Академик Николай Платэ: ГРАНИ ЧУДЕСНЫХ ПРЕВРАЩЕНИЙ

Академик Николай Платэ:

ГРАНИ ЧУДЕСНЫХ ПРЕВРАЩЕНИЙ

Будущее приходит быстрее, чем иногда нам кажется. Академик П.Л. Капица говорил так: "Я предполагаю, что одна из задач будущего — это воспитание и развитие нового типа ученого — организатора". Петр Леонидович не дожил до перестройки, до того катастрофического положения, в котором оказалась наука России в последнее десятилетие XX века, а потому не мог убедиться в справедливости своих слов. Эти годы потребовали, чтобы большие ученые ради спасения науки Отечества стали и организаторами.

Российская академия выстояла… И низкий поклон тем, кто в эти годы возглавил ее — им было во много раз тяжелее, чем остальным. Главный ученый секретарь РАН, академик Николай Альфредович Платэ был в их числе.

…Последняя в XX веке осень в Вене выдалась солнечная, теплая и радостная. В самом центре города у входа в кафе встречаю академика Платэ. Рядом с ним дочь.

— У меня здесь небольшое торжество, — поясняет ученый. — Если будет время, приходите завтра в шесть часов… — Николай Альфредович называет адрес.

На том и расстаемся.

Конечно же, на другой вечер я спешу по указанному адресу. Оказывается, это Министерство науки и техники Австрии. И в нем официальная церемония вручения "медали имени Германа Марка". Честно признаюсь: я испытывал чувство гордости за Николая Альфредовича, за нашу Академию, за Россию — ведь при вручении медали присутствовали известные в мире люди, и они, чествуя Платэ, произносили о нашей Родине высокие слова, на которые мировая общественность так скупа в последние годы. Впрочем, и мы сами даем слишком мало оснований для них.

Позже я признался академику:

— Извините, но я толком не знаю ничего о медали и о том, за что именно ее присуждают…

— В 1975 году была учреждена медаль имени Германа Марка за наивысшие достижения в науке о полимерах. Герман Марк — один из основателей современной полимерной науки, это выдающийся американский химик. Он был дружен с академиком Каргиным, нашим выдающимся соотечественником, тоже одним из основателей науки о полимерах. Они оба внесли большой вклад в установление дружеских связей между американской и советской наукой. Молодость свою Герман Марк провел в Австрии, здесь начинал работать, а потом уехал в Соединенные Штаты. Он был иностранным членом Академии наук СССР. Так что "медаль Германа Марка" — это сегодня высшая международная награда за достижения в области химии и физики полимеров.

— Создается впечатление, что в мире существует "клан полимерщиков", не так ли?

— Это дружное и эффективно работающее мировое сообщество. Мы знаем друг друга, поддерживаем, встречаемся на конференциях и симпозиумах.

СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ: "В октябре или ноябре 1954-го, когда я был студентом четвертого курса, состоялось заседание ученого совета факультета, где Каргин, сравнительно недавно избранный действительным членом Академии наук СССР, выступил с большим докладом, связанным с обрисовкой области химии и физики полимеров — тем а тогда для большинства членов ученого совета, профессоров и преподавателей факультета была в общем-то, малоизвестная. Заседание было открытым, народу было много, и мы с моим другом, студентом-однокурсником Виктором Кабановым, решили любопытства ради послу шать о чем речь. На меня выступление академика Каргина произвело сильнейшее впечатление. Казалось, что человек открыл перед слушателями целый новый мир — мир, который связан не столько с органическими молекулами, сколько с их спецификой поведения в самых р азнообразных условиях, и что это какая-то гигантская область, безумно важная для практики и исключительно интересная для того, чтобы заниматься ею в научном плане".

— О физиках, к примеру, известно многое и всем. Почему же о вас так мало люди знают?

— Долгое время нашу науку считали сугубо прикладной и технологической. Я, конечно, немного утрирую, но при слове "полимеры" у многих сразу же появлялась ассоциация с шинами калошами, пластиками, волокнами и так далее, то есть нечто потребительское, в крайнем случае — инженерное, но не имеющее отношения к науке. Это заблуждение было довольно устойчивое. И лишь с конца 60-х годов ситуация начала меняться Наша область "пограничная" — она связана с физикой, химией, биологией, медициной и технологией.

— Именно на "сты ке наук" всегда появляется нечто принципиально новое — об этом свидетельствует вся история развития науки. Химия полимеров — еще один яркий пример тому.

