти в 1971-м. Власть перешла к его сыну Бэби Доку, может быть, менее изобретательному, чем отец, но так же склонному убивать политических противников и присваивать деньги из фондов иностранной помощи. Он собирался назначить себя пожизненным президентом. На самом деле почти тридцатилетнее правление “династии” Дювалье подходило к концу, но тогда еще никто об этом не подозревал.

Знакомясь с Гаити, Фармер поначалу увидел экзотический рай для туристов, в том числе для секс-туристов. Гаитяне – красивый народ и в большинстве своем практически нищий. В одном международном путеводителе для гомосексуалистов за 1983 год было написано: “Вы должны будете заплатить вашим партнерам за услуги, но тарифы у них номинальные”. В Порт-о-Пренсе было полно трущоб, но были также и дорогие комфортабельные районы с хорошими ресторанами и отелями. К тому же туристам обеспечивалась полная безопасность – город патрулировала преторианская гвардия Дювалье, тонтон-макуты в темных очках, названные в честь местного фольклорного персонажа Дяди Мешка, который запихивает непослушных детей в свою суму. Тонтон-макуты не тревожили туристов. Только если потрошили чемодан и находили книгу Грэма Грина “Комедианты”, роман о Гаити, зло высмеивающий режим Дювалье. Но и тогда дело ограничивалось предупредительной беседой.

Свой экземпляр романа Фармер с собой не привез и вначале не интересовался столицей Гаити. Ранее во время короткой аспирантуры в Питсбургском университете он познакомился с членом семьи Меллон. На пожертвования этого богатого клана в Гаити была построена больница имени Альберта Швейцера в городке Дешапель, расположенном в долине в нижнем течении Артибонита. Фармер сразу съездил туда из Порт-о-Пренса. Он ожидал многого и счел больницу вполне приличной. Но персонал в основном состоял из белых врачей-экспатриантов. Фармер-то думал, что здесь хотя бы на втором плане, но стоит задача обучения гаитянских врачей и медсестер. Для него самого в данный момент работы не было, несмотря на рекомендацию Меллона, и он вернулся в Порт-о-Пренс несколько разочарованный – “сдувшись”, как он выразился.

Он начал искать другие варианты и нашел небольшую благотворительную организацию под названием “Глазная помощь Гаити” с головным офисом в Порт-о-Пренсе. Они выезжали с передвижными клиниками в сельскую местность, а в качестве базы для разъездов по Центральному плато использовали маленький домик в городке Мирбале. Туда и направился Фармер.