Глава I
Глава I
1
Часто бывает так. Работает долго человек на каком-нибудь месте и до того с ним, с этим местом, сживется, сработается, что уж и представить потом не может ни себя без этой работы, ни работы без себя.
И кажется ему: случись что-нибудь с ним — заболеет или переведут на другое место — пропадет дело. Захиреет, развалится оно, пойдет без него кое-как.
Вернувшись из армии, Лаптев проработал несколько лет ведущим технологом участка крупных отливок первого литейного цеха, но потом неожиданно заболел и был надолго оторван от привычного и полюбившегося дела.
Первое время, пока лежал в больнице, он часто звонил на участок, волновался, порывался пойти туда.
Напомнила о себе старая контузия, полученная им еще в сорок четвертом году. Пришлось ехать на курорт, принимать процедуры, выполнять режим, лечиться. Там, вдали, с тревогой вспоминал он, что новый технологический процесс на цилиндры остался незаконченным, что новые модели на блок требуют переделки, что молодой технолог, оставленный за него, Лаптева, вряд ли со всем этим справится.
Наконец лечение окончено. Только что вернувшись из Кисловодска, Лаптев сразу же явился на свой участок, увидел там массу накопившихся неотложных дел и зашел в кабинет к начальнику цеха Погремушко показаться и приступить к работе. Он и думать забыл, что в курортной книжке врачи написали ему что-то такое, из чего выходило, что ему работать в литейном цехе строжайше запрещено. Да мало ли что врачи пишут! Однако хитрый Погремушко, встретив его приветливо и в то же время с какой-то официальностью, тут же потребовал от Лаптева, как он выразился, «дефектную ведомость».
Ничего не подозревая, Лаптев спокойно подал ему маленькую помятую книжечку.
Погремушко, быстро полистав книжечку, сразу уткнулся в злополучную последнюю страничку. Лаптев и этому не придал особого значения. Он только понимающе улыбнулся, зная, что не так-то просто вырвать инженера из цепких волосатых пальцев Погремушко. Люди, нуждающиеся в перемене работы, с более солидными документами, чем курортная книжечка, месяцами ходили к Погремушко, упрашивая его отпустить из цеха. Никогда никого Погремушко не отпускал добровольно. Только приказ директора завода мог заставить его подписать на работника переводной листочек из своего цеха в другой. Лаптев знал это и спокойно, с чуть заметной иронией наблюдал, как вчитывался начальник цеха в неразборчивые каракули врачебного заключения. Он представлял, как Погремушко сейчас, сделав страдальческое лицо, начнет жаловаться на недостаток кадров. Потом он станет уговаривать Лаптева «пока поработать, а потом посмотрим», и так будут они опять вместе работать три, и пять, и десять лет.
Лаптеву нравились и литейка и Погремушко. То, что он, пожалуй, хитроват, даже и неплохо: литейке от этого не хуже.
Но неожиданно Лаптев встревожился: Погремушко старался изобразить на лице сочувствие.
Ругать своих работников Погремушко умел мастерски. Стыдить тоже. Высмеять опростоволосившегося мастера или прозевавшего брак технолога никто так не умел, как Погремушко. Но сочувствие? Нет, сочувствия еще не замечал на лице Погремушки Лаптев.
— Да, трохи неважны твои дела, Тихон Петрович, — тянул Погремушко, мешая как всегда русскую речь с украинской. — Причепились, хай им пусто, — отдай термиста и все…
— Что такое, Тарас Григорьевич? Кто прицепился? — удивленно спросил Лаптев.
— Да болезни-то, болезни твои, — качал головой Погремушко, — причепились до тебя… Разнюхали, что ты термист. Тьфу! — с досадой сплюнул он. — Одним словом, не болезни. Тут такое дело. Главный металлург как-то разнюхал, что ты термист, ну и добрался до директора. А повод наизаконный — состояние здоровья. Что поделаешь? Пришлось отпустить. Теперь у главного металлурга ждут, когда ты на работу выйдешь.