Вы согласны?

— Это именно так. Почему же я должен возражать!

СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ: "После доклада Каргина у меня начались внутренние сомнения, правильно ли выбрал себе путь. Когда я пытался обсуждать со старшими товарищами на факультете, стоит ли заняться этой новой областью, то нашлось — сейчас это смешно вспоминать — много скептиков; они говорили, что это как ая-то странная область, что она целиком прикладная и нет там настоящих задач, да и кафедры такой не существует…

Через 3–4 недели я, тем не менее, решился: надо попробовать себя в этой области, хотя предстояло начинать заново, да и было страшно прибли зиться к Каргину. Легко представить себе — студент 4-го курса и напрямую общается с академиком! А надо сказать, что у Валентина Алексеевича "промежуточных" помощников тогда не было. Он пребывал одиночкой на кафедре коллоидной химии, и никто под его руководс твом научную работу на факультете не вел. Собравшись с духом, после одной из его лекций мы с Витей Кабановым, который тоже решил перейти с кафедры неорганической химии на полимеры, отважились-таки и подошли к академику. Робко заявив о желании попробовать с илы в области химии и физики высокомолекулярных соединений, мы спросили, не пожелает ли он нас "пригреть" в качестве будущих дипломников. Каргин выслушал нас исключительно внимательно и доброжелательно, сказал, что рад такой возможности, и если наше решени е твердое, то надо обдумать, как организовать преддипломную практику, чтобы познакомиться с "его" областью и начать новую жизнь. Поскольку у Каргина на факультете не было ни помещения, ни сотрудников, ни учеников, очень легко было решено, что вся работа до лжна проходить в Карповском институте, где Каргин в течение многих лет заведовал лабораторией. Вспоминаю это время как очень светлое, считая, что Физико-химический институт имени Карпова сыграл тогда большую роль в моем химическом воспитании".

— До сих пор на химфаке МГУ ходит легенда о том, как два молодых сотрудника — один из них вы — поддержали своего Учителя и победили. Было такое?

— Это сильное преувеличение. Между академиком Каргиным и деканом химического факультета возникли трения из-за нас. Декан запретил мне и Виктору Кабанову работу по совместительству в Академии наук, где у нас были эффективно работающие уже несколько лет свои группы исследователей. Со стороны декана это, конечно, было самоуправство, что и возмутило Валентина Алексеевича. Он заявил, что уходит из университета. Мы тут же последовали примеру своего Учителя. Возник конфликт. Слух о нем дошел до ректора, академика Петровского. Тот очень быстро разобрался и принял решение: он освободил декана от работы. В.А. Каргин — это ведь гордость МГУ!

— Ваш друг по университету Кабанов- это академик Кабанов?

— Да, это мой друг академик Виктор Александрович Кабанов.

— Декан ведь не мог и предположить, что начал гонения на двух будущих академиков!

— У него почему-то сложились плохие отношения с Каргиным… А мы были лишь "поводом для очередного укола" великому ученому.

— Для вас Каргин Учитель с большой буквы?

— Безусловно! Я ему обязан всем. Валентин Алексеевич сделал из меня и человека, и научного сотрудника. Его влияние на всю мою жизнь было очень сильным.

СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ: "Как Каргин воспитывал учеников? Я бы сказал, довольно своеобразно; мне представляется — исключительно собственным примером, он никогда ничего не начитывал и не вычитывал и никакой дидактики не употреблял, скорее, воспитывал по пр инципу "делай, как я". Великолепный стеклодув, уже отойдя от собственной экспериментальной работы, он мог с блеском показать, как надо делать те или иные изделия из стекла, и очень ценил, когда ученики и молодежь что-то воспринимали. То, что я научился пая ть и выдувать стекло, — это заслуга в том числе и Каргина.

Тематика моей дипломной работы в Карповском институте была связана с полимеризацией хлоропрена. Сначала требовалось очистить мономер. Как-то раз по моей небрежности горячая колба с мономером подпрыгнула на пружинках под дефлегматором и около 700 кубиков хлоропрена в виде горячих паров выбросило в помещение института. Легко представить, какая поднялась паника: подумали, что это серьезная авария. Находиться в здании стало невозможно, все кинулись к дверям, а я, несчастный, понимая, что натворил, ждал, что меня выгонят, заберут куда-то, и вообще последует совершенно справедливая кара за нарушение. Однако вскоре появился Каргин и вместо того чтобы меня ругать, принялся даже утешать: "Да успокойтесь, ниче го страшного не произошло, в конце концов никто не пострадал, все вышли, комнаты проветрили. Вы в следующий раз поаккуратней действуйте, ничего, ничего, давайте забудем про это, и все". Это отношение великого академика к мальчишке-дипломнику, нечаянно допустившему методическую ошибку, запомнилось мне на всю жизнь".