Как ни сердился Лаптев, как ни старался доказать, что здоров и уходить из цеха не хочет, Погремушко только разводил руками.
И сейчас Лаптев нехотя шагал из своего цеха в отдел главного металлурга, проклиная и курорт, и не в меру осторожных врачей.
Приходилось бросать привычное, полюбившееся дело, коллектив и идти куда-то в отдел, в контору, на сидячую работу, будь она неладна!
2
Отдел главного металлурга завода помещался в огромном, сплошь из окон, здании главной заводской лаборатории. Лаптев раньше бывал здесь и направился прямо в кабинет главного металлурга. Открыв дверь, он увидел за столом незнакомого низкорослого человека, спокойно разговаривавшего с полным седоватым мужчиной, сидевшим у окна.
— Поверьте мне, Василий Павлович! Я в этом отделе работаю уже свыше двух десятков лет — с основания завода, и здешний народ знаю очень хорошо! — доказывал полный мужчина.
Лаптев решительно подошел к столу.
— Меня направили к вам работать, — угрюмо проговорил он. И только тут, заметив на груди металлурга медаль лауреата Сталинской премии, уже мягче пояснил: — Я из первого литейного. Лаптев.
Металлург вопросительно перевел глаза на собеседника. Тот пояснил:
— Это тот товарищ, Василий Павлович, о котором я вам говорил. Еще ваш предшественник договорился о переводе товарища Лаптева. У нас ведь нехватает инженеров — все рвутся в цехи. Там и работа живее, интереснее и оклады больше. Да и отдел кадров старается все цехи укреплять специалистами, а о нас не очень заботятся.
И, повернувшись к Лаптеву, сказал:
— Василий Павлович Шитов у нас работает совсем недавно. Да что же стоите? Сядьте! Я знаком с историей вашего перевода. Моя фамилия Берсенев. Да садитесь вы.
Лаптев сел.
— Во-первых. — обратился к нему Берсенев, — ведь вы термист?
— Да, но…
— Но работаете литейщиком. Знаю, а когда-то в начале войны работали термистом и на заводе посложнее нашего.
— Ну, положим…
— Вот и положили мы, — подхватил Берсенев, — что инженер должен работать по той специальности, которой его государство научило. Это раз. Во-вторых, со здоровьем неважно, и работать вам у нас будет легче, спокойнее.
— Спокойнее! — не удержался от иронии Лаптев. — Ничего не делать еще спокойнее. Моим мнением почему-то никто не поинтересовался.
— А вас мы обязательно спросим, — пропустил мимо ушей иронию Берсенев. — Вас же тут не было. Вот сейчас все и узнаем. Конечно, если категорически откажетесь — мы вас отпустим обратно, что же делать…
Главный металлург, молча слушавший их разговор, тихо проговорил:
— Спокойная жизнь на новом месте, товарищ Лаптев, вам не угрожает. Мы направляем вас в термическое бюро, у которого дела идут негладко, и беспокойства вам там будет достаточно.
3
От металлурга Лаптев направился в техническую библиотеку завода. Как не говори, раз придется работать термистом, надо хоть кое-что вспомнить из пройденных когда-то наук.
В обширном читальном зале библиотеки было прохладно и пусто. За барьерчиком, отделявшим читальный зал от книгохранилища, тоже никого не было.
Лаптев подошел поближе и только тогда увидел в уголке за столиком склоненную над книгой незнакомую девушку.
— Гм, гм! — осторожно кашлянул Лаптев, чтобы привлечь к себе внимание. Никто не отозвался.
— Гм, гм! — повторил он громче, начиная раздражаться.
— Извините, пожалуйста, — с явным сожалением подняла девушка от книги русую с гладко зачесанными назад волосами голову и со вздохом направилась к Лаптеву.
Лаптеву стало неловко.
— Простите, — пробормотал он.
— Ничего, я больше виновата, — просто улыбнулась девушка, кивнув на книгу. — Трудный раздел. Только сосредоточилась, а тут вы, — и снова насмешливо улыбнулась.
Это задело Лаптева: раздражение от разговора с металлургом не прошло еще, но он взглянул на подходившую девушку и смутился.
Девушка была маленькая, стройная. Стираный синий халатик отчетливо оттенял стройность ее загорелых ног, высокую грудь, чуть начавший полнеть стан, туго перетянутый синим пояском.
В живом ясном лице ее, в карих глазах была наивная простота и открытое, непосредственное сочувствие к смутившемуся посетителю.
— Вы хотите книгу? — спросила она.
— Книгу!.. — проворчал Лаптев, снова вспоминая предстоящую перемену профессии. — Тут не книгу, тут, видно, снова полный курс металловедения проходить надо!
И неожиданно для себя, обезоруженный ее подкупающей простотой и нескрываемым сочувствием, он вдруг рассказал этой незнакомой девушке с ясными, смешливыми глазами об обиде, учиненной ему на заводе.
Работал на одном месте, освоился, привык, ввел много нового в литье крупных деталей, а теперь вот все бросай, начинай сызнова. И, правду сказать, начинать ему там работать, в этом бюро, совсем неохота. Девушка слушала его внимательно.
Лаптев, рассказывая о своей обиде, снова был захвачен простой и трогательной выразительностью ее открытого лица, казалось, отражавшего все его огорчения во время рассказа. Там, где он говорил зло, ее черные, дужками брови тоже сердито сдвигались; где с насмешкой — она, не замечая того, сама кривила в усмешке полные губы; там, где в голосе Лаптева звучала обида, брови и губы ее скорбно вздрагивали. Под конец рассказа Лаптев глянул на нее и убедился, что эта маленькая девушка по-настоящему жалеет его — сильного, прошедшего огонь и воду солдата, и ему стало стыдно за себя, за то, что вот расчувствовался перед этой незнакомой девчонкой.
Он быстро взял книгу и вышел из библиотеки.
4
В термическом бюро ждали нового сотрудника. В длинной комнате за письменными столами, приставленными к стенам и заваленными папками с технологиями, чертежами и маршрутными картами, сидело пятеро термистов.
Начальница бюро Капитолина Кондратьевна Волоокова, полная, лет сорока пяти женщина, со спокойным и обычно приветливым лицом, сегодня с утра была расстроена и взволнована.
Новый главный металлург утром вызвал Волоокову и в присутствии других сотрудников сообщил, что сегодня в ее бюро придет из литейного цеха новый инженер. Ему следует заняться термообработкой деталей в первом термическом цехе, поскольку, кажется, одна товарищ Лялина с этим не справляется, допуская большой брак, особенно по коническим шестерням. Волооковой все в этом сообщении казалось странным и неясным. Прежде всего возмущал сам факт перевода в ее бюро нового человека.
— Ведь испокон веков существует у нас порядок, — делилась она своим огорчением с сотрудниками, — раз человека переводят ко мне в бюро, то прежде всего я сама должна познакомиться с ним и решить — нужен он мне или не нужен. И потом все-таки Шитов великолепно знает, что, кроме Елены Осиповны, я сама веду первый термический. Можно было бы подумать о работнике, который руководит бюро пятнадцать лет, а не подрывать его авторитет.
— Может быть, этот товарищ из литейного — очень опытный термист? — спросил кто-то из сотрудников.
— Какой там термист! — с искренним огорчением склонила голову Волоокова. — Полгода проработал в термическом на каком-то заводе, а остальное время у Погремушко. А Погремушко, вы сами знаете…
— Так вы бы убедили Шитова, Капитолина Кондратьевна, — посоветовали ей.
— Да разве его убедишь? Это не Поплавский, который считался со старыми работниками. Этот сам без году неделя у нас, и уже никого, кроме Берсенева, слушать не хочет.