— Вы стараетесь походить на своего Учителя?

— По мере своих сил я продолжаю его дело. Наверное, именно для этого и появляются научные школы, чтобы рожденная великим ученым новая область или направление развивались его учениками. Нить исследований не имеет права прерываться…

— В таком случае попробуем разобраться, что главное на сегодняшний день в вашей области? Или сформулирую иначе: какой вопрос вы задали бы самому себе?

— Почему мы живем плохо?

— И вы знаете ответ на это?

— Среди разных причин выделю одну… Мы непрерывно качаем по трубе нефть и газ, и особого ума тут не надо, если, конечно, сырая нефть находится не на большой глубине. Поставил насос и качай. Почти никакой фундаментальной науки не нужно. Однако с каждым годом на Западно-Сибирской низменности качать становится труднее, так как запасы исчерпываются, да и глубже бурить надо, и идти надо на север, а там тундра и климат суровый… Но все равно мы качаем нефть, добываем газ, и год от года не богаче становимся, а беднее, хотя, казалось бы, все должно быть иначе… А секрет прост: ни одна уважающая себя цивилизованная страна одну сырую нефть, если она у нее есть, продавать не будет. Даже если из нее вы сделаете самый плохой бензин, то его стоимость уже будет существенно выше. А если вы не бензин сделаете, а функциональные продукты для химической и фармацевтической промышленности, для смазочных материалов, для всякого рода строительных материалов, то их цена будет еще выше. Ну а если вы сделали полиэтилен, полипропилен, полибутен и полибутадиен, то плюс ко всему остальному компенсируете и затраты на интеллект, который вложен в эти продукты.

— Казалось бы, это банальные истины?

— Страна, обладающая даже хорошими запасами нефти, всегда очень внимательно следит за ценами на нее, которые иногда меняются стихийно, но чаще всего абсолютно сознательно — по политическим мотивам. Ведь в XX веке нефть — большая политика.

— И благосостояние народа! Многие страны живут богато, потому что бережно относятся к своим ресурсам, не так ли?

— Я бывал в Кувейте на нефтехимических комбинатах. Там работа организована весьма четко. Стоят у причала танкеры, которые через компьютер связаны с комбинатом, где идет "разгонка" нефти на бензин, смазочные материалы, керосин и прочее. Или на продукты уже "более высшего качества" — этилен, пропилен, стирол и так далее… Предположим, цена за баррель на сырую нефть падает, — и тут же вмешивается компьютерное управление: уже через 24 часа вместо 60 процентов сырой нефти и 40 нефтехимической продукции соотношение вывоза меняется 50 на 50. То есть те же танкеры везут другие материалы, чем вчера, а трубопроводы перекачивают более дорогую продукцию Так что комбинаты в той же стране приспособлены к рынку, и весьма гибко реагируют на его нужды.

— Но ведь мы тоже построили рыночную экономику! Нефтяные компании приватизированы…

— К сожалению, высокого класса нефтехимическая промышленность у нас "упала", потому что для новоявленных собственников дешевле и проще вывозить сырую нефть. Качаешь ее, получаешь доллары — вот и вся наука! Вот почему эта отрасль нашей промышленности сегодня не нуждается в инновациях, устремления новых собственников лишь в получении лицензии. Полиэтиленовое и полипропиленовое производства для удовлетворения внутреннего рынка загружены на 65–75 процентов. Поэтому никому не нужен новый катализатор или новый процесс из Института нефтехимического синтеза, а мы в своих лабораториях бьемся, чтобы не отставать от Европы, США и Японии… Вот такой весьма несложный ответ на ваш вопрос об использовании нефти и богатстве страны. До тех пор, пока будем строить национальный капитал на вывозе сырой нефти, ничего хорошего не произойдет — мы останемся по-прежнему нищими и с завистью будем смотреть на Саудовскую Аравию и Кувейт.

— Ваша позиция ясна. Не могу сказать, что она внушает оптимизм…

— Я не думаю, что вы со мной не согласны.