Сотрудники сочувствовали своей начальнице и разделяли ее возмущение. Только Елена Осиповна Лялина, высокая черноволосая женщина с серыми глазами на смуглом, чуть широкоскулом лице, молчала. Правда, Лялину тоже обидело замечание металлурга по ее поводу, но все-таки она с неясной и смутной надеждой ждала прихода этого неизвестного инженера. Ее так измучил этот первый термический, что она втайне была рада отдать долю своего нелегкого бремени, кому угодно, пусть даже этому литейщику, лишь бы не ходить туда, не смотреть на кучи забракованных, изгоревших деталей, не списывать этот брак на ни в чем не повинных калильщиков.
— Брак по коничкам, — продолжала Волоокова, — не первый год идет. Правда, сейчас, когда программа увеличена, он стал больше и опаснее для завода. И, конечно, не литейщику его устранить. Помните, мы прошлый год делали опыт по ускоренному нагреву этих коничек? Что же получилось? Все детали покоробило, повело, как жестянки! Один грех был, а не закалка. Над этим делом институты работают и то ничего вразумительного сказать не могут, а Шитов решил поручить это дело непроверенному, неизвестному человеку и думает — нашел выход.
Стеклянная дверь бюро тихо открылась, и в нее осторожно просунулась белобрысая, курчавая голова Коли Минуты.
— А, Коля! — весело закричали сразу несколько голосов. — Король изобретателей, заходи к нам.
Коля Минута — молодой инженер соседней электротехнической лаборатории — добровольно и с энтузиазмом работал в заводском БРИЗЕ[1]. Одет Коля был в неизменные лыжные брюки, майку-футболку, завязанную голубым шнурочком с кисточкой, в руках держал объемистую папку.
Застенчиво улыбаясь, он подошел к столу Волооковой.
— Ну, Коленька, что ты нам сегодня принес? — ласково протянула Капитолина Кондратьевна.
Лицо Коли приняло разом официально-торжественное выражение. Развернув свою папку, он проговорил:
— Я принес вам, Капитолина Кондратьевна, такое, за что вы, конечно, будете мне благодарны. Это касается именно тех коничек, с которыми вы никак не можете справиться.
Лицо Волооковой, только что насмешливо-приветливое, чуть заметна дрогнуло. Стараясь не подать вида, что слова Коли задели ее, она с иронией попросила:
— Давайте уж ваше спасение.
Коля положил перед Волооковой пачку бумаг.
— Что это такое? — округлила та глаза.
— Вы помните, Капитолина Кондратьевна, инженера, который зимой приезжал к нам с бригадой из Научного института. Так вот здесь он советует нам, по примеру Ленинградского завода, калить эти конички в защитной газовой среде.
— Ах, подумайте, какой он умный, этот инженер! А мы без него и не знали! — вспылила Волоокова. — Да где ее взять-то, защитную среду? В Ленинграде они создают ее светильным газом от газового завода, а у нас его нет и не будет! Где взять? Он не говорит об этом?
— Говорит, — робея, сказал Коля. — Вот здесь он прилагает схему и чертежи новой советской установки для создания защитной атмосферы, действующей на керосине. Эта установка разработана у них в институте и дает хорошие результаты.
— Это, Коля, она у них дает, — ехидно улыбнулась Волоокова, — в институте. У нас вон в цехе тоже стоит установка. Построили когда-то! Прекрасные результаты сулили, а стали пускать, пробовать, — она и не работает. Ей и название рабочие дали «Чортова батарея».
— Нет, уж это вы, пожалуйста, не говорите, Капитолина Кондратьевна, — возразил Коля. — Техника движется вперед. То, что нельзя было сделать десять лет назад, сегодня…
— Ну, ладно, ладно, Коля! — замахала Волоокова рукой. — Знаем. Ты скажи лучше, где нам установку взять, раз она такая хорошая? Самим можно сделать?
— М-м, нет, — замялся Коля, — инженер пишет, что скоро они, такие установки, будут выпускаться одним из московских заводов.
— А-а, — разочарованно протянула Волоокова. — Ско-оро. Скоро — это значит, через год, через два. А нам нужно немедленно что-то делать. Вот прямо сейчас, сегодня, завтра. Чем он нам в беде нашей поможет, твой инженер? Ему хорошо из института советы давать. А вот пусть он на наше место сядет, тогда посмотрим, что у него выйдет. Вот так-то… — уже смягчаясь, проговорила она, видя замешательство Коли. — А ты говоришь — помощь!
5
Лаптев пришел в бюро на другой день. Привел его главный металлург завода Шитов, представил Тихона Петровича Волооковой и ушел. Лаптев был хмур и неразговорчив. Волоокова приняла его ласково.
— А-а, здравствуйте! Мы вас все тут еще вчера ждали с нетерпением.
— По правде сказать, я особенного нетерпения не испытывал, собираясь к вам, — хмуро улыбнулся Лаптев.
— Во-от как? — удивленно протянула Волоокова. — Так, может быть, вы скажете об этом главному металлургу, а не нам?
— Сообщил уже, — коротко уронил Лаптев.
— Ну и что же?
— Ничего. Говорит, что я на этом месте нужнее. Так что я просил бы указать мне мое рабочее место и ввести в курс обязанностей.
— Что ж, пожалуйста, — поджала губы Волоокова, уже с неприязнью рассматривая нового сотрудника.
Незаметно поглядывали на Лаптева и другие работники бюро. Елена Осиповна кидала на хмурое лицо Лаптева быстрые, внимательные взгляды. Она начинала чувствовать непонятное удовлетворение от всего его вида, от хмурого, сосредоточенного лица, высокого, прорезанного острыми морщинами лба, от всей сухощавой, собранной фигуры новичка.
Двое мужчин удовлетворились беглым осмотром.
«Поработаем вместе — узнаем», — решили они.
Не так философски-спокойно отнеслась к появлению в бюро Лаптева девушка-лаборантка. Лаптев сидел спиной к ее столу. Чтобы увидеть его в лицо, девушка нетерпеливо встала, села за стол рядом с Еленой Осиповной.
Сперва Лаптев показался ей совсем некрасивым. Разглядев резкие черты его лица, большой тонкий нос, тонкие губы, она разочарованно вздохнула.
Но Лаптев в это время оторвал взгляд от стола, посмотрел на нее в упор, и девушка задержала сорвавшийся невольно вздох.
У Лаптева были большие серые глаза, глядели они смело, прыгали в них какие-то озорные искорки. Девушка быстро встала из-за стола, весело понеслась куда-то по каким-то срочным, неотложным делам, радостная, сама не зная отчего.
Помолчав минуту, Волоокова без прежней приветливости, сухо и официально проговорила:
— Что ж, рабочее место вам приготовлено, — она указала на стол, а в курс дела вы войдете постепенно. Сейчас пока с Еленой Осиповной сходите в цех, который будете вести.
Зазвонил телефон. Волоокова, послушав, нахмурилась, сказала: «хорошо», и повесила трубку.
— В первом термическом цехе опять партия коничек изгорела. Пойдем, Лена. Идемте и вы, Тихон Петрович.
По обеим сторонам просторного пролета первого термического цеха — бок о бок, рядами расставлены длинные приземистые закалочные печи.
Не посвященный в таинства термической обработки человек, попав сюда, наверное, с удивлением будет наблюдать, как работают печи. Люди только готовят им пищу, следят за ними. Поэтому и работает здесь одна бригада на весь цех.
Бригада мастера Верлизара Назаровича Такутдинова, попросту называемого дядей Васей, заканчивала смену, когда на пятой печи снова случилось несчастье. То ли прибор ошибся и печь перегрелась, то ли человек прозевал и детали пересидели в печи лишнее время, только из печи посыпались изгорелые, с толстыми наростами окалины, конические шестерни бокового привода.