— Правда — она и есть правда… А потому я постараюсь теперь задавать более "узкие" вопросы. И начнем с института, которым вы руководите: что в нем происходит сегодня?

— У него на первый взгляд странное название — Институт нефтехимического синтеза. Оно было придумано вице-президентом АН СССР А.В. Топчиевым, и институт теперь носит его имя. В институте сегодня работают 520 человек, из них 62 профессора, четыре члена РАН. Понятно, что институт очень широкого профиля… Когда в 85-м году я стал директором, по первое поползновение у меня было — сменить название, потому что оно кажется искусственным. Когда-то это был институт нефти, и его отцами-основателями были И.М. Губкин — знаменитый геолог, и глава крупнейшей школы химиков-органиков Н.Д. Зелинский. Это случилось в 1934 году… Какое же название теперь дать? С ходу я придумать не смог… А потом один умный человек сказал: ты делай дело, а под какой "крышей" это будет происходить, большого значения не имеет… Так и осталось все по старому. Название же института подтверждает, что мы занимаемся процессами, связанными, в частности, с нефтью и нефтехимией.

СЛОВО ОБ АКАДЕМИИ: "Главный итог деятельности Академии состоит в том, что она продолжает работать, производить знания, умножая наш вклад в копилку мировой науки и цивилизации. Сегодня Академия — наиболее сильная и прочная научная организация страны, несмотря на невероятно трудные условия существовани я".

— И основа такого выживания?

— Умение смотреть в будущее. Это было всегда присуще российским ученым, примеров тому не счесть… Культура фундаментальных исследований позволяет нашим ученым не только быть на высочайшем уровне, но и зачастую становиться лидерами мирового научно-технического прогресса.

— В этих случаях обычно говорят о космосе и ядерной физике, реже о математике…

— Что же, и этими достижениями российская наука гордится по праву, и напоминать о них следует, если мы патриоты… Но я могу привести примеры и из менее "модных" отраслей.

— В таком случае вернемся в ваш институт. Чем вы гордитесь?

— Начну с Мембранного центра, который мы создали в нашем институте. Этот центр объединяет 8 лабораторий, в которых синтезируют новые полимерные, композитные и неорганические мембраны, изучают их структуру и свойства. Результатом являются новые мембранные технологии для разделения, например, кислорода И азота, углекислого газа и метана, очистки водорода, разделения воды и органических жидкостей, и многих других целей. Это удивительно тонкие процессы, которые позволяют контролировать и направлять химические процессы. И результаты, конечно же, феноменальные! Так бывает, когда мы прорываемся в новую область. С мембранными технологиями, которые часто называют "технологиями XXI века", именно так и случилось.

— А области их применения?

— Мы делали доклад в Министерстве науки и технологий, в котором предложили уже сейчас использовать достижения мембранной науки в тринадцати критических технологиях: биотехнологии при производстве белковых препаратов и лекарств, тонкой очистке воды для микроэлектроники, очистке сточных вод химических производств, для получения особо чистых газов и органических веществ, разделения продуктов нефтехимических производств. Это очень эффективный способ управления потоками веществ. В общем, это не только интересное новое направление в науке, но и весьма перспективное — настолько, что я не берусь сегодня даже очертить все области применения мембранных технологий. Любые, даже самые смелые фантазии, очень быстро будут выглядеть примитивно… Повторяю, это технологий XXI века.

— Но если обозначился прорыв, то надо вводить "главные силы"?

— В Мембранном центре есть специалисты по органической химии, катализу, полимерам, физико-химики, технологи… У нас есть даже учебно-научный центр по подготовке специалистов совместно с московскими вузами. Смысл работы в том, чтобы доводить наши исследования до практических результатов, а для этого специалисты разных областей должны работать в единой команде.

— И результаты налицо?

— Есть несколько "изюминок", которыми я горжусь. Директору всегда приятно, когда в его институте проводятся столь блестящие исследования. Очень красивая система "мембранный контактор". Он способен отделять один газ от другого. Представьте себе, что сверху идет поток газа из смеси "х" и "у". На его пути стоит селективная мембрана, а ниже ее жидкий носитель, который обладает феноменальной растворяющей способностью по отношению к одному из компонентов. Он и "убирает" тот газ, который нам не нужен — тот же "х". Вся система прекрасно функционирует, и вы можете, к примеру, хорошо отделять метан от углекислого газа… В общем, областей применения контактора очень много.

— Он уже уходит в промышленность?