Конички — как их называли на заводе — были самыми массовыми и самыми точными деталями из проходивших обработку в первом термическом цехе. Их не шлифовали после закалки, как другие детали, — не было на заводе станка для этой цели; поэтому конички должны были выходить из цеха почти такими же точными, как пришли. Всего сотые доли миллиметра давались на окалину.
Уже два года первый термический цех испытывал неудачи. Правда, не часто, но все-таки бывали случаи, когда целые партии коничек уходили в брак. Это ставило под угрозу программу всего завода. Вот и сегодня около полусотни деталей отобрали контролеры из закаленной партии и сбросили на пол у печи, когда пришел узнавший о несчастье дядя Вася.
Он горестно сдернул мятую кепку с круглой седой головы и долго стоял перед кучей изгоревших коничек, как бы отдавая последний долг погубленному человеческому труду.
И первое, что бросилось в глаза Лаптеву, пришедшему вместе с другими инженерами в цех, была эта грусть старого бригадира.
Волоокова, не глядя на детали, сразу подошла к установленному на щите самопишущему прибору.
— Ну, конечно! — зло сказала она. — Опять перегрели. Как же это вы, дядя Вася!
— Так ведь не я караулил, вот он! — со злостью ткнул кепкой в сторону блестевшего на щите прибора Такутдинов.
— Успокойтесь, успокойтесь, дядя Вася, — скучно уговаривала Волоокова.
— Не могу я успокоиться! — шумел тот. — Как успокоиться? Из-за меня сборка опять станет, конвейер опять станет, завод программу срывать будет!
Лаптеву было жаль старого мастера. Инженер с сожалением глядел на сваленные в беспорядочную кучу черные, изгоревшие детали. Окалина на них вздулась пузырями, местами отскочила, осыпалась на пол черными струпьями.
Лаптев видел, что еще более тяжело переживала беду Елена Осиповна. Она склонилась над изгоревшими шестернями, скорбно сдвинув брови, и что-то про себя шептала. Наконец она, видимо, не выдержала, резко распрямилась и решительно подошла к начальнице.
— Я тоже не могу на это смотреть так равнодушно, как вы советуете, Капитолина Кондратьевна!
— Что ты, Лена! — удивилась Волоокова.
— Это мы задали для работы печей такие невозможные узкие пределы, что малейшая ошибка прибора или недосмотр человека приводят вот к таким несчастьям, — резко сказала Елена Осиповна.
— Но мы не можем иначе, Лена, ты же знаешь. Ведь вместе режим закалки разрабатывали. Ты видишь: ниже этой температуры детали не закаливаются, а выше — изгорают. Надо ее придерживаться?
— А если не могут ее так точно держать ни прибор, ни человек? Вы же видите, — показала Елена на кучу деталей.
— Значит, плохо следят за приборами и за работой печи! — начала раздражаться Волоокова. — Почему-то вчера не было такого брака, а сегодня опять появился.
— Очень трудно уследить за этим. Ведь ни одна печь, ни одна деталь не калится на таком узком температурном интервале. Выходит, что мы сами виноваты, а не рабочие.
— Ну, пожалуйста, только не разводи здесь митингов, — тихо, но строго проговорила Волоокова. — Об этом не при них говорить, — показала она глазами на калильщиков.
— А почему не при них? — волновалась Елена Осиповна. — За брак-то им отвечать. Вы вот сейчас уйдете, а я тут с ними останусь, опять на них брак списывать. А потом люди из цеха сборки придут и опять меня будут стыдить, что деталей нет.
— Но ты же не виновата, Леночка! Чего тебе волноваться?
— Как это я не виновата? Кто же тогда будет волноваться, если программа срывается на участке, за который мы отвечаем?
— Об этом мы с тобой поговорим, когда вернемся в бюро, — нахмурилась Волоокова, отходя от печи.
— Вот видите? — как бы ища сочувствия, обратилась к Лаптеву Елена Осиповна.
— А вы бы и вправду поспокойнее, — посоветовал тот.
— Ну, знаете, у нас и так в бюро спокойствия больше, чем следует. Потому, видно, в цехе люди волнуются. Вон, посмотрите!
Двое калильщиков мрачно уложили изгоревшие шестерни в железную тачку и, ругаясь, повезли их на свалку.
Хотя Лаптев и советовал Елене Осиповне вести себя спокойнее, но и у него самого все увиденное в цехе родило тревогу и растерянность. Ведь здесь, с этими людьми придется ему работать. Как бы подтверждая эту мысль, Елена Осиповна жестом показала вокруг себя.
— Смотрите, Тихон Петрович, теперь это инженера Лаптева участок. А я уж только ваш помощник.
И она с облегчением, словно скидывая с плеч непосильную ношу, вздохнула.
И Лаптев, вглядевшись в эту размеренную, напряженную жизнь, почувствовал, как на его плечи ложится груз ответственности за работу людей, цеха, завода.
— Ладно, давайте попробуем справиться с этой бедой. Только вместе, хорошо? — ласково взял Лаптев за руку Елену Осиповну.
— Если бы только по-настоящему вместе! — воскликнула та.
— Будем учиться, искать, пробовать — и мы победим эту проклятую окалину! — уверенно сказал Лаптев.
6
В библиотеке, куда Лаптев зашел из цеха, он застал за барьерчиком ту же девушку. Она что-то читала.
— Дайте, пожалуйста, мне курс общей химии, — попросил Лаптев, стараясь вспомнить, в какой главе этой книги можно прочесть об образовании окалины и окислении металлов.
— Некрасова «Химию»?
— Некрасова.
— Как жалко! — протянула девушка, подавая Лаптеву книгу, которую сама читала. — Ладно, возьмите.
— Вы что ж это, — удивился Лаптев, — химию изучаете?
— Пробую, — застенчиво улыбнулась девушка.
— Зачем же она вам? Ведь вы библиотекарь?
— Да, — вздохнула девушка, — пока я библиотекарь, кончила библиотечный техникум, — и на лице ее Лаптев прочел огорчение и недовольство собой. — Но я всю жизнь мечтала быть педагогом! Только это так трудно учиться заочно! Так трудно! — И губы ее скривились в горестной, безнадежной улыбке.
— Что же вам особенно непонятно? — поинтересовался Лаптев, вспоминая, что когда-то химию знал лучше других предметов.
— Вот. Образования окислов и скорости реакций, — ткнула девушка пальцем в раскрытую книгу. — Я, наверно, устала: четыре предмета все-таки сдала. А только ничего я в этих окислах понять не могу.
— Смотрите-ка! — удивился Лаптев. — Ведь я тоже пришел этот раздел посмотреть.
— А вам зачем? — спросила девушка. — Ведь вы все уже сдали давно?
— Когда-то я его, этот раздел, профессору сдавал, — улыбнулся Лаптев, — а сегодня жизнь спросила. Она строже профессора спрашивает.
— Ох, — неожиданно улыбнулась девушка, — мне бы хоть профессору как-нибудь на троечку сдать!
— Ну, на троечку как-нибудь, поди, сдадим! Давайте-ка, пока никого нет, сядем вот тут за столик да попробуем вместе разобраться.
С помощью Лаптева трудный раздел оказался простым и понятным, и Тихон Петрович добродушно улыбнулся, заметив, как повеселела девушка.
«Не так ли просты бывают ответы и на те вопросы, которые задает нам жизнь, когда профессорам мы сдали уже все науки? — неожиданно подумал Лаптев. — Вот, например, эти конички. Ведь если нельзя изменить температуру нагрева, то можно иным способом уменьшить образование окалины».
— А верно ведь, чорт возьми! — радостно воскликнул Лаптев, в забывчивости хватая девушку за руку.
— Что это вы? — застеснялась та.