— Интерес к нему большой, но, к сожалению, массового применения пока нет. Могу назвать только единичные примеры внедрения…

— Такова тенденция? Десятилетиями мы говорим о внедрении достижений науки в практику, но хотя уже и режимы власти изменились, "воз и поныне там"?

— Меняется политическая элита, а не суть жизни… Казалось бы, в условиях рынка предприниматели и промышленники должны дежурить на пороге наших институтов и ждать, когда исследования вступают в завершающую фазу, чтобы немедленно использовать их на практике и получать большие прибыли.

— А что вы им еще предложили бы сегодня?

— Например, мембранный биореактор.

— Что это?

— Это почти классическая система, ее аналоги хорошо известны — в ней происходит выделение спирта как продукта ферментации сахара.

— Самогонный аппарат?

— Это слишком примитивно… В нашем биореакторе при комнатной температуре можете получать концентрированный раствор сразу до 54 процентов!

— Слишком просто это выглядит…

— Но это не так, потому что мембраны надо уметь синтезировать, строить модели, предвидеть. Создание мембран — это творчество высшей пробы. Мы создали специальную компьютерную программу, с помощью которой, почти играя, можно предвидеть будущий результат. К примеру, я хочу построить полимер с определенными мембранными свойствами. Беру лист бумаги, рисую формулу и говорю: "Ох, какой красивый полимер, и именно он принесет мне успех!" Раньше я должен был заставить своих сотрудников делать этот полимер, и они за четыре месяца, осуществив двенадцатиступенчатый синтез, сделали бы его. А теперь с помощью программы я за 20–25 минут на компьютере получаю ответ: "Дорогой профессор, ваш полимер обладает такими-то свойствами…" И сразу же становится понятным, стоит ли овчинка выделки и имеет ли смысл заставлять сотрудников получать этот полимер реально.

— Теперь понятно, почему вокруг вашего института "вьются" представители разных стран!

— Да, на нас набросились и американцы, и японцы, и немцы, мол, дайте ключ к ноу-хау. Мы отвечаем: каждая работа имеет свою цену, не надейтесь, что мы отдадим ее за бесценок…

— Но, тем не менее, "утечка" есть?

— К сожалению. И этому мы сами способствуем, из-за низкого уровня жизни ученые материально не обеспечены. Многие научные сотрудники иногда за 500 долларов готовы выложить все, что они знают о таких исследованиях. Я говорю: "Петя, то, что ты открыл, стоит не 500 долларов, а 100 тысяч. Поэтому ты не должен работать за эти гроши. Давай сделаем это интеллигентно и оформим, как положено, то есть заключим соглашение и с тобой, и с иностранным партнером — академическому институту польза и ты будешь доволен". И такое удается. Кстати, американцы такую постановку вопроса прекрасно понимают. То есть мораль проста: не надо задешево продаваться, когда есть абсолютно четкие нормы, сколько может стоить такая работа.

СЛОВО ОБ АКАДЕМИИ: "Сегодня академия ведет исследования в рамках 74 соглашений о научном сотрудничестве и обмене учеными с академиями наук и научными организациями более 50 стран. Кроме того, РАН участвует в осуществлении ряда межправительственных соглашений, является членом более 120 международных организаций".

— Примеров, подобных биореактору, я могу привести довольно много, так как это направление сейчас быстро развивается.

— Еще один, пожалуйста!

— Только что мы завершили другую интересную работу. Это создание чувствительного полимерного сенсора для идентификации вредных веществ и мониторинга окружающей среды.

Сенсор — это тоненькая пленочка из полупроницаемой мембраны, которая нанесена на пьезокристалл. Под влиянием приложенного напряжения поля пьезокристалл выдает радиочастотную волну определенного диапазона. Если я подобрал такую полимерную пленочку, которая отсекает одни компоненты, а пропускает другие, то есть она сорбирует на себе то, что нужно — длина волны меняется…

— Теоретически это выглядит красиво.

— А практически еще красивее! Как почувствовать, к примеру, на большом заводе начинающуюся утечку газа? Представьте, что у главного инженера или начальника цеха есть сенсор, который все время следит за аммиаком. И если есть где-то утечка, то сенсор немедленно дает сигнал… В общем, точное измерение всевозможных утечек газов — очень важная проблема. Например, в ракетостроении. Как известно, ракетное топливо очень токсичное. И время от времени его нужно уничтожать, так как после 6–7 лет хранения оно портится. Работы с таким топливом опасны, и тут на передний план выступают проблемы безопасности персонала. Наши сенсоры им просто необходимы… И как продолжение этих исследований, совсем новая разработка. Она необходима везде, где есть бензин — и на нефтехимических предприятиях, и на бензоколонках. Это борьба с утечками бензина. Его, к сожалению, проливается очень много, более того — при определенных концентрациях при соединении с кислородом воздуха образуется взрывчатая смесь. Наши приборы и установки, созданные вместе с Военным химическим университетом и Институтом геохимии и аналитической химии РАН, позволяют всего этого избежать…

— И в основе всего технология мембран? Именно они позволяют вам вторгаться в самые разные отрасли промышленности?

— И сельского хозяйства! Без преувеличения можно сказать: нет современной области жизни человека, где они не могут использоваться весьма эффективно! Мы создаем мембраны, которые позволяют из воздуха выделять кислород. А это уже широкое применение в медицине… Сделан и мембранный реактор для фермера. В нем идет биотехнологический процесс гниения органики. Вы ставите мембранный модуль и отделяете метан от углекислоты. Вот вам и топливо для обогрева и инертная среда для хранения силоса.

— Это лабораторные экземпляры?

— Почему же! Есть уже фермерские хозяйства, где такие реакторы работают… Все, о чем я рассказываю, это реальность. Повторяю: мембранная технология — это новейшая область современной науки и техники, и возможности ее поистине безграничны.

— Почему же они так медленно входят в нашу жизнь?

— Это уже вопрос не к ученым, не к науке, а к промышленникам, коммерсантам, руководителям страны. Каждый должен заниматься своим профессиональным делом, и только в этом случае придет успех и процветание страны.

СЛОВО ОБ АКАДЕМИ И: "К негативным факторам в нашей науке добавились еще две проблемы. Первая — это агрессивное наступление десятков так называемых "общественных академий". В Минюсте их зарегистрировано 120, и все они хотят участвовать в дележе скудного бюджета, выделяемого по статье "Наука". К сожалению, часто их инициативы поддерживают представители правительственных и парламентских кругов.

Другая опасность — это поднявшаяся в последние годы беспрецедентная волна лженауки: астрология, парапсихология и другие оккультные псе вдонауки обрушились на наше общество. Известно, что тяжелое экономическое положение стимулирует интерес к подобным темам, но особенно настораживает тот факт, что средства массовой информации активно участвуют в их пропаганде".

— Значит, технологии, разрабатываемые в вашем институте, заставляют и иначе относиться к проблеме топлива, то есть к нефти и газу!

— Нам приходится задумываться, куда пойдет энергетика в XXI веке. Ясно, что нефть рано или поздно кончится. И что мы тогда будем делать? Так что о будущем надо заботиться уже сегодня. И первое: не следует "гнать на рынок" только сырую нефть — следует перерабатывать ее у себя и поставлять на рынок готовые продукты. Это позволит нам "продлить жизнь" месторождений. Россия на первом месте в мире по запасам природного газа. Мы используем его как топливо, снабжаем газом Восточную, Центральную и Западную Европу. Тут особого ума не надо: строй газопроводы и выкачивай собственные природные ресурсы. Вполне понятно, что цена не очень высокая, а потому заработать больше, чем есть, не сможем. Только если увеличим добычу газа… Но ведь есть более интересные проекты! Есть возможность "пустить газ в дело". Речь идет о процессе производства смеси окиси углерода и водорода из метана в "ХРС".

— "ХРС" требует пояснения.

— Химический реактор сжатия — это "ХРС". А по сути — знакомый дизельный двигатель. "ХРС" мы сделали совместно с Институтом высоких температур РАН и двумя акционерными обществами. "ХРС" способен работать в трех режимах (в зависимости от того, как мы повернули кран и какую смесь газов хотим получить). Можно получать метанол, диметиловый эфир, а можно — моторные топлива. Для чего это нужно? Проанализируем абсолютно реальную ситуацию. Месторождения природного газа в России находятся в основном на Севере. Среднегодовая температура на Таймыре или Ямале ниже нуля градусов. А, согласно законам химии, молекула метана с двумя молекулами воды образует кристаллогидрат. Его температура плавления плюс 4 градуса. Это означает, что в холодном климате газопровод от начала и до конца забьется кристаллами, если не предпринимать специальных мер. Что сегодня делают? Двести тысяч тонн метанола самолетами или на баржах во время навигации по Енисею, Лене, Северной Двине, Оби ежегодно завозят по трассе газопровода. И через каждые 50 километров стоят насосы и вкачивают этот метанол в газопровод для того, чтобы расплавить эти кристаллы. В конечном счете потребителю небольшой процент метанола в смеси с газом абсолютно не мешает, потому что теплотворная способность метанола даже лучше, чем у природного газа. Итак, запомните цифру: 200 тысяч тонн ежегодно! На Ямале тонна метанола обходится в 500 долларов. А себестоимость и продажная цена еще меньше — 150 долларов. Значит, вся "накрутка" за счет транспортировки… А теперь представьте, что по всей трассе вы ставите сотню наших "ХРС". Небольшое ответвление от газопровода, и вы сбрасываете туда метанол. Более того, дизель работает- значит, у вас есть электроэнергия. Повернули кран в другую сторону, и вы получили жидкое моторное топливо для кранов, тяжелых грузовиков…