— Простите, — весело извинился Лаптев. — Просто мне неожиданно пришла в голову хорошая мысль. Мы увеличим скорость нагрева — и окалина просто не успеет образоваться в таком большом количестве. Вот и вопрос решен. Правда ведь? — засмеялся он, увидев растерянно-непонимающее лицо девушки.
И, уже выходя из библиотеки, весело помахав на прощанье рукой, Лаптев, крикнул:
— Завтра, после работы, я опять зайду. Готовьте вопросы! Вас как звать-то? — задержался он в самых дверях.
— Надя! — крикнула девушка из-за барьера через весь зал. — А вас?
— А я Тихон Петрович, — с шутливой важностью сообщил ей Лаптев, скрываясь в дверях.
На другой день Лаптев сказал своей начальнице:
— Кажется, Капитолина Кондратьевна, я нашел выход из тупика с коничками.
— Да что вы говорите? — притворно удивилась та.
— Вполне серьезно! Я считаю, что достаточно увеличить скорость нагрева деталей и окалина не успеет образоваться в таком большом количестве.
— Конечно, так, Тихон Петрович, это — азбучная истина, — улыбнулась Волоокова, переглядываясь с сотрудниками.
— Ну вот, видите, — не обратил внимания на ее улыбку Лаптев. — Поскольку уменьшить нагрев мы не можем, то…
— То что же, Тихон Петрович? — еще раз взглянула Волоокова на сотрудников, уже догадываясь, что скажет ей Лаптев.
— То я предлагаю увеличить скорость нагрева. Этим мы сократим время нагрева и, следовательно, уменьшим возможность образования окалины.
— Скажите-ка! — удивилась Волоокова, пряча усмешку. — То, что вы предлагаете, Тихон Петрович, известно из любого учебника по термообработке, да у нас-то это нельзя применить, потому что конички при быстром нагреве коробит. Понимаете, коробит! Мы это сами проверили.
Лаптев чувствовал, как краска стыда заливает его лицо. Как же он раньше не подумал, что шестерни может покоробить при быстром нагреве! «Ах, чорт возьми, как глупо получилось!» И он сидел напротив Волооковой не в силах поднять вдруг отяжелевшую голову, зная, что опять наткнется на насмешливые улыбки сотрудников. «Ах, чорт возьми, — повторил он про себя, — в первый же день так опростоволоситься перед сотрудниками! Конечно, они все смеются сейчас над ним. И поделом дураку!»
И вправду сотрудники смеялись над Лаптевым. Только Елена Осиповна сидела молча, наклонясь низко над столом.
«Ну, зачем он так? — думала она со стыдом и жалостью. — Почему не посоветовался сначала со мной? Ведь договорились же вчера работать вместе. Я бы ему рассказала, что скорость нагрева установлена уже самая предельная, что теперь даже самое малейшее ускорение приводит к тому, что детали коробит».
Чтобы как-нибудь вывести Лаптева из неловкого положения, Елена Осиповна сказала Волооковой:
— Все же, Капитолина Кондратьевна, что-то надо делать с этими коничками — иначе нам нельзя появляться в цехе.
— А мы вот возьмем да и не допустим больше брака, — спокойно проговорила Волоокова. — А заодно и цеху докажем, что если точно соблюдать режим и строго следить за приборами, то брака не будет.
— Да что же мы можем сделать?
— А вот что. Вас теперь двое. Вы и станете с товарищем Лаптевым поочередно дежурить в цехе и следить за режимом закалки. Попутно возьмите контрольную термопару и будете через каждые полчаса проверять температуру в печи — контролировать, правильно ли показывает ее потенциометр. Вот и не будет брака. Понятно?
— Понятно, — упавшим голосом проговорила Елена Осиповна. — Выходит, караульщиками будем?
— Если понадобится для завода — будем караульщиками, — сухо сказала Волоокова.
Лаптев молчал. Что может сказать человек, только что так опозоривший себя!