— Тут и агитировать не надо: газовики должны на вас просто наброситься?

— Вещь, безусловно, оригинальная! Правда, наши нефтяные и газовые магнаты наконец-то начали чувствовать, что тут пахнет большими деньгами и зачастили к нам. Идут переговоры, начали нам предлагать сотрудничество. Поначалу, как обычно, попытались обмануть, то есть ничего не платить, но сейчас все-таки вырисовывается реальная материальная основа для сотрудничества.

— Но энергетика будущего все-таки базируется не только на газе?

— Развиваются разные направления. В частности, наш институт традиционно очень силен в "холодной плазмохимии". Физики колдуют с температурами в миллионы градусов, а у нас плазма "холодная"- всего три тысячи градусов. Правда, с некоторых атомов (типа аргона, кислорода, азота и других) электронные оболочки слетают, и мы имеем концентрацию ионизированных систем. Такая плазмохимия — необычайно перспективный способ химического преобразования ненужных или малонужных веществ и в весьма полезные. Пример: есть оригинальный процесс получения ацетилена из того же самого природного газа. Вы зажигаете плазму, и при такой температуре водород отлетает от метана, а две молекулы его соединяются в молекулу ацетилена. И теперь уже можно не беспокоиться за сварочные работы — ацетилена хватит, и он дешев. Таким образом, вместо того чтобы осуществлять необычайно экологически вредный процесс производства ацетилена из карбида кальция, вы все делаете элегантно, поистине "в белых перчатках". Кстати, после распада СССР в России источников карбида кальция нет. Они все остались в Казахстане и на Украине, где цены на него очень высокие. И приходится карбид кальция возить из Финляндии и частично из Казахстана, оплачивая поставки его валютой…

СЛОВО ОБ АКАДЕМИИ: "Российская академия наук вступает в третье тысячелетие в очень непростых условиях. Окружающий мир, непрерывно меняясь, выдвигает новые проблемы как глобального, международного, так и российского масштаба. С одной стороны, возникающие экологические, коммуникационные, информационные, генетико-биологические угрозы заставляют сообщество ученых интенсифицировать исследования и искать возможные прорывы на новые уровни знания. С другой стороны, рос-сийская неустроенность, политические и экономические катаклизмы все пос ледние годы отвлекают внимание общества и властей от науки. Чтобы вновь привлечь к себе внимание, научное сообщество вынуждено тратить много сил, которые можно было бы направить на созидательную деятельность. Отсюда моральная усталость и рост разочарований в своей профессиональной деятельности, которые охватывают наиболее продуктивную часть нашего общества — молодежь в возрасте от 25 до 35–40 лет".

— Мне кажется, что в вашей области ситуация с молодыми иная: к вам пока рвутся, не так ли?

— Я бы не сказал, что рвутся, но при приеме в аспирантуру есть из кого выбирать.

— И чем вы это объясняете?

— Прежде всего интересными проектами, которые удается осуществлять! Я рассказал лишь о немногих из них, а ведь есть еще весьма "экзотические"…

— Знаю, что некоторые из них касаются оборонных областей… Может быть, о некоторых все-таки можно в общих чертах рассказать?

— Это работы так называемого "двойного назначения". К примеру, химический реактор. Мы задумались: а нельзя ли мощные энергетические установки, например, жидкостный реактивный двигатель или дизельный мотор, применяемые для производства механической энергии, использовать для наших целей. И мы немножко изменили конструкцию камеры сгорания и, оказывается, ее уже можно применять для химии, а не только для того, чтобы перемещать космический аппарат или гонять на "Мерседесе". Не буду подробно рассказывать о том, как это мы сделали, отмечу лишь одно: степень сжатия у современного дизеля не больше 28, а мы получили 73! Представляете, что это за собой "тянет"? Вес уменьшается, а значит, можно делать моторы для автомобилей и самолетов намного легче… Впрочем оставим это- пусть там конструкторы сами разбираются, а позаботимся о своих нуждах. Если в камеру ЖРД или дизеля вместе с топливом я помещу токсичное химическое вещество, то в течение микросекунды можно осуществить его сгорание с эффективностью "восемь девяток", то есть оставшаяся концентрация будет существенно ниже предельно допустимой.

— Что вы имеете в виду под понятием "токсичное химическое вещество"?

— Химическое оружие, тот же нервно-паралитический газ и прочую гадость. И мы изучили и предложили альтернативную программу уничтожения химического оружия.

— Вас поддержали "на самом верху"?

— Пока "изучают"…

— Вы в это верите? Вероятнее всего, просто положили под сукно?

— Я все же надеюсь на разум властей: слишком уж много неприятностей с запасами химического оружия, да и международная общественность настаивает на уничтожении его. С ее мнением руководство любой страны вынуждено считаться.

— Вы сказали о "двойной технологии". А где такие установки могут применяться за пределами военных производств?

— Надо уничтожить 40 тысяч тонн боевых отравляющих веществ. Это огромная задача… Но и на каждом химическом производстве образуются отходы. Это могут быть лишние пестициды, инсектициды, фунгициды, да и просто какие-то ненужные вещества. С каждым годом их количество увеличивается в геометрической прогрессии. Все решается просто: мы ставим химический реактор, уничтожаем отходы на месте и плюс к этому производим электроэнергию. После этого главный инженер или директор выписывает чек за проделанную работу, и все довольны.

— Последняя операция, мне кажется, выглядит весьма идеалистически?

— Из-за этого многие уникальные отечественные научные разработки остаются невостребованными, а наши предприятия и предприниматели закупают на Западе машины и установки, которые уже устарели и которые намного хуже, чем те, что есть у нас. Поверьте, только в нашем институте создано множество реакторов и устройств, которые могут широко применяться как в быту, так и на производстве… В начале нашего разговора я упомянул о том, что был недоволен определением "нефтехимический синтез", мол, это весьма не "эффектное" название для области науки. Однако потом я прочел высказывание корифея нашей науки академика Сергея Семеновича Наметкина, который был одним из основателей нашего института: "Нефтехимия есть наука и искусство делать из углеводородов нефти и других ее компонентов продукты высшей химической ценности". Потрясающе точное определение! Оно дает мне возможность заниматься чем угодно, если это приносит толк фундаментальной либо прикладной науке, а чаще всего и для той, и для другой.

— Стендаль однажды сказал: "Каждая эпоха сосредоточивает внимание на какой-нибудь отрасли человеческих знаний. В ней только и заключается жизнь". Не кажется ли вам, что в начале XXI века выбор падет…

— …на высокоинтеллектуальные технологии — здесь и химия "умных полимеров", и глобальные информационные системы, и генетическая инженерия, и многое другое, в частности, и наукоемкая нефтехимия.

— Именно это от вас надеялся услышать!.. Но напоследок я все же просто обязан задать еще один вопрос: откуда такая "неожиданная" для русского человека фамилия?

— Мой дед рассказывал, что ему говорил его дед о том, что в середине XIX века некто из Эльзаса приехал в Россию организовать какое-то дело. Француз тот осел в России, женился. Рождались мальчики, и фамилия "Платэ" передавалась по мужской линии.

— Значит, вы из французов?

— "Зова предков" я не чувствую! Но Францию люблю, много раз читал лекции в тамошних университетах, однако никакого ностальгического чувства нет: если посчитать, что "французского" у меня процента два, не больше…

— Благодарю вас за откровенный и обстоятельный разговор. Надеюсь как-нибудь продолжить его…

— Согласен. Ведь мы только начали беседовать о полимерах и нефтехимии, увидели только "вершину айсберга", а самое интересное и важное еще скрыто от сторонних глаз. Однако наша отрасль науки развивается весьма стремительно, и без сомнения, в XXI веке она будет в лидерах научно-технического прогресса. Я призываю молодых, мечтающих о науке, выбирать именно нашу отрасль — поверьте, никто об этом из них не пожалеет!